ЧЕЛОВЕК И ЭКОНОМИКА В ВИРТУАЛИЗИРОВАННОМ МИРЕ. ЧАСТЬ 12

Очевидно, что без понимания капитализма, социализм тоже нельзя понять — ни как идейно-теоретическое направление, ни в том смысле, в котором это слово употребляется для обозначения переходного периода между капитализмом и коммунизмом. Но точно так же и современный капитализм невозможно понять без социализма. Империализм – это не просто «канун социалистических революций», а еще и те условия, в которых они происходят. Эти условия не только влияют на ход социалистических преобразований, но и сами изменяются, применяясь к ним. В странах-империалистах, например, государство вынуждено вводить и поддерживать социальные стандарты с оглядкой на социалистические страны. Это касается пенсионного обеспечения, медицины, образования и т.д. Потому вопрос социализма и вопрос отмирания государства при социализме имеет важнейшее значение не только сам по себе, как вопрос перехода, но и для понимания современного капитализма.

Перефразировав известное изречение Маркса, мы утверждаем, что «анатомия» социализма – ключ к «анатомии» капитализма вообще и современного капитализма в частности. Здесь мы имеем дело с пределом капитализма, с его опредЕлением, — но это не просто граница, а именно переход, процесс снятия. Во всех остальных случаях, как ни называй, мы имеем дело не с социализмом (т.н. шведский социализм и т.д.). Поэтому вопрос социализма нас интересует и как вопрос предела капитализма, и как вопрос стратегии перехода. Слово «стратегия» здесь более чем уместно, потому, что переход возможен только как сознательная преобразующая деятельность масс: «Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение» [5] – говорил, когда-то Маркс. Но именно этой сознательности нам и не хватало.

Нас здесь интересуют экономические основания выхода за пределы социально-экономических формаций, которые не выстроить без помощи соответствующего сознания, а тем самым и сам этот предел, в связи с которым и стоит проблема. В связи с этим стоит и проблема государства при социализме. Ленин в работе «Государство и революция», подытоживая наследие марксизма, утверждал следующее: «Экономической основой полного отмирания государства является такое высокое развитие коммунизма, при котором исчезает противоположность умственного и физического труда, исчезает, следовательно, один из важнейших источников современного общественного неравенства и притом такой источник, которого одним переходом средств производства в общественную собственность, одной экспроприацией капиталистов сразу устранить никак нельзя» [4]. По большому счету, он ограничивается указанием на то, что при социализме существует и коммунизм, как хозяйственный уклад, а также другие хозяйственные уклады, которые достались социализму в наследство от капитализма. Именно поэтому должно существовать государство как аппарат принуждения и подавления классового начала частного характера присвоения и товарного производства.

Очень важно при социализме продолжение тенденции империализма, описанной выше. Государство как важнейший момент империализма, в своей распределительной функции имеет тенденцию, направленную против установления глобальной системы распределения, точнее, внутри делит её на сегменты, обеспечивая нерыночными методами систему капиталистической эксплуатации. Но распределение и деятельности, и продуктов как момент непосредственного производства человека, и технологии, позволяющие всё более и более развивать эту систему, вытесняя рынок, должны быть взяты на вооружение и всячески развиваться обществом, которое движется по пути от прибавочной стоимости как цели производства, к человеку как его цели. Поэтому отмирание государства неразрывно связано с его усилением. Отмирающее государство обязательно проходит стадию усиления, особенно на ранних этапах. Расширяя сферы, где господствует общественный характер присвоения, пролетариат тем самым уничтожает себя как класс. Но это только момент, потому, что само распределение, в конечном счете, есть моментом и выражением характера производства. Потому тенденции его развития в различном направлении, преобладание капиталистических или коммунистических тенденций, моментально отражаются на сфере распределения.

То, что это государство, по сути, есть диктатура пролетариата, какие бы конкретные формы оно не принимало и как его не называй – самый важный момент. Мы не будем здесь успокаивать тех, кто боится грубого слова «диктатура», абстрактно противопоставляя ему более приятное слово «демократия». Укажем только на то, что демократия – это тоже форма диктатуры, а диктатура пролетариата – это диктатура большинства по отношению к меньшинству. И дело здесь заключается вовсе не в демократической форме, а в содержании демократии. Тех же, кто боится слова пролетариат или считает его устаревшим, идя не от понятия, а от представления, нужно отослать к предыдущим главам, указав здесь лишь на то, что пока есть производство стоимости, пока есть стоимость как общественное отношение, есть и пролетариат как класс наёмных работников, которые живут продажей своей рабочей силы и эту стоимость производят. Экономическое содержание остается, как бы пролетарий внешне не выглядел, к каким бы средствам производства не был бы экономически прикован. То, что не всякие средства производства можно использовать как орудия в производстве прибавочной стоимости, совсем другой вопрос. Отметим только, что диктатура пролетариата является властью большинства не по внешней форме, а по содержанию, имеет ряд черт, которые сближают его с самоуправляющимся обществом. Потому что демократия, действительная власть большинства, заключается вовсе не в формально-равных правах, а в обеспечении реальной возможности участия в общественной жизни, возможности развиваться и развивать человеческую культуру. А такая демократия первоначально предполагает некоторые изъятия из буржуазной демократии. Неравные права для обеспечения реального равенства.

Тут возникает опасность. Объективная тенденция усиления государства в функции распределения роднит его с империалистическим государством, особенно в тех моментах, когда капиталистическое виртуализированное, обеспечивающее господство финансового капитала государство усиливается во время кризисов, депрессий, войн. Потому абстрактно общий момент, а именно, что распределение является орудием классового господства, тут присутствует. Именно потому у либералов есть основание сравнивать эти вещи. Но всё дело не только в том, господство какого класса тут обеспечивается, но и в том, какая именно тенденция воспроизводится, развивается ли коммунизм, или же просто производятся «костыли» для утратившего свою действительность (в понимании Гегеля) товарного производства – производства стоимости. Последовательное движение по пути не частного, не рыночного распределения, империалистическое капиталистическое государство проводить не может в принципе, потому что оно не только отрицает рынок, но и основывается на рынке и на частной собственности на средства производства. Уже этот момент дает преимущество диктатуре пролетариата, при условии, что она не утрачивает генеральной линии уничтожения общественного разделения труда и при помощи распределения не только обеспечивает господство класса, но и создает условия, чтобы он собственно переставал быть пролетариатом.

Но опасность состоит не только в этом. В эпоху диктатуры пролетариата само государство, пока оно сохраняет свою существенность, вынуждено, в том числе, действовать по логике капитала как сущностного и существенного общественного отношения. И это тоже создает и обостряет ряд противоречий внутри самого государства. Классовая борьба здесь интериоризируется в само государство диктатуры пролетариата в той мере, в которой она переносится в сам пролетариат, который одновременно должен и уничтожать себя как класс, и воспроизводить своё классовое господство, пока основания для существования классов, – то есть, общественное разделение труда, – не изжиты. Это выражается в разнонаправленных тенденциях в самой диктатуре пролетариата, часть из которых чисто классовые, и по сути, империалистические. Но об этом позже.

Если ставить вопрос движения к коммунизму, вопрос отмирания государства как проблему производства, то его можно поставить таким образом: что и как нужно производить, чтобы человек мог полностью выйти за пределы вещной логики? Или, более практично о том же самом: что такое эффективность производства в переходный период между капитализмом и коммунизмом и чем её можно измерить?

Другими словами: 1) Что нужно производить? 2) Как нужно производить? 3) Как управлять процессом производства и распределением произведённого и, соответственно, как измерять эффективность производства? Постараемся последовательно ответить на все эти вопросы, используя как теоретическое наследие (поскольку эти вопросы уже решались), так и практический опыт социализма, имеющийся в нашем распоряжении. Особенно важно, что это – опыт поражения. На данном этапе это не просто изучение прошлого, а изучение будущего, поскольку хронологическое и историческое время отнюдь не совпадают. Историческое время не всегда идёт вперёд.

Сейчас мы имеем дело с откатом в истории. Откат этот тотален. И в СССР и в Китае победил капитализм, Куба тоже отступает. А потому, надеюсь, нам еще раз придётся столкнуться с теми принципиальными задачами, которые мы когда-то уже пытались решить, но не решили. Надеюсь, потому, что если не придётся, значит, человечество погибнет. «Необходимость – возможность случайности». А когда мы имеем тенденцию (подготовку, развёртывание, отдельные вспышки) мировой войны и ядерное оружие, какие только случайности не возможны!..

При этом, сама война даёт мощный толчок развитию широкого, массового, стихийного антикапиталистического движения. Насколько последовательной будет эта линия, и будет ли она вести к реальному выходу за пределы капитализма, сказать пока трудно. Но ответ на то, что будет, если это движение в конечном счете (там тоже разные течения) не окажется таковым, однозначен – война фашизмов (не в ругательном смысле этого слова). И не важно, под какими флагами, пусть даже и под красными, дело не в флагах. «Кроме того, единственная перспективная антиолигархическая, антикапиталистическая сила – это правая, консервативно-националистические движения, которые выступают за гармоничное общественное устройство, борются против глобализма и ставят своей целью революционным путем устранить нынешнюю антинародную «политическую элиту». Борясь против национализма, леваки, тем самым, борются за сохранение мировой олигархии (плутократии) – «вот так себя позиционирует украинский «Правый сектор». Именно такая риторика. Не просто против левых, а как истинные антикапиталисты и антиолигархисты. И этот старый добрый способ, если помните, когда-то сработал. Именно так антикапиталистическое массовое движение может «работать» в русле капитализма, на руку одного из воюющих империалистических блоков. Может, в конце концов, превратиться в самое антигуманное движение за сохранение господства капитала и государства как структуры обеспечивающей такое господство. Так что «зазор» у нас не так уж велик. Поэтому теоретическое решение выше поставленных вопросов приобретает колоссальную важность. Техническая сторона дела и конкретные формы нас здесь интересуют лишь постольку, поскольку они затрагивают вопросы на уровне принципа.

Итак, отвечая на первый вопрос «что нужно производить», чтобы двигаться в направлении коммунизма, следует ответить, что производить нужно свободное время. Следовательно, и распределение в таком случае, и в первую очередь, это распределение свободного времени и только постольку распределение продуктов, поскольку оно обеспечивает свободное время. В этом же духе ставится вопрос об эффективности производства.

Свободное время при капитализме является издержками производства, оно не учитывается, не культивируется, и потому часто гниёт на общественных «складах», не будучи использованным по назначению. Назначение свободного времени – быть использованным по меркам свободы, как простор развития человечества. «Развитие свободного времени, возгонка его от случайного, через необходимое рабочее свободное время, прибавочное свободное время к свободному времени и дальше за временность и форму, происходит независимо от пожеланий, однако уже необходимость свободного времени требует свободного сознательного действия, иного способа производства, других отношений, противоречащих существующим, причем независимо от того, каковы они» [2], – вот что важно. В этом замечании Алексей Валерьевич Босенко указал на важнейший момент – само свободное время является временем развития, изменения общественных отношений, временем свободы.

Производство и распределение свободного времени нуждаются в соответствующих функциях государства постольку, поскольку производство свободного времени совпадает с производством потребительных стоимостей. Но само свободное время, выступая собственно как свободное, выходит из-под всякого внешнего, в том числе и государственного, контроля. В пространстве свободного времени, в свободном времени, государства не существует. Способствование производству свободного времени является актом самоуничтожения пролетариата как класса, и в той же мере – актом самоуничтожения государства. Потому свободное время и противостоит государству, исключая его, всё больше и больше самоорганизуя общество без государственного аппарата.

Государство не просто отмирает, оно отмирает только в том случае, если работает на своё отмирание. «Свободное время усугубляет своей независимостью от человека уникальную трагедию каждого, открывая принципиально недоступные пространства человеческого развития, однако взращивая несовременные чувства, в этих предвосхищенных просторах уже сбывающиеся. Вопрос о том: «Можно ли быть свободным в несвободном мире?» решается грубо отрицательно. Частной свободы не бывает, разве что независимость, и та относительная» [2]. Потому все остатки несвободы в том числе и способы утилизации времени с которыми связано само существование государства, противостоят свободному времени как враждебные. «Свободное время репрезентирует, представляет будущее как пространство человеческого развития, оккупируясь прошлым, в виде формальных вещей» [2].

Производство свободного времени распадается на две задачи. Первая задача – уменьшение рабочего времени, или хотя бы уменьшение рабочего и создание свободного рабочего времени общества. Вот как ставил в свое время этот вопрос А.Г. Провозин, замечания которого заслуживают особого внимания:

«Суть дела в том, что прибыль, хотя и является выражением экономии рабочего времени, но выражает собой экономию лишь этого времени и, вдобавок, лишь внутри него (а не экономию ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ вообще, В ЦЕЛОМ). Отсюда и парадоксальность подобной экономии, – в иных своих вариантах противоречащей… производительности труда! Так, при одной и той же норме подобной экономии (то есть при одной и той же норме прибыли), если мы повысим производительность труда, не изменяя при этом масштаба производства данных потребительных стоимостей, — общая сумма рабочего времени, потраченного нами на выпуск этих потребительных стоимостей, ясное дело, уменьшится. Но ведь это неизбежно повлечет за собой в таком случае и падение массы прибыли! Тем самым производительность и прибыль (ее масса, ее сумма) окажутся… в обратно пропорциональной зависимости: чем выше производительность, – тем меньше сумма прибыли! И наоборот: чем ниже производительность – тем… больше сумма прибыли!»

«Нет, нам, то есть в условиях социализма, нужно не «вообще сэкономленное рабочее время», а такая экономия рабочего времени в целом, чтобы она позволяла расти – прямо, непосредственно и зримо ­– общественному свободному времени, которое только и может позволить увеличивать вместе с ростом производительных сил свободное время каждого работающего… И это – вопрос не только действительно принципиально понимаемой социальной справедливости, но и вопрос сугубо экономический» [7] –  справедливо заключает Провозин.

Но это только одна, хотя и важнейшая сторона дела, где производство свободного времени выступает как планомерное производство потребительных стоимостей, и, соответственно, его экономия выступает как экономия времени, необходимого на производство их в целом для всего общества. Но это еще не все. Диктатура пролетариата должна монополизировать всю сферу нетоварного производства, всю сферу производства человека, сферу производства потребления (ту самую некапиталистическую капиталистичность, производящуюся с помощью самых передовых технологических, социально-технологических достижений капитализма). Но именно эта некапиталистическая капиталистичность в СССР «работала» абсолютно стихийно, или также как в странах т.н. «общества потребления», или была недоразвита до этого уровня, а потому объективно к нему стремилась. Отсюда привлекательность импортных товаров с блестящими этикетками, часто намного более низкого качества, чем советские, и простаивание людей в очередях не столько за необходимыми продуктами, но и в магазинах, где «выбросили» какое-то барахло. О том, на каком основании этот ширпотреб и включенность в «поле ширпотреба» становится важнейшей культурной потребностью индивида, речь шла в предыдущих главах. Здесь же вопрос заключается в особенностях воспроизводства именно такой некапиталистической капиталистичности при социализме, особенностей производства человека как потребителя, и того, что этому может противопоставить социализм как процесс развития качественно нового, более высокого уровня производства и потребления.

Продолжаем отвечать на поставленные в начале вопросы. Второй вопрос: «как производить?». Здесь следует сразу оговориться, что производство свободного времени неразрывно связано с производством потребления. Оно связано не только с производством потребительных стоимостей. Производство потребительных стоимостей – это только одна сторона. Нас же здесь интересует именно производство потребления как системы социо-культурных практик. Рассмотрим оба эти момента.

Что касается производства потребительных стоимостей, важно не выпускать из виду схемы общественного воспроизводства как соотношения производства средств производства и производства средств потребления, брать во внимание макроэкономические модели, позволяющие планировать и регулировать общественное производство так, чтобы сохранялся баланс между отраслями в их развитии. Тут уместно вспомнить идеи В.М.Глушкова высказанные им в книге «Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС» [3].

А вообще хотелось бы выделить только две идеи. 1) Идею автоматической фабрики – это один момент тенденции выведения человека из под вещной логики в процессе производства вещей; 2) Идею автоматизации, то есть передачи ВСЕХ вещных функций по управлению производством вещей машинам, а не просто оснащение человека машиной в этих функциях. В этом смысле государственно-бюрократическая машина – это тоже машина, и все её машинные свойства вполне можно перевести в алгоритмы, систему автоматических устройств учёта и контроля. Технически на базе современных технологий это вполне возможно. «Учет и контроль – вот главное, что требуется для «налажения», для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного «синдиката»». Глушков развивает эту идею, обращая внимание на то, что автоматизация управления при социализме, по пути преодоления товарного производства – это автоматизация управления в масштабах всего общественного производства. Если мы исходим из того, что общество – это целое, и если мы хотим задавать обществу направление развития, то не должны пытаться заниматься частностями, не решив общих вопросов. То есть, управляющие системы должны внедряться не только и не столько для увеличения производительности труда в отдельных отраслях, сколько для того, чтобы управлять экономикой в целом.

Такая система управления производством и распределением продуктов труда, создавая возможности доступа к экономической информации для всех, меняла бы сам характер труда. Она организовывала бы жизнь каждого трудового коллектива и каждого отдельного трудящегося таким образом, чтобы он понимал свою роль в общем деле построения новых общественных отношений, приучался мыслить и действовать, руководствуясь не узкими корпоративными или личными интересами, а в масштабе всего общества, видя и понимая проблемы общества как свои собственные. Фактически – это вопрос создания переходных форм коллективности, еще на базе рабочего времени, пока оно является еще необходимым, внося в него элемент свободы как осознанной общественной необходимости. Труд, который пока еще является частичным, поскольку общественное разделение труда еще не преодолено, нужно и возможно, руководствуясь этим принципом, организовать так, чтобы он уже сам по себе, таким образом, создавал потребность в труде по развитию человеческой культуры, и таким образом сам становился бы универсальным.

Теперь мы постепенно подошли собственно к вопросу о производстве потребления, который тоже оборачивается вопросом о коллективности, о создании соответствующих коммунизму форм непосредственных общественных связей между людьми. Мы уже писали о развитии общественного характера присвоения и потребления уже при империализме. Так вот, производить его возможно не иначе как производя соответствующие формы коллективности. Вопрос состоит в том, как превратить время пребывания в социо-культурном поле потребления, в котором человек производится как потребительная стоимость для капитала, во время производства свободы как первичной человеческой потребности.

Здесь нам важно зафиксировать, как минимум, момент нерасчленённости реальной несвободы и ощущения свободы, поскольку индивид, объективно будучи не свободным во всех этих «практиках» и даже не способным без посторонней помощи «убить время», ощущает себя в этом процессе свободным самодеятельным существом. Проблема стоит, таким образом, в том, чтобы определить, какие «практики» и какие формы коллективности нужно сознательно культивировать обществу, чтобы этот момент нерасчленённости создавал возможность перетекания организованной «свободной» несвободы в свободу реальную, перестраивая, таким образом, отношение человека к своему собственному свободному времени как времени общественному, и потому формировал привычку отношения к нему как к важнейшему общественному богатству, не подлежащему частному разбазариванию на циклические виртуализированные «практики» несвободы. Вообще, сила привычки и коллективного формирования привычки имеет здесь огромнейшее значение, хотя бы потому, что быть свободным, то есть действовать по меркам свободы, всегда трудно, поскольку это означает – находиться на острие противоречий, через которые осуществляется развитие (развитие вообще и, в частности, – развитие общества как момент развития вообще). Это всегда в каком-то смысле трагедия. А коллективная общественная свобода – это общественная трагедия и её постоянное разрешение.

Когда-то Хосе Марти говорил: «Только образованный человек может быть свободным». В этом высказывании схвачен и выражен, подытожен основной пафос Просвещения, далеко выходящий за его рамки. Не удивительно, что и в эпоху Просвещения, и после фраза эта повторялась многими, на все лады, в разных обстоятельствах. Повторялась она, в том числе, и теми, кто в царской России фиктивно женился и выходил замуж только для того, чтобы женщина могла, получив приданое, уехать за границу учиться. Повторяли создатели первых женских курсов в Москве и Петербурге и те, кто там преподавал. Без сомнений, в этом ключе думал Ярошенко, написавший своих знаменитых «Курсистку» и «Студента». Думали многие. Ленин говорил, что первая задача коммунистов – обогатить свою память всеми достижениями человеческой культуры. Говорил об этом перед молодёжью как о главной ее обязанности перед обществом. Че Гевара, размышляя о направлении развития социалистической экономики, утверждал: «Можно говорить и о задаче по выработке нового сознания, так как мы стоим перед новыми формами производственных отношений, и, несмотря на то, что в общеисторическом смысле сознание является результатом производственных отношений, необходимо учитывать характерные черты современности, основным противоречием которой (на мировом уровне) является противоречие между империализмом и социализмом» [6]. И именно об образовании думали в самые трудные, но и самые напряженные по линии борьбы за пространство человеческого развития годы, начиная с кампании по ликвидации безграмотности, где, кстати, научили читать мою прабабушку. Это одна из мощнейших тенденций по созданию нового человека.

Быть образованным, чтобы быть свободным, чтобы участвовать в жизни общества как человек, а не как материал. Образование как сфера производства человека – вот оружие. Но в современном мире образование – уже не единственная автономная сфера производства человека, отделённая от непосредственного производства вещей. И образование здесь вообще-то проигрывает в конкуренции даже в создании отдельных навыков. И, тем не менее, всё большую актуальность приобретают эти слова, когда мы говорим о производстве свободного времени, то есть такого времени, в котором люди действуют по меркам свободы, свободно развивают человеческую культуру в самом широком смысле этого слова. «БЫТЬ ОБРАЗОВАННЫМ, ЧТОБЫ БЫТЬ СВОБОДНЫМ». Без этого точно нельзя использовать время как свободное, сколько бы его ни было.

Еще в 70-х годах Жан Бодрийяр, анализируя «общество потребления» [1], писал о невозможности убить время, об отсутствии свободного времени, потому, что время утилизируется целой индустрией как индустрией производства и потребления человека. Оно встроено в это производство, и, воспринимаясь субъективно как свободное, является всего-навсего отработкой «практик», производящих индивидов как потребительную стоимость для капитала. Времени, в котором человек собственно и живёт как человек, без образования просто нет. И речь здесь не идёт о формальном образовании, которое можно получить в рядовой школе и ВУЗе, а о формировании личности, развитии мышления и чувственности, причём, в том числе и с помощью передовых капиталистических технологий производства человека, о которых речь шла в предыдущих главах. Но поскольку цели здесь совершенно другие, использование этих технологий должно базироваться на разработках по проблеме формирования ума и чувств и служить как вспомогательное средство, для того, чтобы организовать присвоение каждым всех достижений человеческой культуры. Тут как раз дело в том, чтобы КАЖДЫМ и ВСЕХ. И дело тут вовсе не в благих пожеланиях, а в необходимости, в создании необходимых условий для перехода на качественно новый уровень развития человеческой культуры. В связи с этим полезно будет вернуться к наследию Крупской, Коллонтай, Макаренко, Лукача, Лифшица, Ильенкова, Босенко, к современным разработкам Лобастова, касающимся диалектики разумной формы и формирования личности.

Задача выхода за пределы формаций как раз и состоит в массовом и планомерном производстве свободного времени, и, если хотите, в производстве вечности как свободного времени. ВеЩность или веЧность как мера человеческой жизни, — вот какая альтернатива. Вопрос о свободе в конце концов оборачивается вопросом о том минимальном стандарте в производстве человека, который бы позволил массово производить свободу. Это одно из важнейших орудий в арсенале истории, уже позволявшее победить в крупнейших, хоть и отдельных, битвах, и призванное позволить победить истории в целом – преодолевающему самого себя человечеству. Но оно выпущено из рук, а потому свобода опять маргинальна, негативна и даже убийственна. Потому БЫТЬ ОБРАЗОВАННЫМ, ЧТОБЫ БЫТЬ СВОБОДНЫМ.

Следует подчеркнуть, что это образование, равно как и медицина должно сознательно строиться на гумбольдтовских принципах и на принципах политехнизма, а не на диктующийся капитализмом логики виртуализации как товарно-нетоварного производства человека,  — так, чтобы, как подчёркивал Валерий Алексеевич Босенко в книге «Воспитать воспитателя», образовательные заведения были, в первую очередь, пространством новых общественных отношений, которые своей целью ставят исключительно нового человека, обогащённого всеми достижениями человеческой культуры с целостным универсальном мировоззрением, позволяющем ему свободно действовать там, где это нужно. Буржуазное же образование даже самое элитное сейчас развивается исключительно по товарно-нетоварной логике виртуализированного капитала, потому само перестаёт выполнять те мировоззренческие функции, которые выполняло раньше. Кредитно-модульная система, даже если она идеально работала бы с точки зрения её идеологов, являет собой не что иное, как комплекс фрагментов, из которых должна состоять рабочая сила, выполняющая ту или иную производственную функцию. Более элитное образование, построенное по принципу образовательных услуг тоже не может дать целостной личности (разве что как исключение). Услуги могут дать какой-то объём знаний по определённой тематике, но не больше. Таким образом, даже если говорить об образцах буржуазного образования, на которые можно равняться на уровне принципов, а не отдельных технологий, то окажется, что самыми передовыми они были в ХIX веке, когда предполагалась универсальность если не в деятельности, то в мышлении. Гегель и Кант, будучи университетскими профессурами, делали очень много разных вещей, но не оказывали услуги, как, например, парикмахер. То же касается советского учителя и преподавателя.

Поэтому Советская страна и смогла сделать за такое короткое время такой гигантский скачок в своём развитии. Василий Пихорович в статье, посвящённой Великой Отечественной Войне, говорит о том, что в войне в первую очередь победила учительница, причём сельская, так как она успела до войны  создать новых людей, по-новому осознающих себя как часть общества, ставших хозяевами того культурного достояния, которое для их родителей было в своё время недосягаемой роскошью. На наш взгляд, если не понять эту мысль, то вообще невозможно понять победу социализма над фашизмом. Более того, эта мысль ценна не только касательно той нашей победы. Её следует рассматривать глубже, касательно сущности социализма как переходного периода вообще, тогда становится ясна непригодность для социализма и полная несостоятельность подхода к образованию как к сфере услуг, наряду с другими сферами. Учитель, пригодный для  социализма (от пионера на курсах ликвидации безграмотности до вузовского профессора) – это даже уже не профессия. Это – борец на фронте культурного развития, борец за человека. А поскольку социализм – это как раз борьба за такого человека, образование  приобретает силу мощнейшего оружия.

Не только для огромнейшего Советского Союза, но и для  маленькой Кубы образование играло именно такую социалистическую роль.  Но что это за образование? Фактически, социализм справляется со своей задачей и выдерживает напряжение принципа только там и тогда, где и когда все сферы народного хозяйства всё больше и больше подчиняются производству человека, а не наоборот. Если смотреть, что есть ценного в теории касательно этого вопроса, то нельзя не упомянуть данную Алексеем Валерьевичем Босенко и Эвальдом Васильёвичем Ильенковым критику советской системы образования, которая была лучшей в Мире. Основной посыл критики заключается в том, что школа и университет должны учить человека мыслить и быть лабораторией будущего относительно общественных отношений. И даже если капитал ещё не до конца выполнил свою роль и полностью везде коммунизм построить ещё нельзя,  социалистическое общество, чтобы не скатиться назад в капитализм, должно обеспечить полный коммунизм в сфере образования, в сфере науки, в медицине, где тоже решительно нужно отойти от практики медицинских услуг — причём как платных так и бесплатных.

Медицина, в первую очередь должна стать сферой обеспечивающей для всех и каждого здоровье, позволяющее вести полноценную жизнь. И это тоже становится в условиях соседства и борьбы капитализма и коммунистических тенденций мощнейшим оружием. Это доказала совсем недавняя история  маленькой Кубы, которая в самые сложные для неё годы лечила и учила людей во многих странах мира и из многих стран мира в своей стране. Среди этих программ – программа излечения от тяжёлых заболеваний детей, пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС, которая не прекращалась даже в самые трудные годы для экономики Кубы, наступившие после распада СССР. Примечательны принципы, на которых Куба оказывала помощь украинским, русским и белорусским детям, в то время когда народу Кубы стало жить труднее. Фидель Кастро, отвечая на вопрос, почему они помогают заокеанским детям, когда и самим живётся трудно, ответил: «Мы делимся не тем, что у нас лишнее, а тем, что у нас есть».

А ведь здоровье – это важнейшее условие возможности свободы. Капиталистическое здравоохранение, если верить лауреату Нобелевской премии по медицине, бразильскому онкологу Драузиллио Варелле, выглядит так: «Сегодня в мире мы вкладываем в 5 раз больше денег в лекарства для мужской потенции и в силикон для женской груди, чем в лечение от болезни Альцгеймера. Через несколько лет у нас будут старухи с большими грудями и старики с крепким членом, но никто из них не сможет вспомнить, для чего это нужно». При этом люди в основном умирают от излечимых, а не от неизлечимых болезней. Стоит ли говорить о неэффективности медицины.

Но вернёмся к свободному времени. Важно, чтобы вопрос производства свободного времени, вопрос производства свободы как вопрос перехода на новые основания не был заслонён кучей частных вопросов, какими бы важными они ни были, в том числе и вопросом об образовании, который может ставиться и по-другому, и который не раз придётся по-другому ставить. Например, как вопрос быстрого обучения специалистов в определённой отрасли, когда они нужны сейчас, а дать универсальное политехническое образование так быстро не получится, и потому ситуативно вопрос об образовании приходится ставить как вопрос производства профессионального кретинизма определённого качества.

Теперь нам осталось ответить на вопрос, как управлять процессом производства и распределением произведённого и, соответственно, как измерять эффективность производства? Мы отчасти уже ответили на него, разбирая первые два вопроса. Однако хотелось бы особо обратить внимание на один момент. Вопрос распределения свободного времени совпадает с вопросом распределения условий для свободы, в том числе и потребительных стоимостей, пока еще это время у общества в дефиците. Здесь как раз и кроется опасность бюрократизации социалистического государства, потому что это распределение неразрывно связано с вещами, вещным характером того, что распределяется, а значит, и определяется, ограничивается этими вещами.

Таким образом, государство, распределяя свободу, тем самым выполняет функцию её ограничения, пока всё общественное производство не выведено за пределы вещной логики и не стало собственно производством общества и только потому – производством вещей, а не производством вещей и только потому – производством общества. Это дает о себе знать особенно в те моменты, когда условия для уничтожения разделения труда еще не созданы в полной мере, и нужно заботиться об их создании. Причём в число этих условий входит, среди прочего, и само существование диктатуры пролетариата. В таких условиях государство ограничивает распределение свободы, в том числе, и с помощью капитала как сущностного и существенного общественного отношения, с помощью стоимости как общественного отношения, выступая по отношению к отдельному работающему как коллективный капиталист.

Пока существует нормирование, мера труда и мера потребления – пока эти вещи находятся в руках государства и как коллективного капиталиста, и государства в его функциях прямого распределения, – значит, неравенство в действительности воспроизводится, и при формальном обобществлении реальное обобществление всего процесса производства еще не произошло. Потому при социализме еще существует буржуазное право без буржуазии, а пролетариат является буржуазией по отношению к самому себе, и именно на этой линии лежит фронт внутренней классовой борьбы социалистического общества, поражение в которой ведёт к реставрации классов. Но такое нормирование и такое принуждение являются необходимыми в той мере, в какой еще существует внешне-вещное принуждение. Особенно когда вопрос становится остро во время попыток задавить социалистическую революцию с помощью военной силы.

Но пролетариат, не преодолевая себя, сам порождает своё-другое – буржуазию, таким образом оказываясь реакционным классом. Потому, с одной стороны, возможны всяческие злоупотребления, которыми страдали советские чиновники, а с другой стороны – капитал и товарное производство стихийно развивается в капитализм. Поэтому диктатура пролетариата, распределяя свободное время, противостоит как свободе, так и капиталу.

Но, по мере создания свободного времени государство само по себе становится излишним, потому что на пространстве свободного времени ему как внешнему аппарату принуждения уже вообще нет места.

Источники

1. Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. / Жан Бодрийяр [пер.]. – Москва: Культурная революция, Республика, 2006. – 269 с.
2. Босенко А.В. Случайная свобода искусства. / Алексей Валериевич Босенко. – Киев: Химджест, 2009. – 584 с.
3. Глушков. В.М. Макроэкономические модели и принципы построения ОГАС. / Виктор Михайлович Глушков. – Москва: «Статистика», 1975. – 160 с.
4. Ленин В.И. Государство и революция: Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции / Владимир Ильич Ленин. // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. – 5-е изд. – Т. 33. – Москва: Издательство политической литературы, 1974. – C. 1-120.
5. Маркс К. Экономически-философские рукописи 1844 года // К.Маркс, Ф.Энгельс: соч. в 50 т., 2 издание Т. 42. – Москва: Политиздат, 1955-1981.
6. Гевара Э.Ч. Статьи, выступления, письма. / Эрнесто Че Гевара [Пер.с исп. Е.Вороновой и др]. – Москва: Культурная Революция, 2006. – 560 с.
7. Провозин А.Г. Приключения здравого рассудка [http://proriv.ru/articles.shtml/guests?prikl_zdrav_ras]