На появление этой рекламы русскоязычные блогеры отреагировали молниеносно: уже через четыре часа после того, как TJournal расшарил на своих страничках видео, в сети появился дублированный перевод. Восторгу зрителей нет предела. Ролику всего пару дней, а просмотры он набирает стремительно. Не новый клип Рианны, конечно, миллиард не наберёт, но как для социальной рекламы набирает уже очень много.
У меня лично происходящее вызвало бурю возмущения. Все пишут: круто, лучшая реклама, давно пора, прекрасно, «жир». Я решительно против. И если бы не такая одобрительная реакция со стороны тех людей (моих знакомых в реальной жизни или только в соцсетях), которые в общем-то считаются людьми прогрессивными и умными, я никогда не стал бы тратить время на письменный разбор такой ерунды.
Но сперва предлагаю всем освежить в памяти содержание ролика:
Теперь предлагаю разобраться со всем по порядку: без негодования, без злости, а с пониманием.
1
Начну чуть издалека.
Давайте вспомним Фейербаха с его знаменитым «Ты спрашиваешь меня, кто я такой? Спроси, когда меня не будет». В этой догадке мыслителя содержится гениальное прозрение: человек есть существо сугубо общественное, социальное. Биологическое тело есть такое же условие жизни «социального» человека, как и условием существования биологического тела является химические и физические процессы, которые в этом теле протекают.
Вся жизнь человека как социального существа построена на противоречии общественного и биологического в нём: в смысле, что человеческое утверждается тогда и тем более, чем более отрицается биологическое. Человек есть преодоление животного, которое при жизни никогда не будет завершено. В этом содержится основное движущее противоречие.
Окончательно это противоречие разрешатся лишь смертью. Биологическое и социальное в человеке тогда тяготеют к абсолюту. От собственно человека остаётся лишь то, что он создал человеческого, что он дал обществу — сухой остаток, субстрат. Биологическое уходит в своё царство окончательно: глядя на труп, мы понимаем, что «человека» в нём уже нет. Целое распадается на части, разлагается: социальное уходит в «дыхание человечества», биологическое — в глубь земли, и чем больше в социальном было собственно социального — тем более человек был человек. Вот, умер, например, когда-то Аристотель, а влияние его на нашу жизнь и сейчас огромно. Человек был!
Однако такая смерть условна. Можно очень крошечными делами впечататься в «тело человечества». Одно доброе слово, сказанное вместо злого, один маленький хороший поступок, улыбка незнакомому человеку на эскалаторе метро — и может запуститься в социуме цепь добра. Уже не говоря о том, что кто-то может сам за жизнь ничего «выдающего» не сделать, но воспитать прекрасных детей, которые уже потом «сделают». Это всё будут дела невидимые, их авторство останется неизвестным, но они остаются в тканях общества, сохраняются и воспроизводятся. В мире живут и жили миллиарды людей, и все вместе в своих делах мы движем волны исторического моря.
Но что, если этого социального в человеке как будто и не было? То есть, не совсем не было, а было лишь в том количестве, в котором оно необходимо только на минимальном для проживания индивида уровне? А дыханию других людей такой индивид намеренно мешал?
Наш Колман оказался именно таков: он существовал на том низком уровне, допустимом для ориентирования в социальном пространстве. Он ничего никому не дал, а сам только у всех брал. И брал без спросу. А потому намеренно совершал гадости.
Если верить авторам ролика, то когда человек за жизнь ничего путного не сделал, то хотя бы его тело после смерти может обществу пригодиться. Не спорю — может. Только как говорит реклама? Колман не просто принёс обществу пользу, умерев — он этой смертью перечеркнул все свои старые грехи, общество их ему «отпустило», «списало», «индульгировало». И не просто «индульгировало», а ещё и самого Колмана канонизировало: разжаловало из говнюков и сделало примером, героем социальной рекламы. «Колман, ты больше не говнюк» — так там говорится. Колман прощён и реабилитирован перед обществом.
Однако как можно, просто умерев, «искупить» свои «грехи»? И как может за человека «искупить грехи» его тело? Даже Иисус в известной библейской легенде, умерев, искупил не свои грехи, а чужие. Но и тут его органическое тело было вовсе не при чём. Тело даже сохранили, потому как думали, что человек туда ещё вернётся.
Ещё, например, на таинстве исповеди со святым отцом общается человек, а не его органическое тело. И не просто общение тут важно, а покаяние. Никому и в голову не придёт отпускать грехи, когда от человека остался уже труп. Когда человек умер, его отпевают, просят для души человека божьей милости — но ведь не за счёт трупа же! Инквизиция использовала органическое тело, мучила людей для того, чтобы выбить признание из человека, а не из тела. И всё это происходит не после смерти, а до неё. В общем, такими спекуляциями, какие проводятся в рекламе, даже попы не занимались. Они занимались делами чуть другими: например, фарисейством, когда человеку разрешается грешить сколько угодно при условии, что тот будет успевать каяться. Но Колман не каялся, в том-то и всё дело. Он только «грешил», и занимался этим до самой последней минуты, и уж явно не остановился после того, как оформился донором органов.
Примечательно ещё, что ответ за Колмана держит не просто труп сам по себе: за него ответ несут его органы. Происходит двойная подмена понятий. Сперва героя рекламы показывают нам как не-человека, и показывают так до тех пор, пока тот не умирает. То, что в нём было, собственно, человеческого, нас уже не интересует: его вроде как и не было, ведь Колман был говнюк! Стало быть, «отлететь» от такого нечему и некуда. Он бездушен. Всё, что в Колмане было от человека, — это его органическое тело.
И это первая подмена понятий. Ведь как бы прекрасно тело ни было, оно не человек, а труп. Между трупом и человеком непроходимая пропасть, — в отличие от той, что есть между социальным и биологическим в человеке живом. В первом случае противоречия уже нет, и в этом весь смысл, а во втором смысл в том, что противоречие неразрешимо, в том смысле, что социальное реализуется через биологическое и не может иначе, и это есть условие существования.
Затем происходит вторая подмена: труп вдруг оказывается способен кардинально влиять на то, кем был человек при жизни. Происходит какой-то трупный фетишизм: человек при жизни выполнял функции трупа, а труп после смерти выполняет функции человека. Должно же быть наоборот! Но тут всё дело в том, как выполняет. Похоже на то, что за таким фетишизмом скрывается прямая редукция человека к организму (и даже не к организму в полном смысле этого слова). И даже не в духе Ламетри — ведь у него, как помнится, человек был машиной, то есть чем-то хотя и не вполне живым, но всё-таки целым, механизмом, — а в таком духе, когда мертвец расчленён на органы, машина — на детали. Вернее, части: у трупа органов уже нет как таковых, органы есть только у организма.
Собственно, по рекламе в этом и содержится условие того, чтобы труп мог кардинально влиять на то, кем человек был при жизни: ему из трупа нужно обратиться в части трупа. Умри Колман Суини не в кафешке, а у себя дома, где его обнаружили бы только через неделю, даже его тело не смогло бы ничего в его «жизни» изменить. Колман так и остался бы говнюком — уже навсегда.
2
Иными словами, тут всё решила чистая случайность. Запомним это и отойдём от трупа на некоторое время.
У моего любимейшего публициста Евгения Богата есть прекрасный очерк «Дар». Там он в оригинальной форме раскрывает перед нами историю жизни и поступка Александра Семёновича Жигалко — страстного коллекционера и, в отличие от Колмана Суини, — персонажа действительной жизни. Товарищ Жигалко — не просто говнюк, а говнюк редкий. В жизни он не признавал ничего, кроме картин. Ради них он предавал людей и делал разные вещи, которые могут быть расценены как преступления. В сравнении с ним, Суини — просто ребёнок.
Несмотря на такое неравенство, сравнение надо продолжить. Оказавшись на старости лет в одиночестве, Жигалко много думал. Вспоминал жизнь, вспоминал войну — много чего вспоминал. И в конце-концов решился: всю свою уникальную коллекцию картин, среди которых было множество образцов мировой важности, он передал в общественный (в СССР других не было) музей, — и не какой-нибудь крутой, а обычный музей новостройного города Чайковского.
Я специально вспоминаю эту историю рядом с примером нашего Колмана Суини. То, что сделал Колман — это вообще не поступок. Поздравлять его не с чем. Он не герой, он трус. Коренное, разительное различие его с Александром Жигалко — в том, что Жигалко совершил сознательный, прижизненный, бескорысный акт дарения, чем если не искупил свои провинности (не место тут этой поповщине — «искупил!»), то утвердил высочайший смысл своей жизни. Он взял то, что было у него самого дорогого, и отдал это всем: обществу, людям, среди которых, надо сказать, и говнюки обязательно были. И очень важно, что это он сделал при своей жизни — это было целенаправленное усилие воли человека, столько лет думавшего только о себе. Жигалко пошёл против себя к людям, его поступок — это действительно поступок. Настоящий.
Суини такого не совершал и близко. Он утвердил свой смысл не в жизни, а в смерти. Но и в смерти его не было ничего геройского. Геройство было бы тогда, когда бы Суини стал участником всё той же программы по донорству, например, и покончил с собой в той же кафешке. Грустный был бы подвиг, я к нему не призываю и вообще против такого — просто довожу до крайности.
Подвиг через смерть был бы, допустим, ещё в том, чтобы Суини спас чью-то жизнь намеренно: допустим, оттолкнул ребёнка с проезжей части, а сам оказался сбит машиной. Вариантов море, и все они подсказываются ситуацией: если герою так уж надо умереть, чтобы увенчать свою жизнь каким-то смыслом.
Суини же, напротив, от ситуаций спрятался. Суини распорядился не тем, что для него было дорого, а тем, что после его смерти не имело для него уже никакого значения. Отлично, что его органы пригодились кому-то ещё — но так что же, Суини теперь ножки целовать? Передача его органов «на благотворительность» — случайность, а не осмысленный, целенаправленный акт самопожертвования. Он ничем не пожертвовал. Какая это жертва, если отдаёшь то, что уже тебе не нужно — не нужно хотя бы потому, что тебя самого уже нет? Вот если бы он при жизни отдал кому-то почку — другое дело. А так то, что с ним случилось, это никакое не «искупление». Он ничего не искупил, он просто умер. «Грехи» ему «отпустили» задним числом.
Но интересно здесь показана реакция общества — не настоящего, а того, которое предполагают рекламщики. Ведь задача рекламы — ухватывать тенденцию и доводить её до завершения. Так создаётся новая потребность, не так ли? Мы помним, что при жизни «общество» встречало Суини безразличием (кто-то мне сказал, что оно относилось к нему «с добротой» — это я разберу ниже). А вот затем, когда Суини умер, оно его вдруг «канонизировало»: он продлил жизнь достойным людям, «очистился» и перестал быть мудаком.
Очищение через смерть — какая новаторская мысль! Как много мы уже слышали сказок о том, что человек — существо нелепое, ненужное, грязное и «грешное», и что высший удел его — пройти через «чистилище» и обрести жизнь вечную, блаженную!
Но я бы снова не советовал всё списывать на религию. В реакции общества, которую формирует реклама, — пусть и так «полушутя», с иронией, — сокрыт другой исторический пласт, постарее. Маркер ему — вот эта фраза с «выкуси, Колман». Типа как «мы тебя в итоге «сделали», мы тебя победили, каким бы ты ни был говнюком, Колман!».
В древние, ещё дорелигиозные времена врагов съедали, в некоторых обществах. Но съедали не просто так, а получая взамен силу врага, сокрытую в его органах. Самые достойные получали самые лучшие органы: вождь племени получал сердце, которое символизировало воинское мужество, другие ели те органы, какие им полагались по потребностям. Можно смеяться, но сердце в ролике получила… учительница. Она хоть и не вождь племени, но для детей уж точно авторитет.
Конечно, я сейчас посмеиваюсь. И учительница, как нам её показывают в рекламе — прекрасный человек. И в органах нет никакой фантастической силы. И архаика тут воспроизводится не напрямую, а намёком. Но чем дальше я разбираю этот ролик, тем больше моё посмеивание становится нервным.
3
Заговорил об учителях — вспомнил и о добре. Выдающийся украинский учитель, подвижник мировой педагогики Василий Александрович Сухомлинский был настоящим борцом за гуманизм — в теории и на деле. В его работе «Как воспитать настоящего человека» встречается мощнейшее пояснение сущности добра:
«Добро заключается в том, «что мир не удовлетворяет человека и человек своим действием решает изменить его». Добро — это оружие в борьбе за торжество справедливости, это наша деятельность, наша воля, наш труд, наша непримиримость ко злу. Добро — это мысль, помноженная на волю, только при этом условии получим непримиримость ко злу, — а это и есть самая сущность добра».
Зло же, как указывает далее Сухомлинский, «начинается с элементарного нравственного невежества, с этической неграмотности, с того, что человек на определённом этапе своего развития не постиг азбуки человеческой культуры и поэтому стал опускаться в болото дремучего морального невежества».
Конечно, эти цитаты из Василия Александровича нельзя воспринимать как «определения» добра или зла. Но не трудно заметить, что описание зла прямо подходит к фигуре Колмана Суини, составляет его «жизнеописание», — а характеристика добра вообще не подходит к тому, как с ним поступало общество.
Общество в отношении Суини ничего не демонстрировало. Ни труда, ни воли, ни непримиримости. Оно лишь пряталось, возмущалось, оттопыривало пальцы. Заметьте также, что Сухомлинский и слова не говорит о том, что зло в человеке содержится «с рождения». Он говорит о том, что оно есть следствие воспроизводимого в обществе морального невежества, незнание азбуки человеческой культуры — потому как будто «получается само».
В другом месте Сухомлинский — кажется, в книге «Сердце отдаю детям» (ах, как было бы прекрасно, если из этой книги: тут не педагогу сердце отдают, а он своё сердце отдаёт — всем!) — говорит, что смысл добра заключается в том, чтобы преграждать дорогу злу. И ясно ведь, что не в значении создания какого-то «шлагбаума», — нет. Преграждать дорогу злу нужно таким образом, чтобы оно перестало воспроизводиться, чтобы оно погибло, лишённое питания. А для этого его должна на пути встретить и окружить бескомпромиссная, решительная человечность.
Ничего подобного общество в отношении Колмана Суини не делало. На Колмана ему было по фигу, потому Колман и продолжал творить свои пакости. Общество ему попустительствало, толерантствовало — и, в то же время, отстранялось. «Кто не против нас — тот с нами», — так я бы перефразировал расхожее выражение. Однако писатель М.Горький высказывался тут гораздо тяжелее: сегодня ты допустишь чьё-то мелкое зло, а завтра человек, опробовав эту мелочь на тебе и не получив отпора, пойдёт с другого живьём шкуру снимать.
Короче говоря, общество по поводу Суини негодовало, но не активно, а пассивно. Оно просто при его виде отворачивалось. Может, Колман что-то такое чувствовал. Но вероятнее всего, он просто вырос в таких вот условиях, когда все вокруг малодушничают и боятся хоть что-то в ответ сказать. В обществе, где кто-то один говнюк, говнюки все: только и радости, что гадишь не ты, а сосед.
Вот что Колман делал с соседской собакой, которая справляла нужду в его дворе? Стрелял в неё, но не попадал — нарочно. Он её пугал, гнал куда подальше. Колману важно было, чтобы собаки тут не было; судьба животного (в смысле, что собаку привело на чужой двор) его не интересовала. А ведь хозяйка собаки, как мы помним — это та самая беспомощная слепая старушка, которая не могла собаку нормально содержать и которой потом пересадили роговицу глаза Колмана. Ах, как это снова прекрасно: может, это тот самый глаз, которым мистер Суини целился в её собачонку! Как чудесно враг разоружён!
4
Насчёт шкуры. Отдельная «скрипка» во всём этом какофоническом оркестре — медицинская.
Ролик поднимает проблему посмертного донорства органов. Это сейчас очень нужно. До тех пор, пока человечество не вывело в норму своей медицины создание искусственных органов (я думаю, все понимают, что это — вопрос времени, а время — вопрос общественный, ибо оно отсчитывается человеческими жизнями), трансплантация органов является очень важным медицинским делом. В то же время, делом медицины не является решать, кто плохой а кто хороший, как и то, кому помогать, а кому нет. Там, где начинается такой выбор, медицина заканчивается, ибо там заканчивается и безусловная помощь человеку.
Но в ролике медицина оказывается очень близка к этому. Ведь говорится же в нём: даже говнюк может быть полезен. Даже говнюк! Полезен! Тут говнюка-Суини одной лишь фразой навсегда с говном мешают — ты пока не полезен, но если помрёшь, то будешь. Мы уже знаем, как тебя в расход пустить. И толк с тебя будет: не человеческий, безусловный, а наш, прогрессивный, практический!
Подчёркиваю: при жизни Суини был совершенно бесполезен — так его нам преподносят. «Полезность» Суини обнаружилась лишь тогда, когда тот помер. Ничтожная личность обретает свою ценность лишь в смерти — так ведь получается? А коли так, то тут и до «медицинских» экзекуций над унтерменшами недалеко. Ведь если человек ничтожество, и его существование может обрести ценность — руководствуясь посылу этой социальной рекламы — только в случае, если это существование оборвётся, то тут даже не надо быть доктором Менгеле, чтобы сделать заключительный ход. Сперва объявить парней вроде Суини рождёнными для того, чтобы пойти на органы, а после и пустить их на органы, убивать их намеренно, а не ждать случайности. Говорит же голос: «Суини был таким, что называется, с рождения». Коли с рождения — какие ещё могут быть разговорчики? Всем — молчать! Слушать меня! В 1939 год, с его печами и газовыми камерами, марш-марш!..
Конечно, в ролике такого не было. Но само хождение по такой касательной очень настораживает. Медицине не стоит заигрывать с подобными вещами даже в шутку. И всё-таки соображать, что и кому она сообщает.
Да и в целом, можно пересадить сколько угодно роговиц с неисчислимого количества врагов, но общество от этого зорче не станет. Ведь тут надо не глазами смотреть, а душой. По правде, обществу плевать на Колмана. И кто он такой, и откуда он взялся, и как он стал таким, каким есть. В отношении к нему общество просто слепо: оно не признаёт ни своей способности как-то повлиять на ситуацию, ни способностей Колмана — точно так же, как не признаёт Колмана своим членом и своим детищем. Если тебя угораздило родиться говнюком — будешь таким всегда, пока не помрёшь, а мы тут не виноваты. «Горбатого могила исправит».
Такая вот «социальная реклама». Этак можно и Гитлеру было бы «грехи отпустить». А что? Вот уж кто точно «величайший говнюк всех времён и народов»! А мы бы его расчленили и пересадили его органы другим людям. Вот это бы была «реабилитация»!
5
Самый частый и самый страшный контраргумент, который я слышал — это то, что я не понял главной «мякотки» рекламы. Что, мол, главное в ней — технологии, которые были привлечены. Зрители очарованы: тут тебе и известный актёр, и реальная проблема, и гуманистический — с виду — посыл. В общем, всем нравится «качество», проделанная работа, и меня убеждают воспринимать её именно так — как «хороший итоговый продукт». Так же, как ты смотришь на новейший гоночный автомобиль: торжество форм, предчувствие драйва.
И потому меня это пугает ещё больше. Разделение технологии и её применения, сами попытки восприятия этих вещей как несвязных, безликих — смертельно опасны. Ведь если технологии ещё могут быть «безразличными» к человеку, то человек к технологиям безразличен быть не может. В противном случае, технологии его задушат.
Технологии — это могучие силы природы, призванные человеком для обустройства его жизни. Это сами законы жизни, обузданные обществом. Один и тот же закон, например, положен в принцип работы ядерного реактора или атомной бомбы. И достаточно лишь дать здесь волю безразличию, умилиться «безотносительностью», «качественным продуктом», отдаться драйву — сам не заметишь, как при виде бомбардировки Хиросимы воскликнешь: «какой удивительный физический эксперимент»!..
Меня можно обвинить в том, что я не в меру преувеличиваю. Да, у страха глаза велики, а я именно боюсь. Фашизм давно уже стал главенствующей идеологией нашего времени, и даже очень умные люди часто не могут его распознать — настолько он кажется естественным, «здравым». А ведь при таких делах, хорошо финансируемым партиям достаточно будет просто создать красивенькую упаковку для самой ужасной идеи — и люди её поддержат. Лишь бы только все выглядело прогрессивно и современно — а в плане технологий политика давно «на острие эпохи»…
История, как известно, дама с юмором. Вполне может оказаться так, что в стране, где некогда победил социализм подлинный, победит другой «социализм» — тот, у которого на парадном ходе висит яркая вывеска, но которому с чёрного хода подносят самые гнусные идеи. Это будет происходить без флагов и демонстраций — зачем? Это всё уже было и едва ли сработает, сейчас нужны новые формы. И в войне с ними человечество может и погибнуть, ведь никакой борьбы может и не состояться. Перекрыть продвижение зла добром может оказаться некому.
