И вот, точно так же, как всемирная история в лице христианства сделала этот шаг вперед духа в его самосознании, так этот переворот должен был необходимо осуществиться также и в ее глубокой мистерии, в философии. (Г. В. Ф. Гегель)
Собственно, понятия творчества на данный момент нет. Есть, конечно, как сейчас любят говорить, концепты, вроде «креативности», «инноватики», есть десятки определений творчества, но понятия творчества нет. В пользу такого категорического утверждения приведем всего один аргумент. Нам не удалось среди исследователей творчества найти ни одного, который бы не определял творчество как процесс создания нового (очень часто добавляют — качественно нового). А такой подход делает невозможным формирование понятия творчества хотя бы потому, что даже с точки зрения формальной логики «новое» является понятием соотносительным, и любая попытка рассмотреть его в отрыве от «старого» и в таком виде положить в основу определения творчества была бы равнозначна попытке понять, что такое электричество, сосредоточившись на изучении исключительно положительного заряда, или попыткой понять, что такое развитие (становление), игнорируя категорию отрицания.
Стоит ли удивляться, что господство «новаторской» теории творчества сопровождается соответствующей практикой, когда на звание творцов претендуют люди, представляющие смысл творчества как разрушение всех достижений человеческой культуры ради новизны. С другой стороны им противостоят те, кто призывает к такому же самому разрушению достигнутого, апеллируя к сохранению или возрождению традиции.
На наш взгляд, в принципе невозможно сформировать понятие творчества через перечень признаков творческого процесса. Таким способом можно разве что описать этот процесс, но нельзя понять, что такое творчество. Формирование понятия творчества возможно только через его генетическое определение, которое разрабатывалось исключительно в рамках так называемого «деятельностного подхода».
Несмотря на очевидные недостатки практически всех актуальных на сегодня теорий творчества, в их рамках наработано большое количество невероятно интересного материала для формирования такого понятия. Увы, в реальности преобладают представления, пребывающие нередко на грани предрассудков или за этой гранью.
То, что талант — от бога, — это не просто речевая формула, а почти все, что могут сказать сейчас о творческих способностях более или менее по существу. И проблема даже не в том, что так говорят те ученые, которые, подстраиваясь под конъюнктуру, стараются угодить религии. Ведь если заменить слово «бог» на слово «природа» — от этого по сути ничего не изменится. А если изменится, то не в лучшую сторону. Ведь ссылка на бога в худшем случае означает, что тот, кто это говорит, не знает, какова природа творчества. Есть и лучший случай — когда имеется в виду не бог древних евреев, стаж «творческой работы» которого насчитывает всего шесть дней (поэтому не удивительно, что результат получился далеким от совершенства), а, скажем, бог Спинозы или Гегеля, для которого процесс творения являлся способом существования. Причем, не его собственного существования как чего-то противоположного созданному, а существования субстанции.
Когда же на место бога ставят природу, то в лучшем случае это будет означать, что ученые признают, что они не знают природы творческих способностей человека, но очень хотят ее узнать и планируют приложить к этому все усилия. К сожалению, большинство случаев — худшие. Представители естественных наук, ни одна из которых, кстати, не изучает природу в целом, начинают искать природу творчества в частностях -как правило, тех, которые первыми бросаются в глаза.
Долгое время модной остается генетическая теория происхождения таланта. И многие люди верят, что способности к музыке или математике действительно могут быть закодированы в участках дезоксирибонуклеиновой кислоты, которые называют генами, точно так же, как цвет глаз или, скажем, гемофилия. Информационная теория способностей (талант как способность к восприятию и переработке большого количества информации) не конкурирует с генетической только потому, что сама генетика является фактически прикладной информатикой. Когда развитой наукой была механика, зародилось представление о том, что мудрость надо буквально «вдалбливать» в голову. Увы, этот способ обучения остается одним из самых популярных в педагогике до сих пор.
Свой вклад в представление о природе творческих способностей внесли и сельскохозяйственные науки. Когда говорят о селекции талантов, никто не видит в этом ничего неудобного. Метод классификации людей на творческих и нетворческих — это единственное, что может предложить ориентированная на материализм XVIII века современная наука и система образования, основанная на принципах этого же рода материализма. И можно с уверенностью сказать, что такая наука и такое образование и не смогут предложить ничего лучшего, поскольку они исходят из того, что талант, способность к творчеству есть «абстракт, присущий отдельному индивиду».
В этом плане наука проигрывает не только идеалистической философии, а даже религии с ее представлением о божественном происхождении творческого начала в человеке, поскольку религия, хотя бы на уровне представления, старается все-таки установить связь между индивидуальным и всеобщим. А без умения установить такого рода связь разговор о творчестве вообще лучше не заводить, поскольку творчество — это, в первую очередь, воплощение всеобщего в индивидуальном. Все остальное — это детали, которые вытекают из этого всеобщего, то есть, наиболее абстрактного определения.
Что же касается восхождения от абстрактного к конкретному, то его не может обеспечить не только религиозное представление, но и характерный для сегодняшней науки рассудок, который обречен на то, чтобы бродить от одной абстракции к другой. Ярким примером такого блуждания между абстракциями может служить тот факт, что авторы статьи «Талант» как в украиноязычной, так и в русскоязычной версиях Википедии, при их радикальном расхождении в трактовке природы таланта (украинские авторы утверждают, что талант это «одаренность» и «природный талант», а российские критикуют как генетическую, так и божественную теорию происхождения таланта и ссылаются на работы И. А. Соколянского, А. И. Мещерякова и Э.В. Ильенкова), одинаково приводят классификацию типов таланта, которую предложил Г.Гарднер в книге «Рамки ума». Этот американский ученый выделил семь типов таланта:
«Вербально-лингвистический (отвечает за способность писать и читать, свойственный журналистам, писателям и юристам);
— Цифровой (характерен для математиков);
— Пространственный (присущий дизайнерам и художникам);
— Физический (им наделены спортсмены и танцоры, эти люди легче обучаются на практике);
— Личностный (его также называют эмоциональным; отвечает за то, что человек говорит сам себе);
— Межличностный (люди с этим талантом часто становятся политиками, ораторами, торговцами, актерами);
— Талант окружающей среды (этим талантом бывают наделены дрессировщики, земледельцы)».
Понятно, что с таким же успехом можно этой классификации добавить, например, клининговый талант, присущий уборщицам, или, скажем, талант к введению людей в заблуждение, присущий мелким мошенникам, специалистам по рекламе, политическим деятелям и многим ученым, пишущим толстые книги о предметах, в которых они даже не пробовали разобраться по существу. И список этот можно продолжать до бесконечности, особенно, если вслед за автором этой книги игнорировать даже такое элементарное требование к операции деления, как запрет осуществлять его одновременно по разным основаниям.
Можно выделить множество видов, подвидов и даже отдельных случаев человеческой деятельности и зафиксировать способность их выполнять лучше других в виде абстракции того или иного вида таланта. К сожалению, таким образом ученые не только не приближаются к познанию природы таланта, но если и что-то фиксируют, то разве что собственную беспомощность и, если хотите, бесталанность. Слово «бесталанность» в данном случае очень удачное, поскольку оно наглядно демонстрирует невозможность представить талант в виде абстракции. Оно показывает, что талант не является свойством отдельного индивида, и неслучайно слово «бесталанный» означает одновременно и «бездарный» и «обездоленный». И даже если слово «бесталанный» употребляется в значении «бездарный» редко, в то время как очень часто талантливым не везет, а везет как раз бездарным, последнее обстоятельство только подчеркивает необходимость создания таких условий, чтобы каждый (именно каждый, а не просто любой) индивид мог развить все свои способности и таким образом почувствовать себя счастливым.
Гегель в «Лекциях по истории философии», характеризуя христианское представление о Боге, противопоставляет абстрактному «живое». При этом абстрактное он называет «простым». А «живое», по его мнению, отличается от абстрактного тем, что оно «обладает различением в себе и в этом различении все же находится в себе». Гегель считает, что христианский бог есть такого рода «живой бог». На самом деле, не только церковный христианский бог, но и спинозовский, и гегелевский философский бог есть все-таки абстрактное. Но это такое абстрактное, которое способно развернуться в конкретное.
«Конкретное, — с точки зрения Гегеля, — есть всеобщее, которое дифференцируется на особые стороны, и в этом, полученном им характере конечного все еще остается у самого себя бесконечным».
Гегелевский бог и есть такая разрозненная внутри себя всеобщность.
Конечно, реальный христианский бог значительно проще: точнее, он совсем простой, поскольку представляет собой абсолютное добро, абсолютную позитивность. Этим он обрекает себя на вечные муки, по сравнению с которыми те муки, в которых согласно его проклятию, женщина должна рожать детей, представляют собой никакие не муки, а «сплошное удовольствие». Не только потому, что родовые муки продолжаются не так уж и долго, а потому, что бог есть абсолютное добро, и по этой причине больше ничего в принципе породить не может. Он обречен вечно быть «на сносях». В плане творчества перед ним имеет преимущество даже такая же абсолютная абстракция отрицания, воплощенная тем же христианством в образе дьявола, на что обратил внимание Гете в «Фаусте», характеризуя Мефистофеля как «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла». Собственно, вечное отрицание единичного, переход его из одной формы в другую и является способом реальной связи единичного и всеобщего, их взаимопроникновением и взаимопревращением.
И нет никакого другого способа «создания», кроме превращения одних форм в другие. То есть, не овладев категорией преобразования, в принципе невозможно понять, что такое творчество. А с другой стороны — невозможно не то, что овладеть, но и просто грамотно зафиксировать категорию превращения, не овладев ее высшей формой — творчеством. Такой вот «замкнутый круг». Причем, речь идет не об овладении творчеством «в голове», то есть — понятием творчества, а именно в действительности — как формой деятельности. Фаустовское «Сначала было дело» имеет куда более глубокий смысл, чем обычно имеют в виду. Дело предшествует не только слову, но и мысли, понятию.
Хотя! Кажется, именно здесь надо искать «разрыв цепи». Логически дело действительно предшествует понятию (материя первична, идея вторичная — любой другой исходный пункт исследования творчества бесперспективен), но исторически дело не только не предшествует понятию, но и вообще не является чем-то отличным от понятия.
Собственно, все недоразумения с пониманием творчества имеют своей причиной непонимание того простого обстоятельства, что противопоставление понятия и предметной деятельности является лишь видимостью, хотя оно и имеет историческую основу в разделении труда на умственный и физический, зафиксированную в разделении общества на экономические классы, один из которых обречен на так называемый физический труд, а другой обладает монополией на управление, то есть на труд умственный . А строить понятия (особенно, понятие о понятии) на видимости — наивно, хотя, может быть, и очень модно. Понятие творчества оказалось распятым на кресте дуализма также и потому, что реальное творчество была разорвано разделением труда на физический и умственный. Истиной, действительностью, которая скрывается за разделением труда на умственный и физический, является насущная необходимость его ликвидации, которая вырастает из самого развития технологического разделения труда и на определенном этапе приводит к появлению машинного производства. Именно машинное производство превращает человека из демиурга-творца, то есть ремесленника (слово Демиург, то есть Создатель, которое употреблялось как одно из наименований бога в христианстве, в Древней Греции означало просто ремесленника) в механическое приложение к машине, которая постепенно превращается в «умную машину», диктуя человеку логику его деятельности, превращая его затем в потребителя, то есть во что-то ровно противоположное создателю.
Причем, ликвидация разделения труда не может мыслиться как идеал, как цель, которой надо достичь, а только как постоянный процесс преодоления человеком своей ограниченности, обусловленной исторически достигнутым уровнем развития его сущностных сил.
Таким образом, настоящий «живой бог» — это человек. Но, конечно, не индивид, который сам по себе так же мало является человеком, как мало является частью тела оторванная от тела рука или голова. Даже «стоя на плечах» общества, каждый отдельный индивид является лишь абстракцией человека, так сказать, одномерным человеком. И точно так же, как невозможно собрать живой организм из отдельных частей, так и общество не является совокупностью отдельных индивидов. Наоборот, каждый отдельный индивид со всеми своими способностями и талантами является порождением общества, то есть истории. А вот что касается того, как именно происходит это порождение, то здесь все не так просто, как может показаться.
Надо сказать, что современные представления о процессе создания человека не так уж далеко ушли от тех, которые были у авторов Ветхого завета. И даже если взрослые уже не воспринимают всерьез не только версии о том, что детей приносят аисты, или что их находят в капусте, но даже и то, что людей можно слепить из глины, современные люди в вопросе о том, как «делаются дети», в основном не выходят за пределы ветхозаветных представлений, отождествляя появление нового человека с актом рождения ребенка. Как там сказано в Библии: «В муках ты будешь рожать детей своих».
На самом деле, собственно человеком индивид становится только в меру своего включения в процесс «добывания хлеба своего в поте лица своего». В этом процессе, создавая себе средства к существованию, человек создает сам себя, а также и бога — «по своему образу и подобию», то есть в зависимости от способа производства, который определяет устройство общества.
В эпоху раннего христианства на смену патриархальному богу-пастуху приходит демократический бог-демиург. С превращением христианства в инструмент духовного угнетения в руках господствующего класса христианский бог еще раз сменил профессию — с ремесленника превратился в «царя небесного», что привело к невероятной путанице в понимании природы творчества, к мистификации этого понятия, тем самым, к потере понятия и замены его туманными представлениями, которые продолжают господствовать в головах людей и по сей день. Происходит возвращение к ветхозаветному, фактически варварскому представлению о магической силе слова над природой. Только теперь творческой силой наделяется слово начальства. И это несмотря на то, что в реальности ничего не изменилось — не только в деле производства средств к жизни, но и в тех сферах, которые официально стали относиться к творческим. Точно так же, как греческие ремесленники создали античные скульптуры и храмы, так и гении Возрождения тоже были ремесленниками. Кстати, К. Маркс в «Капитале» отметил, что главные изобретения, обусловившие промышленную революцию, тоже были сделаны простыми рабочими: «…часовщик Уатт изобрел паровую машину, цирюльник Аркрайт — прядильную машину, рабочий-ювелир Фултон — пароход».
Вряд ли было бы разумно на этой основе делать вывод о том, что на самом деле творческим трудом является не умственный труд, как думают обычно, а физический. На самом деле разделение труда и развитый товарный обмен приводит к тому, что всякая индивидуальная работа (как физическая, так и умственная) теряет не только творческий характер, но и любой жизненный смысл. И совсем не случайно смыслом жизни в условиях развитого товарного производства, которое Маркс называет капитализмом, становится избегание какого-либо труда. Конечно, это возможно только при условии паразитирования на результатах чужого труда, что тоже нередко требует немалых усилий, требует изрядной ловкости и даже, если хотите, таланта. Дельцы, которые умеют направлять сверхприбыли в свои карманы, становятся «гениями современной спекуляции» и определяют лицо эпохи империализма.
Стоит ли удивляться, что в таких условиях «бог умирает», а место творчества заступает «креатив», то есть умение конвертировать любые человеческие способности в деньги. Собственно, умирает бог Спинозы и Гегеля, а Мефистофелю становится не до смеха, поскольку зритель в опере может воспринять его знаменитое «Ха-ха-ха» из «Песни про блоху» как «закадровый смех» и начнет тоже «ржать». Что касается религиозного бога, то он в этих условиях не умирает, просто происходит его «приватизация». У каждого теперь свой бог — у кого-то более успешный, у кого-то менее, но право на существование имеет каждый.
Самое смешное в этой ситуации было бы пробовать «реанимировать бога», даже когда речь идет о боге Спинозы и Гегеля, то есть о философском постижении природы как творческого начала (Спиноза) или такого же метода постижения всемирной истории (Гегель). Это было бы равносильно тому, если бы кто-то, будучи недовольным тем, что Гегель, объясняя природу творчества, апеллирует к христианству, предложил объяснять природу творческого вдохновения покровительством Аполлона или прилетом Муз.
Скорее всего, сейчас как никогда актуальна полная секуляризация творчества, его «возвращение к себе», то есть в лоно всемирной истории. После того, как она «в лице христианства сделала этот шаг вперед духа в его самосознания», история успела не только сделать еще один «шаг вперед», осуществив попытку реализоваться в форме «живого творчества масс», но и отступила на «два шага назад». Соответственно, сейчас нужна «работа над ошибками», пока история «готовится взять новый старт». Едва ли не главной из таких ошибок, на наш взгляд, была недостаточная решимость в вопросе ликвидации разделения труда.
Что же касается Древней Греции, которая является родиной не только современного искусства, но и того типа деятельности, который мы называем творчеством, в целом, то есть культуры (тот факт, что в Древней Греции еще не существовало искусства как отдельной формы общественного сознания, только подчеркивает то, что нельзя сводить творчество только к искусству), то о ней Гегель писал в «Лекциях по истории философии», что греки «превратили свой мир в родной дом», и что «как греки находятся у себя дома, так и философия заключается именно в том, чтобы находиться у себя дома, чтобы человек был в своем духе и чувствовал себя уютно у себя».
В статье Д. Самардака «Проблема человека в творчестве Э. В. Ильенкова» i встречаем замечания, согласно которым в истории человечества были две большие эпохи — Афины и Советский Союз. Как видите, даже эпоха Возрождения здесь не упоминается. И на наш взгляд, автор прав. Древние Афины лучше отразили переход от доклассового общества к классовому, то есть различения общественного целого внутри себя, а СССР — это попытка возвращения человека «к себе» путем ликвидации разделения труда, то есть попытка возвращения труду в его творческой сущности. Попытка оказалась не слишком удачной, что неудивительно для первого раза. Удивительно, скорее, другое: не только западный мир, о котором Гегель писал, что он чувствует себя у древних греков «дома», не узнал в этой попытке продолжения своего собственного пути, но и те народы, которые сами осуществляли эту титаническую попытку, вместо того, чтобы учтя и исправив ошибки, двигаться дальше по пути возвращения «к человеку», «домой», к человеческой культуре, к творчеству, пошли по следам тех, кто еще раньше сбился с пути.
Если рассматривать современный мир в предложенном Гегелем ракурсе, то мало сказать, что у этого мира «не все дома» (кстати, вся так называемая современная философия при всем ее плюрализме сводится к одному — к отказу от так называемого панлогизма, то есть от ума, от поиска истины). Приходится констатировать, что он прямо на глазах перестает быть пригодным для жизни. И здесь ничего удивительного — вспомните гелелевское «все действительное разумно — все разумное действительно». Перестав быть разумным, старый мир перестал быть действительным. Для тех, кто не мыслит себе мир иначе, как таким, как он сложился в период «предыстории», это означает «конец света». Для тех же, кто готов побороться за то, чтобы устроить мир на более разумных началах — это только начало нового этапа большой работы.
Главный вывод, который следовало бы сделать из первой неудачной попытки перейти от предыстории, где творчество возможно разве что в форме более или менее глубокой мистерии, к собственно истории, для которой творчество (говоря проще, сознательное управление ассоциированными индивидами своими коллективными силами) является адекватным способом существования, состоит, на наш взгляд, в прояснении того, что «не боги горшки обжигают».
А прояснение для себя и для других этого нехитрого, на первый взгляд, положения, и является самым первым шагом к сознательной демистификации творчества — идет ли речь о становлении личности, или о «живом творчестве масс», которое, на наш взгляд, является единственной адекватной формой творчества, поскольку творчество по своей сути является созиданием истории и, соответственно, человека.
