О противоположности и тождестве абстрактного и конкретного
К сожалению, не только в обыденном мышлении, но и в мышлении ученых утвердилось крайне абстрактное представление о том, что такое абстрактное.
К счастью, в философии уже давно перестала быть господствующей принятая в формальной логике точка зрения на абстрактное как на «результат абстрагирования» или как на «термины», которые «обозначают качества, которые рассматриваются сами по себе, без вещей».
Начиная с Гегеля, абстрактное трактуется как одностороннее. Но не просто одностороннее, а такое одностороннее, когда эта сторона «распухает» так, что закрывает собой все остальные стороны, размывает их, обесцвечивает, когда она претендует на представление всего предмета в целом.
Вся сила абстракции в том, что она парализует мыслительные способности человека, заставляет работать мысль человека исключительно на собственное (этой абстракции) воспроизведение. Весь мир оказывается окрашенным в цвета той абстракции, которая послужила исходным пунктом мышления в данном случае.
Но проблема не в том, что эта абстракция является исходным пунктом мышления, а в том, что она оказывается каждый раз основным вектором приложения усилий, ориентиром, пунктом, вокруг которого строится вся деятельность индивидов, их коллективов, а иногда целых общественных классов.
Замена одной абстракции на другую ничего не дает.
Противоположность абстрактному — это еще не конкретное. Это такое же абстрактное, а может, и то же самое абстрактное, только перевернутое. Мало того, конкретное нельзя искать и как «золотую середину» между такими противоположностями. Противоположность абстрактного как одностороннего не многостороннее и даже не всестороннее, а целостное.
Конкретное нельзя искать ни вне абстрактного, ни в самом абстрактном. Вне абстрактного оно невозможно, поскольку абстрагирование лежит в основе не только познания, но и деятельности. Собственно, абстрактный характер познания есть лишь отражение разделенного, одностороннего характера человеческой деятельности на данном этапе ее становления. В абстрактном же конкретного нет по определению.
Значит, конкретное нужно искать в правильном переходе от одного абстрактного к другому.
Абстрагирование есть разрушение первоначальной конкретности бытия. Восстановление конкретности бытия возможно только как преодоление разрушительного характера этого разрушения, как превращение разрушения в созидательную силу. Понятно, что все эти «операции» совершаются не в голове, а в действительности, точнее, в процессе преобразования действительности. Разумеется, если голова в них не будет участвовать, то ничего хорошего из такого разрушения выйти не может. Но разум тут не может выступать в виде схемы, согласно которой нужно действовать. Всякая схема сама обречена на неизбежное разрушение при столкновении с действительностью.
Но без разума невозможна целостность действия. В самом общем виде такая целостность выступает как целеустремленность. На уровне действия она выступает, в первую очередь, как последовательность. Конечно, последовательность чревата догматизмом и прочими формами абстрактного мышления, ведущего к такой же односторонности, абстрактности, но без последовательности конкретное в принципе недостижимо.
Отражение последовательности практического действия в философии выступает как монизм.
Если говорить о науке, то в ней такая последовательность самостоятельно, без обращения к опыту философии, в принципе не может быть обеспечена. Даже самое лучшее начинание в науке без соответствующей теоретической обработки превращается в свою абстрактную противоположность в плохой практический результат.
Но как отличить последовательность, которая ведет к конкретному, от той последовательности, которая ведет к абстрактному? Конечный критерий, конечно, практика, но этот критерий очень непрактичный, поскольку действует только постфактум. Единственным теоретическим средством обеспечения правильной последовательности является критика. Только с ее помощью обеспечивается цельность развития теории. Конечно, каждый отдельный теоретик часто оказывается односторонним, притом, критика его односторонности другим теоретиком часто оказывается не менее односторонней, но, как правило, именно в процессе критики чужой односторонности рождаются идеи, которые потом ложатся в основание целостной теории. Очень важным моментом такого выхода на целостность является самокритичность теории, то есть умение теоретика с самого начала выступить с точки зрения теории в целом, с точки зрения ее развития, а еще лучше, с точки зрения развития общества, исторического человека.
Абстрактный труд и конкретно-историческое единство становления предыстории
Конкретное есть сращенное, единое, и в этом смысле оно консервативно и поэтому бесплодно. В конечном счете, нет ничего более абстрактного, чем конкретное, взятое само по себе. Примеры из философии: платоновский Эйдос, гегелевское бытие. Пример из экономической истории — натуральное хозяйство, где конкретный труд господствует, но именно поэтому такое хозяйство не позволяет обществу развиваться.
Абстрактное есть одностороннее и в этой своей односторонности оно есть ущербное. Но взятое не само по себе, а в процессе абстрагирования, то есть разрушения первоначального, абстрактного единства, оно есть необходимый момент восстановления действительного, не абстрактного, а конкретного единства конкретного, того, что Маркс и Ленин вслед за Гегелем называют единством в многообразии. Но тут даже не в многообразии как таковом дело, ведь многообразие НИКОГДА не становится бесконечноообразием, дело в том, что конкретное — существенное, а не случайное единство, это не простое случайное сцепление частей, а то уникальное неповторимое единство не случайных, а органических частей, которое дает дальнейшее развитие рассматриваемого предмета.
Чем обеспечивается существенность? Существенное это то, что связывает частное со всеобщим. Не только для капитализма, но и для всего периода предыстории таковым является обмен продуктами труда, как сейчас говорят, рынок, товарный характер хозяйства, порождающие абстрактный характер труда и подчиняющие его капиталу как совершенному выражению этого абстрактного характера труда. И если верно, что без античного рабства не было бы современного социализма (Энгельс Ф. Анти-Дюринг. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 183-187.), то тем более верно, что без наемного рабства не сформировалась бы сила, способная превратить этот социализм в действительность.
Восхождение от абстрактного к конкретному есть восстановление целостности понятия, но не понятия предмета, поскольку предмет уже есть абстрактное, вырванное, а восстановление его целостности с миром. Этот процесс сам должен быть не абстрактным, то есть в принципе не может быть мысленным процессом, а только предметным. Поскольку вырывание предмета из мирового единства происходит в процессе предметной деятельности, то и восстановление этого единства есть вопрос предметной деятельности. Но не непосредственно. И абстрагирование, и восстановление единства предстает как теоретическая проблема и пути ее разрешения. Практика играет роль, которую играет природа в естественном отборе. Преимущество природы в том, что она бесконечна, а практика исторически ограничена , поэтому без соединения теории и практики (научного социализма с рабочим движением, как говорили классики) преодоление абстрактного характера труда, а тем самым господства капитала над трудом, является весьма проблематичным.
Абстрактно-чувственное, конкретно-рациональное и конкретно-историческое
Чувственно-конкретное становится таковым только в той мере, в какой оно будет потом развиваться в рационально-конкретное. Само по себе чувственное еще не несет в себе ни грана конкретности. Чувственное является точно таким же абстрактным, то есть односторонним и вырванным, как рассудочно-абстрактное.
Воспринимать предмет конкретно — это вовсе не значит видеть его со всех сторон одновременно (это невозможно, поскольку сторон бесконечное количество) или хотя бы со многих сторон. Любое «много» по сравнению с бесконечностью все равно остается односторонностью. Видеть конкретно — значить видеть предмет именно с той стороны, с какой его нужно видеть в данный момент для обеспечения реальной практической связи этого предмета со всеобщим. Другими словами, конкретное — это тоже абстрактное.
При этом, абстрактное, а не конкретное есть ведущая сторона этого противоречия, поскольку именно абстрактное, в той мере, в которой оно есть разрушение единства, представляет в этом противоречии момент движения.
С другой стороны, конкретное не существует иначе, чем через абстрактное. Нет конкретного наряду с абстрактным, до него, рядом с ним, вне его существующего.
Первоначальное конкретное, нерасчлененное, зародышевая форма, на самом деле есть конкретное только в возможности. Само по себе оно крайне абстрактно.
По-настоящему конкретным оно станет только после того, как будет выведено из своего первоначального состояния, разорвано, разложено на части практическим действием человека. Только после этого, будучи «сращено» обратно, а сделать это можно только по логике «разрывания», оно станет по-настоящему конкретным.
Конкретное — то, что мы научились воспроизводить в практике согласно теории. Конкретное живет не в общем, а в деталях, в сторонах, в частностях.
Таким образом мы снова возвращаемся к тому, что становление понятия есть вопрос не теории, а практики. Теория есть только отражение становления понятия в практической деятельности. Но это «только» не нужно понимать исключительно как ограничение. Ведь отражение не есть нечто внешнее по отношению к практике. Это тоже практический вопрос, необходимый элемент, этап практики.
Фактически понятия есть формы деятельности человека в природе. Но не Робинзона, а реального, то есть общественного человека. А формами деятельности такого человека являются производственные отношения, меняющиеся по мере становления его производительных сил. То, что Маркс пишет в письме к Анненкову по поводу экономических категорий, что производя себе средства к жизни, люди производят производственные отношения и соответствующие экономические категории, верно не только по отношению к экономическим категориям, но и ко всяким категориям вообще, поскольку производя в процессе производства средств к жизни определенные общественные отношения, люди производят тем самым определенный тип человека со всеми присущими ему общественными формами сознания — философией, религией, искусством, моралью, наукой, правом.
Таким образом вопрос о соотношении чувственного и рационального в познании оказывается вопросом весьма искусственным, поскольку они не соотносятся как самостоятельные сущности. Они оба являются лишь модификациями, а точнее, общественными формами проявления определенных сформировавшихся в определенных исторических условиях форм деятельности или, иначе — способа производства.
Разумеется, это касается исключительно периода предыстории, когда человек в главном оказывается пока, как сказали бы материалисты Нового времени, продуктом обстоятельств. Именно по этой причине он пока не обладает ни историческим чувством, ни, по большому счету, разумом, поскольку в этот период совпадение исторического и логического является пока только философским принципом, но никак не принципом его деятельности или, что то же самое — принципом общественного развития.
О критериях общественного развития
Неудачи попыток найти такой единый критерий были обусловлены в первую очередь их абстрактностью. Искали не столько единый, сколько одинаковый критерий, который бы подходил к любым этапам становления общества. Но то, что для одного этапа развития общества есть прогресс, для другого — верный путь к гибели.
Простейший пример. Чем больше общество производит, тем оно более развито. Верно. Но только до той поры, пока не наступил кризис перепроизводства. Нужно сказать, что в эпоху империализма капиталисты научились их с горем пополам преодолевать. Но только за счет того, что наступает всеобщий кризис перепроизводства, когда общество может наращивать производство только за счет прекращения воспроизводства человека, как за счет снижения рождаемости, так и за счет его обесчеловечивания, превращения его в производственную функцию.
Критерий общественного прогресса может быть исключительно конкретно-историчным, и даже развитие человека не является универсальным критерием. Иногда деградация человека вполне может оказаться необходимым условием развития общества, то есть, и самого человека, его сущности. Можно сказать, что так бывает в каждой общественно-экономической формации, основанной на эксплуатации человека человеком. Это может нам нравиться или нет, мы можем восхищаться искусностью специалистов, а можем сокрушаться одномерностью буржуазного человека, но фактом остается то, что без разделения труда и доведения этого разделения до крайних пределов не может быть уничтожения разделения труда. Как известно, таким пределом является превращение человека в придаток к машине, Когда машинообразный характер общественного труда становится всеобщим.
Притом, парадокс состоит в том, что если буржуазное общество эту задачу не выполнило — не довело разделение труда до тех пределов, после достижения которых только и возможно уничтожение разделения труда, то это приходится доделывать социалистическому обществу. А буржуазное общество в принципе не может завершить эту работу по причине присущей ему анархии производства. Оно утверждает беспредельное господство абстрактного труда над конкретным и тем самым весьма успешно превращает в биоробота по производству прибавочной стоимости каждого члена буржуазного общества (даже в случае, когда он ничего не производит, а только потребляет), оно доводит до совершенства государственную машину, но оно не в состоянии превратить хозяйство страны в «единую фабрику», без чего процесс становления разделения труда нельзя считать завершенным.
Вот и приходится социализму решать эту почти что неразрешимую задачу — превосходить капитализм по уровню производительности труда, что возможно исключительно только на путях более совершенствования машинообразного характера этого труда, и в то же время уже с самого начала уничтожать абстрактный характер труда, то есть товарное производство. Как показала практика строительства социализма, одних только усилий по уничтожению разделения труда в сфере государственного управления не только мало, но они оказываются нереализуемыми без соответствующей технической базы — средств автоматизации в сфере управления на всех уровнях — от автоматизации всех основных технологических процессов до создания автоматизированных систем управления экономикой в целом. Как только хотя бы в общих чертах решается последний вопрос, капитализм оказывается не в состоянии конкурировать с социализмом.
Текст: Василий Пихорович
