23 июля исполнилось 110 лет со дня рождения Михаила Александровича Лифшица.
Есть люди, встреча с которыми оказывается счастливым событием жизни, встреча же с другими влечет за собой несчастье. Почему так? Потому что одни открывают для нас мир в его истине, а значит — и нас самих открывают для нас, а другие толкают в яму.
Счастливым событием своей жизни встречу с Лифшицем назвал Георг Лукач, но это же могли сказать о себе и другие люди «течения» 30-х годов — и не только 30-х.
Что же открывает для человека XXI века знакомство с феноменом Мих. Лифшица? По моему убеждению — действительное течение истории, прежде всего, конечно, истории России ХХ века. Да, Михаил Александрович нередко чувствовал себя и одиноким, и несчастным, но так он чувствовал себя тогда, когда плохо было Василию Теркину, Ивану Денисовичу, Федору Кузькину («Живой» Бориса Можаева). Однако субъектами истории ХХ века были именно они, а не то, как писал Лифшиц, «меньшевистское» и анархо-декадентское «падло», которое кричало о «тиранах» и распространяло «трансцендентальную панику» — от имени марксизма, разумеется. Между тем марксистом может быть лишь тот, кто так или иначе стал голосом «простого» человека, «воскресного посетителя Третьяковской галереи». Простой — значит цельный, в отличие от раздробленного, сложенного из взаимоотрицающих частей. «Сложный» человек современности находит, например, особое наслаждение в том, чтобы нагадить на того, кого он вроде бы вполне искренне любит, почитает или даже обожает. Посмотрите, что делают постмодернисты со всем мировым наследием, хотя они его и знают, и даже по-своему любят. Нет, эти «сложные» господа не были бы отнесены Лейбницем к его монадам — простым душам, как популярно объяснял Лейбниц принцип своей монадологии. Вот почему, писал Лейбниц, Христос проповедовал рыбакам, но не ходил к философам, фарисеям и книжникам.
Быть душой «простой» — в духе Сократа и Демокрита, Лейбница и Ленина — вовсе не значит «идти в дураки», пряча под своей намеренной «простотой» презрение к «быдлу»: простыми, то есть едиными, цельными мы можем стать, объяснял еще Николай Кузанский, не иначе, как будучи микрокосмом, зеркалом бесконечного мира. Оно способно отражать, лишь изменяя реальность. Но в чем суть изменения, творчества, преобразования?
Мих. Лифшицу на протяжении жизни приходилось слышать, что никакой эстетики у Маркса нет, что он сам придумал эту «марксистскую эстетику». Незадолго до смерти Лифшиц записал в своих заметках: «Я не утверждаю, что Маркс и Энгельс точно имели в виду то, что у меня написано». Ага, так значит, сам придумал — воскликнет какой-нибудь любитель «точности» и «абсолютной достоверности». Изучая Лифшица, он без особого труда может обнаружить, что, например, и у Лессинга нет того, что открывается читателю статьи «Лессинг и диалектика художественной формы». И вообще все мыслители и художники прошлого предстают у Лифшица в «преображенном виде». Легкая пожива для разоблачительной деятельности современного сикофанта!
Но почему же сикофанта? Потому что эти любители абсолютной точности не способны понять того, что было ясно первоначальному христианству: лишь то зерно живое, которое проросло, разрушив свою старую оболочку. Такова суть всякой жизни, в том числе и жизни идеи, жизни духовной. Но вместе с тем жизнь есть вечное возвращение к себе, возрождение основы, истинного начала.
Поэтому подлинное изменение и преобразование мира представляет собой, согласно Лифшицу, возвращение природы к себе (чего не могут понять поклонники неомарксистской теории «деятельности», той деятельности, что ставит «землю на дыбы»). Привожу всю цитированную выше фразу Лифшица: «Я не утверждаю, что Маркс и Энгельс точно имели в виду то, что у меня написано, но их теория имела это в виду. Однако отсюда далеко до произвольного применения марксизма к искусству etc».
Вот в чем суть дела! У Лессинга, по-видимому, нет фразы о превращении «ухи в аквариум» (а она — в центре статьи Лифшица о Лессинге), но только раскрытие смысла этих слов во всей полноте способно дать нам подлинного Лессинга, такого Лессинга, каким он сам себя, возможно, не вполне знал и понимал. Лифшиц, опираясь на проросшую в наши дни идею Лессинга, на то новое знание, какого еще не имел Лессинг, помогает ему вернуться к себе, обрести себя во всей глубине его, Лессинга, мысли.
Чтение произведений Лифшица дает возможность живой беседы со всеми «монадами» мировой философии и культуры — всеми ее «простыми» душами, от создателей древней мифологии, Пушкина и Гегеля до Ленина, Твардовского и самого Мих. Лифшица. А не была ли и Октябрьская революция своеобразной «монадой» и именно потому — окном в бесконечный мир? Закрылось это окно — и где мы оказались? С одной стороны, наука и производство реально расширяют человеческое бытие до невероятных глубин микро- и макромира, а с другой — Ницше, Хайдеггер и Адорно хотят нас убедить в том, что все зеркала погасли, что они отражают лишь абсолютное Ничто, иначе говоря — потемки нашей души. Нет, это ваши зеркала погасли, а души тех, кто способен понимать и чувствовать, как роет крот истории, сохраняют способность видеть даже в темноте времени. Но для этого у мыслителя должны быть, как у глубоководных животных, «огромные глаза», замечает Лифшиц в заметках «Varia».
Именно здесь водораздел: одни кричат, что наступила абсолютная тьма и потому надо выколоть себе глаза («искусство в ХХ веке должно совершить самоубийство»), но у апологетов этой авангардистской точки зрения нередко сноровка достаточная, чтобы добывать деньги и скандальную известность, выставляя свою персону на всеобщее обозрение. Другие, как люди «течения» 30-х годов, часто сами оставаясь в неизвестности, трудятся ради максимального света и ясности — света для всех, а не только для себя, — без которого не выбраться из этой трясины.
Что же нужно различать (дифференцировать) сегодня, чтобы не ослепнуть? Привожу слова Мих. Лифшица, написанные им в последний период жизни (публикуется впервые).
*******
Их тянет писать что-нибудь клонящееся к осуждению всего советского, у меня обратная тенденция, где это не противоречит истине, но все же моя перспектива лучше, счастливее, хотя это не значит, что я сам счастлив.
Истинные христианские мученики. Их нужно находить среди убежденных последователей марксизма, которым часто приходилось отвечать за чужие грехи по закону «первородного греха» — круговой поруки.
Говоря от имени тех людей, которые меня понимают и поддерживают, поддерживают своими письмами, идущими из всех краев нашей части мира, я намерен поэтому твердо следовать духу Октябрьской революции, духу живому, несмотря на все усилия закопать его навсегда.
Вся ваша демократия — дело наших рук. Примеры. Посмотрите, что было в Европе 60 лет назад. Но почему же вы тогда[?] не сделали ее для себя? Если бы мы сделали ее для себя, то у вас уже было бы гораздо меньше свобод, например, не была бы разрешена публичная проповедь возвращения к капитализму и т.п.
Я привык скрывать все свое авторитетным именем. То есть анонимность была торжественно принята мною самим и утверждена моим Kreis [кругом, то есть «течением» 30-х годов. — В.А.].
Я не могу читать собств[енные] произв[едения] без чувства иронии, хотя понимаю, что даже то, что я писал, должно было вызывать тревогу и даже ярость у противников истины, «темных людей», темных, но отнюдь не бессильных. Читая их печатные «заявления» в настоящее время, я смеюсь до упаду. Ах, это было так смешно и было бы еще более смешно, если бы не было так страшно.
Современные «левые» и «критические» авторы, критики цивилизации, у них трансцендентальная паника (паника вообще играет большую социальную роль в наши времена и притом повсюду), которую можно отчасти извинить только тем, что периоды, фатально осуждающие на практическое бездействие, пока не сокращаются. Нужно иметь железную выдержку, не теряя лучшего в своей точке зрения — ее критических элементов, не превращая их в позу.
30. I. 1968 г. Новое выражение парадокса, который я излагал в тридцатых годах. — Что за странность: как гений, оригинальный мыслитель, великий художник — так обязательно чего-то не понял и от чего-то отступил, консерватор или сомнительный демократ. Зато посредственность прочно стоит за прогресс. Ответ: принудительность прогресса, односторонность его. Различие между большим и малым прогрессом, большим и малым народом. «Что истинно, то мое», — писал Сенека. Так мы должны относиться ко всему разнообразию созданных человеком позиций, не страшась того, что враждебно нам. И это я говорил тридцать с лишним лет назад, а теперь могу только повторить.
Народ и культура. Против фанаберии сословия грамотеев.
Ходячая нелепость, согласно которой народ должен усвоить культуру мнимую, состоящую именно в отрицании культуры, чтобы понимать анархо-декадентские течения в искусстве, утверждающие, что искусство стоит выше всякого понимания. Когда некоторые философские школы древности отвергали условия цивилизованной жизни во имя честной грубости, это было… Когда же современные софисты и умники, образованные люди требуют приобщения передовых масс к намеренному одичанию как высшей форме цивилизации и «красивой жизни», это достойно презрения.
Критерий: расхождение с сословием, кастой, включая ее либеральных, фрондирующих представителей.
К размежеванию с современными засранцами.
Какую культуру должен усвоить народ? Будем говорить ясно — это вы должны усвоить культуру и уйти от упадочной, пресыщенной, болезненной антикультуры.
Наш тезис: формализм есть позор культурных людей двадцатого века, который сводится к отысканию удобной позиции для того, чтобы примириться с фактами, найти удобное «алиби». Это способ и вольничания для хорошо оплаченной интеллигенции. Уйти от ответственности в приятную культурность. Это нам чуждо.
