последовали гудки – явно Виктор говорил не всё в присутствии дежурного. шагая от таксофона, дядя Саша уже ощущал всю эту толпу – своей семьёй. кто-то слушал ручные приёмники, кто-то даже притащил телевизор «Юность» на батарейках… всё это могло показаться спьяну, но Александр прильнул к экрану на правах тоже что-то выпивающих соседей и увидел серый президиум на пресс-конференции.
— Ххто это?! – не смог сдержать искреннего хмельного веселья от такой нелепой картины дядя Саша.
— ГэКаЧеПэ, — зло отбарабанила губами в ответ низенькая тётка, похожая на клоуна без грима с начинающими седеть кудрями, — запоминай, дорогой, это твоя новая власть.
— Да какая это власть? – вмешался уже знакомый дед-патрульный, — у Янаева руки вон трясутся…
в этот момент из слабого динамика телевизора послышалось: «Мы надеемся, Михал Сергеевич ещё будет в строю!». все дружно рассмеялись у телевизора и снова затараторила клоунесса:
— Так они отстранили меченого или нет? Что за импотенты! Гнать их к чертям, такими руками они власть не удержат.
— Ося, не трясутся его руки, — ответил поэтично второй патрульный другу-деду, с глубокой еврейской иронией, — нет, это не трэмор, он ими просто так трясёт эмоциональненько, но и таки сдержанно, а пальчики-то вместе, это означает сосредоточенность и силу воли!
— Да они там, по-моему, все в штаны уже наложили, — не унималась клоунесса, — это ж надо, вводить чрезвычайку в таком непонятном составе, ни одного же лидера!
— А вот это верно, — согласились оба патрульных дедушки.
— Ой, а я ж этого утром видел, — вдруг снова развеселился Александр, подстраиваясь под эмоции здешних телезрителей, — он в гостинице «Россия» живёт.
— Ничего-ничего, скоро эта гостиница и вся Россия для него закроется! – резюмировал в свой горбатый нос второй патрульный дед.
— И для всех коммуняк всё закроется, переедут заговорщики в казённый дом, — заговорила прокурорским тенором клоунесса, — семсят лет Россию мучили, полки пустые, а полков и танков вон понагнали, снова репрессии устроят, но фигас-два им, пора и отвечать!
дядя Саша передвигался по этой толпе растеряно и радостно: кто-то выступал в мегафон с балкона, но хмельной и сонный глаз не фокусировался. обогнув забор, Александр нашёл своих анархистов всё так же пьющими, но в уже расширившейся компании. ему были рады и выдали на этот раз не только бутыль «Агдама», но и початую кастрюлю варёной картошки с тушёнкой.
— Ешь, дядь Саш, там хорошая тушёнка, из моих заказов, китайская, «Великая Стена»! – нежно приговаривал уже помнящий его имя голос…
это всё тот же местный пенсионер из хрущобы напротив решил подкормить баррикадников. разговор лился сам собою, вскоре они, а за ними и ещё несколько групп на Дружинниковской, запалили костры – чтоб не мёрзнуть: из-за мороси, обволакивающей пальцы, не удавалось даже алкоголем согреться. привкус бочки в портвейне увлекал в разговорные дали, из которых глядела одна на всех Демократия – она же статуя Свободы. и название дома тотчас срасталось с тем, американским. дядя Саша давно так уютно себя не чувствовал, особенно дома…
— Ну, продержимся мы, положим, ночь, — рассуждал нехмелеющий «медвежатник», — а если они всё же на штурм пойдут и овиацию подключат, как в Чили?
— На глазах у всего мира – не отважатся, не те времена, — буркнул кто-то из нефоров.
— Не смогут, я вам клянусь, я же их видел! – вмешался дядя Саша.
— Где ж ты их видел, дорогой? Их и знать-то никто не знал до понедельника! – рассмеялся арбатский анархист.
— По-настоящему видел, а потом в «Юности» вон сегодня…
— О, юность вспоминаешь! – похлопал по плечу пенсионер, — в юности и я Пиночета видел, всё глаза за тёмными очками прятал, гад, а потом устроил обстрел дворца, самоубийство Альенде, мы так плакали, но надеюсь, эти не отважатся…
в этот момент прибежал лобастый анархист с рюкзаком. Фловер стал греть руки у костра и говорить смешным, немного бабоватым ртом – пьяному дяде Саше всё нравилось, всё веселило.
— Хватит пьянствовать, надо усилить фасадную баррикаду, там какая-то передислокация в танковых войсках, — доложил с мрачной иронией или фатализмом Фловер.
все баррикадники с Дружинниковской перетекли по другую сторону здания, вечером уже напоминающего айсберг. там стояло много людей под зонтами – дождь переставал ненадолго, но снова прокрадывался моросью. лица парней в БТРах были приветливы – они словно отбывали повинность, даже не пытаясь догадываться, что будет дальше. вокруг здания при этом царило нервное, но радостное движение: часть поющего Арбата естественно переместилась сюда.
дядя Саша, не списывая всё на портвейн, всё же не мог узнать в сумерках подступы к Белому дому со стороны Калининского: откуда-то понавезли даже плиты, тоже со стройки соседней, видимо. но народ не останавливался на этом: поверх плит, не глядя на бронетехнику и скучающих в ней без приказов солдат, сидели и пели немного знакомые ему песни… ходя от одних к другим, от костра к костру, Александр и сам стал подвывать «Русское поле экспериментов» в лицо выстроившимся неизвестно откуда вдоль гостиницы «Мир» омоновцам. смешные их белые и красные мотоциклетные шлемы вызывали лишь дружелюбие, а лица под шлемами смотрели без агрессии – а, может, и с желанием присоединиться к кострам, погреться…
от костра к костру, где выпивая что-то вкусное и иногда с коньячком из термосов запасливых пенсионеров и младших научных сотрудников, Александр нагуливал настроение. оторвался! дом казался очень далеко – и в полной безопасности, а здесь можно было и рисковать жизнью такой, неудавшейся по семейной линии… кое-кто ушёл: вечерняя прохлада после дождя усилилась. но кто остался – сплотились сильнее, ведь ночью наиболее вероятен штурм, так уже говорили вокруг…
на знакомом сиреневом телевизоре «Юность» у экономящих его громкость, а значит и батарейки, патрульных старичков уже началась программа «Время». на экране попеременно, а не вместе, как прежде, появлялись только двое ведущих, в каких-то не очень для них обыкновенных одеждах. мужчина и женщина, как полагается – но в обстановке несколько непривычной, неформальной по сравнению с прежними светлыми студиями. ощущается пустота за их спинами, хотя в студии и светятся телевизоры. некий мерещится карантин.
ведущие «Времени» снова и снова осторожно, с паузами до и после, произносили «гэ-ка-че-пэ», словно приучая миллионы телезрителей к этому властному словосочетанию: надо смириться… разрезанная на половинки буква «В», символ программы «Время» розово, закатно сияла. странная, тревожная брошка на рубашке ведущей смотрелась почему-то нелепо, не как украшение, а как ярмо. на лицах ведущих за официозностью просвечивала растерянность: неделя началась со смены привычных иерархий в новостях, прежние перечисления не требовались. ни ЦК, ни КПСС, а именно ГКЧП. Горбачёв заболел, его заменяют… но кто? снова на экране возник длинный президиум из шести или семи седовласых товарищей в серых пиджаках.
— Сеня, а почему это всё в МИДе? Почему таки не в Кремле? – спросил ироничный патрульный Ося.
— Не добрались они до Кремля ещё, значит, слава Богу!- с носовым прононсом заключил второй патрульный дед, — таки и мы не зря тут бдим…
из телевизора слышалось мерное чтение диктором-мужчиной: «Кабинету Министров СССР в недельный срок осуществить инвентаризацию всех наличных ресурсов продовольствия и промышленных товаров первой необходимости, доложить народу, чем располагает страна, взять под строжайший контроль их сохранность и распределение.
Отменить любые ограничения, препятствующие перемещению по территории СССР продовольствия и товаров народного потребления, а также материальных ресурсов для их производства, жестко контролировать соблюдение такого порядка. Особое внимание уделить первоочередному снабжению дошкольных детских учреждений, детских домов, школ, средних специальных и высших учебных заведений, больниц, а также пенсионеров и инвалидов. В недельный срок внести предложения об упорядочении, замораживании и снижении цен на отдельные виды промышленных и продовольственных товаров, в первую очередь для детей, услуги населению и общественное питание, а также повышении заработной платы, пенсий, пособий и выплат компенсаций различным категориям граждан…»
и всё же программа «Время» никого не убеждала повиноваться этой длинной аббревиатуре «ГКЧП», из которой становилось лишь ясно, что – ЧП. дядя Саша легко в этой влажной, зябкой, но ещё подогреваемой портвейном изнутри среде ощущал настроения: вот произносили функции всех сидящих за столом пресс-конференции, но невнятно – выходило, что тут некий Крестьянский союз и человек, отвечающий за промышленность… и тут же, с осторожностью, ведущие упоминали о частном предпринимательстве, которое ГКЧП предполагает рассматривать в отдельных случаях. журналист в мидовском зале, веющем спасительной заграницей, задал вопрос про Горбачёва – и Янаев тряс руками снова. Александру показалось, что это дежа вю – и в предыдущем круге обхода он уже всё это видел, или это просто были другие новости или другой канал: второй или третий… но тут показывали новое: сегодняшнюю Манежную, стояние солдат и народа в ожидании неизвестно чего. даже маленькие репортажи: прибалтийский рабочий коллектив, поддерживающий ГКЧП, потом украинского седовласо-черноглазого Кравчука, пытающегося подражать Горбачёву в говорении без высказывания: «То что случилось, должно было случиться, и это правильно, ситуация безвластия…»
старички-патрульные приуныли в какой-то момент: казалось, ГКЧП твёрдо шагает по площадям и завоёвывает позиции в регионах, в республиках СССР. и танки – у ГКЧП, вон – стоят направив орудия сюда… а их тут, защитников белого – дома под красным флагом РСФСР с синей левой полосой, — теряющимся в тучных сумерках, – их очень мало в масштабах страны… и лишь спасительное слово «Россия» бодрило двух видавших много пятилеток евреев. ведь Россия и даже её компартия, будь она неладна, это нечто административно отдельное от СССР теперь – Верховный Совет имеет свой, вот и здание его и её, демократии РСФСР…
чужие разговоры или же собственные такие мысли уже безраздельно властвовали в сознании Александра? сие не поддавалось анализу: слишком мало спал и слишком много выпил. его выносило к балкону, где кто-то именно эти слова и орал в мегафон: «Росс-си-я!», потом уносило назад на Дружинниковскую, к костру анархистов и новому глотку портвейна. становилось ясно и приятно одно: никто не уйдёт отсюда без боя, умирать ему не одному. а лучше и не умирать. и у костра пели то же самое: «нАмиру смерть не красна…» хотя и выстрелов пока не слышалось, однако кордоны ОМОНа придвигались потихоньку от «Краснопресненской» и возле набережной были замечены снайперы – в сумерках это выглядело неразборчиво, но устрашающе. надо было найти место для ночлега, желательно не на улице. ведь утром давать рапорт…
он пошёл от очередного костра к бетонной ограде по малой нужде — и наткнулся на батарею странных бутылочек – точно в таких, с мерными засечками, от детского питания для Насти и Егорки, они потом сдавали их же анализы в поликлинику. с интересом приподнял одну бутылочку, принюхался, и удивился знакомому запаху: бензин! из бутылок торчали тряпичные ленты… очень похожи на анализы, но не анализы. он свой собственный анализ слил под бетонную опору забора, и вернулся к родному костру.
там уже стояли ухмыляющиеся мужики с площади и втолковывали, то ли шутя, то ли всерьёз всей их разношёрстной братии баррикадной:
— Комендантский час ввели с десяти! Мужики, если бэтээры пойдут – вы их не жгите, не жгите, а то всех положат!
— Да чем нам их жечь – не поленом жо? – обиженно отвечал Подшивалов.
— Эх-хе-хе! А вот, чай, есть уже чем, но дадут-то не всем! Всё, мы пошли баржу разгружать, – рассмеялись уже откровенно уходящие в сумерки деловые мужички.
последнее перед сном, что внятно и даже ярко, как песня, продумывалось дядей Сашей, угревшимся у костра – это что маленькие часы на белой башне, золотой обруч и прямые стрелки, которые трудно разобрать, глядя сверху, отразились в толпе, словно в луже, увеличились и расплылись. и теперь время не движется разборчиво, по часовой стрелке, а бродит, словно он только что вокруг Верховного Совета, — бродит, набирая новую скорость, накручивая новые круги, новые слова на уста, запуская, как рычагом-стартёром новое время. даже не одно время, а времена, состоящие именно из этих людей, ведь никто другой на эти часы Белого дома и не смотрит, и не обращал прежде внимания. а теперь – тут такое зеркало, такая лужа, которая вдобавок может стать кровавой, и тогда время в ней утихнет, не продолжится, остановится, не перегонит другие часы. на Спасской башне, например. перегонки часов, стрелки в разные стороны… но пока толпа блестит плащами и зонтами, она несёт отражение стрелок и способна ускорять или тормозить их движение, закручивать стрелки туда, куда захочет – только если захочет одинаково, вместе…
— Ты что-то дремлешь, дядь Саш, — сказал знакомый голос заботливого пенсионера, — пойдём-ка я тебя спать уложу, самому всё равно по ночам не спится, а места у меня достаточно…
— Да кто жо в токую ночь спит, отцы? – вмешался «медвежатник», — вы так и революцию проспите!
— Не видишь, милок, как он умаялся? какой из него боец? Видать, не высыпался давно, — сказал местный пенсионер в чёрной беретке и старых очках в серебряной оправе.
— Два дня, — сумел опавшим лицом рассмеяться, как на исповеди, Александр, — тошшнее, ночи…
— Ладно, отец, веди его; может, потом у тебя вахту сна назначим, если тихо будет, — заключил в оргвыводы ситуацию сибирский анархист, уже командир баррикады.
с каждым шагом дядя Саша становился тяжелее, меж тем голосов за спиной (слышимость усиливалась алкоголем) становилось всё больше, не смотря на потемнение – какое-то странное ликование плескалось там, где Дружинниковская упиралась в площадь и откуда вырастали потусторонние золотые часы под красным флагом…
Александр был уложен на короткую, почти детскую кроватку в хрущобе, и тотчас уснул – хотя, ему казалось, что он продумывает всего лишь одну мысль, но досконально: как уберечь людей и остановить танки. на самом деле, это что-то бормотал дед над его ухом, зачем-то готовя то чай, то кофе, то кефир наливая громко – всё это отчего-то длилось часами, и вопрос «налить кефиру?» требовал ответа раз пять. и дядя Саша порывался прекратить этот бредовый алгоритм. ему казалось, что он спит на кухне этого, недалёкого Белого дома, пока в нём что-то шьют – указы, разноцветные полотнища, маскировочные костюмы для защитников от танков, защитные чехлы для самих танков, чтобы укрыть их от авиации… он спал так крепко и долго, что бессонница пенсионера смогла идеально выговориться, ведь до этого у него не было собеседников годами.
— Понимаешь, дядь Саш, даже если бы эти шестеро путчистов, которые одни в телевизоре, смогли что-то сделать по плану, то никто бы им кроме танков не помог. Ты посмотри, какая красота, сколько людей, лиц умных кругом – я такого с семидесятых не видывал! Это же праздник, праздник демократии, как ни крути. Счастливые дни, запоминай их – ах, ты же спишь… Но помяни моё слово: будешь потом гордиться, что тут был. Ведь люди-то собрались по-простому, их дело святое – самозащита, вон же, сколько брони стянули! Город могут разгромить… Да ты, спи-спи!…
Александр ворочался: ему непривычна была такая свобода без будильника, а детская кровать невообразимо широка, бормотание — как колыбельная…
— Никого тут до утра не убьют, эт я тебе обещаю. Ничего не пропустишь, а как проснёшься – я тебе сразу кефирчику дам, оклимаешься. Спи, усталая душа, а с тобой и я может закемарю. Силы не те уже, вон вы баррикаду строили, а я-то только в окно глядел – помню, как в Чили были бои, я ж там в самом разгаре, журналистом… Эх, тебе не понять! Мог погибнуть запросто, но, видимо, запоминал, чтобы тут вам сейчас советы давать – уже как военный консультант. Мужички наши московские – молодцы, коктейль мой лотова моментально освоили. Вон, как ощетинился дом-то – никаким штурмом не взять, народу столько! А коли стрелять будут, так и мой домик сложится что карточный, как в Спитаке, видел ужас этот, страх да срам… Поэтому я и с вами… А ты смотри, как Ельцин выступает, как уверенно говорит, прям Ленин – только наших дней. Выносит приговор хунте, хотя вокруг него одни безоружные, а напротив столько орудий танков и бронетранспортёров…
дядя Саша спал запоем. бормотание как-то улеглось – ему казалось, улеглось только после того, как он выпил всё, что наготовил дед. казалось, что выпил, но для этого каждый раз приходилось просыпаться и вкус оставался часа на три. чай, кофе, кефир, отчётливо, в сторону рассвета. это, конечно, происходило во сне. дед уходил к ночной баррикаде под его окнами и возвращался, а Александр всё спал – как будто и звонить шефу уже не надо было, он же попросил деда позвонить по домашнему, и тот разрешил. впрочем, эта мысль начинала будить, чувство долга мучило долго, но всё же побеждало всесильный сон на чужой кроватке. здесь дед вывел уже два поколения москвичей, – почётно подумалось дяде Саше, когда он проснулся окончательно. деревянные часы на батарейке с беззвучным бегом кружевных стрелок висели напротив, так что и волноваться не пришлось – всего-то одиннадцать часов.
столько поколений, столько событий и стен – воздвиглись за век, сплетались в должностные и семейные лестницы, думалось Александру, — но именно этот день, это сгущение людей способно всё переменить. и опадут наивные мозаики коммунизма, и победит в умах Хозяин! и дедушка, работавший журналистом в Чили (дядя Саша вспоминал постепенно вчерашние ночные разговоры) вдруг станет из коммуниста, хоть и без чинов, – обычным на площади человечком, с радостью несущим на руках, но кого?.. слышал сквозь сон фамилию – Ельцин. вроде бы так. не снилась, слышалась. надо пойти посмотреть – и позвонить, тем более что двушки для таксофона ещё в кошельке оставались. в какой ещё стране так дёшево стоит исторический разговор? – размышлял он шутливо, заходя на чужую кухоньку хрущобы. стакан кефира действительно ждал у окна.
…набережные Смоленки, как вы ждали меня, частенько тут проезжавшего! – думал Александр, — и вот как неожиданно я заселился… площадь у белого здания звала негромким, но массовым гомоном присутствия и принятия решений, поэтому завтрак вышел спонтанным. дядя Саша осмелился съесть только то, что гостеприимный дед ему оставил на столе – пару бутербродов с голландским сыром и тот самый стакан кефира. впрочем, хотелось не столько даже горячего, сколько просто воды – после вчерашнего портвейна. Александр включил газ, зажёг спичкой фиалковые язычки пламени, поставил белый чайник с коротким носиком, и почему-то тотчас вспомнил желание «Перемен» группы «Кино», что нехотя слышал то по радио, то на телевидении… стакан из-под кефира – всполоснул, налил туда старой заварки, сыпанул сахару и – напился. два стакана подряд. понял, что надо сперва разведать обстановку, а потом уже искать деда и звонить. из квартиры на первом этаже вышел уверенно, захлопнув дверь, словно свою собственную – ключи у хозяина.
народу у баррикады было гораздо меньше, чем вчера ночью, зато все прихлынули к длинному балкону Белого дома. оттуда под заслоном чёрных бронещитов, что держала охрана, высокий седовласый партиец что-то повелительно зачитывал. дяде Саше уже было сложно протолкнуться, чтобы чётко слышать речь… ему только от соседних стен доносило мегафонно высушенный вопрос, прононсом напоминавший Людмилу Гурченко:
— Вы хокИке?..
казалось, он сам-то проснулся, но уши ещё спят – что это за японский язык? и снова…
— ХокИкей?! – повторял седовласый и властный партиец.
вскоре усилиями мужичков в варёнках и серых пиджаках на низкий балкон, с которого он выступал, стал изнутри наползать, словно молоко даже выкипать, пёстрый флаг – из тех, что дядя Саша видел, проезжая раньше прогулки оппозиции на Калининском и на Пушкинской. размеры полотнища потрясали – неужели они сумели такое, метров тридцать длинной, полотнище сшить из трёх цветов всего лишь за ночь?
— Рос-си-я! – заскандировала площадь, но далеко не вся, громче слышались дискуссии, действительно царствовала болтократия…
между тем полдень близился, а дяде Саше надо было найти пенсионера, чтобы засвидетельствовать свою благонамеренность, как минимум. он ощутил, следуя меж людьми, что их число тут за ночь удвоилось, а прежние костры уже приняли не одну такую команду баррикадников – благо что никаких нападений не было. кто-то в толпе говорил о перешедших на сторону Белого дома (так и говорил) дивизиях, танках, каком-то лебеде:
— Аксючиц – вот гусар настоящий, православный и бесстрашный, привёл сюда первых два танка! – говорил женский голос, похожий на клоунессин.
— Молодчина, — вторил знакомый рыжий бородач, — он же их звал лишь приказ исполнять, подойти поближе к местам скоплений, во исполнение приказа ГКЧП, только охранять, чрезвычайка, комендантский час и тэ дэ, они ж собрания запретили…
— Да плевать, все же видели, что они идут на нашу сторону! – заливалась клоунесса.
— Ну, так Юшенков и Аксючиц мои друзья, я – как рванул к ним, мол, приказывайте, что делать дальше! – продолжал бородач…
только сейчас дядя Саша усомнился, что на дворе одиннадцать утра. по поведению толпы – представлялось, что тут уже очень многое произошло, причём могло произойти только при свете дня. он отвлёк своего рыжего тёзку от рассказа о приведённых Аксючицем (вот же фамилия, так и пса не назовёшь!) танках банальным вопросом:
— Я извиняюсь… а который час?
— Тебе что – уже и наши часы не указ? – рассмеялся сосед, указав вверх на забытые часы с золотым обручем.
только тут, на трезвую голову, Александр рассмотрел условность засечек на часах: голый, скользкий обруч не имеет намёков хотя бы в духе римских цифр, об остальном надо догадываться. и на часах уже почти шесть вечера, а вовсе не половина двенадцатого. ему зачем-то сунули листовку – вероятно, чтобы ободрить, вид был крайне растерянный – проспать назначенный срок!.. дядя Саша плавал глазами по мягкой газетной бумаге, читал, находя лишь совпадения по числам – так вот, о каком договоре шла речь в «Эй-би-си»:
«…Руководство России заняло решительную позицию по Союзному договору, стремясь к единству Советского Союза, единству России. Наша позиция по этому вопросу позволила существенно ускорить подготовку этого Договора, согласовать его со всеми республиками и определить дату его подписания» — выходит, они просто перетягивают меж собой подписание договора? точно – они же ещё в ТАСС тогда говорили о дате, что всё решает неделя и дата подписания. одни тянут – в СССР, другие в РСФСР? единство Союза и единство России – весьма разнятся. и почему тогда наверху листовки обращение именно к гражданам России, а не СССР? хотя бы от компартии РСФСР, в которую, говорят, был сослан Ельцин? но об этом ни слова…
да, кое-что становится ясно, и наш остров, на котором стоит уже много тысяч вокруг «айсберга», либо сметёт потоп остального Союза, либо же он выстоит, — думалось Александру, а может это передавались волны настроения, не высказанные сквозь тощие щёки выстоявших тут уже более суток соседей. ликующие вибрации голосов, словно и озноб после измороси не прошёл у них, но отчего ликовать? три цвета сияют с балкона – уже радость? ведь опасность не миновала – что такое два танка против дивизий, стоящих на мосту и под гостиницей «Украина»? всё-таки размышлять на выспавшийся ум выходило куда быстрее. дядя Саша захотел тотчас найти себе здесь применение, раз уж опоздал позвонить шефу. пошёл назад, на Дружинниковскую, к костру. по дороге повеяло туалетом – явно за забором стадиона устроили отхожее место…
первым его бросился обнимать пенсионер, у которого дома так славно выспался дядя Саша:
— А мы уж боялись, тебя арестовали – тут же омоновцы ходят, в кустах стоят… Дверь-то захлопнул?
— Да, большое спасибо за ночлег, отец! – проговорил Александр чужим голосом, поняв что отчасти и сейчас спит…
— Попил-поел там, чего я тебе оставил-то? Ну, ладно – тут зато снова на костре сготовили, присоединяйся!
ему дали миску разваренных макарон со знакомой тушёнкой и налили в появившуюся уже откуда-то туристическую кружку вина.
— На этот раз «три топорика», — пробасил как бы извиняясь «медвежатник», — но это нам орбатские из комка отгрузили зодаром, чтоб лучше оборону держали!
— Слушай, а я ведь и впрямь проспал полдня вместе с ночью, — извинился уже дядя Саша, как перед начальником.
— Говорил жо, что революцию проспишь! – подзадорил Подшивалов, — но ничего, на твою долю тоже оставили дел, вон, техника-то за мостом не уходит, наводку на нас держит…
с удовольствием подкрепляя свои сонные силы, как бы возвращая мышцы из состояния желе в боеспособное, Александр одновременно насыщался и новостями баррикады. все говорили о каком-то штурме, который начнётся в полночь, говорили так уверенно, что и он уже стал ощущать себя частью боевой группы, которая куда-то вот-вот отправится. вспомнив, что при нём сигареты, дядя Саша с радостью стал всех угощать, как бы исправляя грех своего утреннего отсутствия…
— Ба, да у тебя «Мальборо сто эс», — отметил рыжебородый командир анархистов в джинсовке, — ты ж мэн покруче спекулянтов с Арбата!
Текст: Дмитрий Чёрный
