Очень благодарен, что получил приглашение принять участие в этом семинаре 1, который касается теоретического наследия Анатолия Канарского. Считаю, что мне надо отдельно писать о содержании его двух главных книг и лучше сразу начать с их значения для вашей страны. К сожалению, мой уровень русского языка не позволяет мне отвечать на вопросы в реальном времени, как это всегда делается на европейских коллоквиумах, но очень приятно мне уже то, что могу обращаться к вам на одном из языков русской группы 2.
С языкового противоречия и начнем, так как Канарский издал свои главные труды на русском языке, но считается в России чужаком. Нет, я совсем не жалею, что в России не признают или не будут признавать его своим. Не могу порадоваться и из-за того, что на Украине дела с этим в чём-то лучше или в чём-то хуже, чем в России. Напротив, речь идёт о другом, не о патриотизме, не о том, к какой теоретической нации он принадлежит, а о том, чтобы его работы были практичны, чтобы их эффект совпадал с мнением автора о нем; чтобы эти работы научили нас самостоятельному мышлению и развитым чувством.
К какой теоретической нации принадлежал Канарский? Сам он относил себя к советской теоретической нации. Как и все его единомышленники и предшественники, он не выделял в её теле Россию или Украину. Почти все находящиеся на западе от России народы Советского Союза ещё до Великого Октября получили своих литераторов-энциклопедистов и потому приближались к тому, чтобы получить рецепцию собственно теоретической формы мышления в своё культурное тело. Но ни Беларусь Коласа, ни Латвия Райниса, а только Украина Ивана Франко и Леси Украинки стала теоретической нацией в 1970-х годах.
Как и все, кто создал свои нации как теоретические, Канарский не считал это своей задачей. Напротив, Канарский считал, что его идеи заслуживают всемирного внимания и потому избрал для публикации своих работ русский, как тот язык, с которого их, пожалуй, когда-то будут переводить, который обеспечит им широкое распространение, но вряд ли сочувствие со стороны русских советских профессиональных философов. Имел ли он в виду стать через язык своих работ своим для России? Вряд ли. Как не имел он предрассудков, чтобы стать поэтому чужим для Украины. Напротив, русскоязычный Канарский (украинского перевода его главных книг не существует) свой только для украинского теоретической нации. Так же, как свои для украинской политической нации русскоязычные украинские националисты. Очень печальный этот парадокс, очень неожиданная эта параллель, но, увы, это так. Потому что украинская трагедия в некотором смысле началась уже тогда, когда Украина трудами Канарского и Босенко возникла как теоретическая нация. Уже в том, что теоретическая нация возникает, является её трагедия, потому что именно это возникновение означает, что идеи всемирного значения ограничиваются её территориями, то есть – ее хозяйственными территориями, частью территориями её языка и тому подобное. Для Украины это тройная трагедия. Потому что, во-первых, Канарский выбрал язык, чтобы быть понятным в России. Во-вторых, хотя он и видел и понимал нездоровые тенденции в советской жизни, вряд ли он считал, что дело кончится отделением России от Советского Союза, — вспомним, что «праздник независимости» России от других республик отмечается на полтора месяца раньше, чем в Украине. В-третьих же, возникновение любой теоретической нации означает, что её идеи всемирного значения почти не получают современной рецепции на уровне преобразования общества уже за её экономическими пределами. Идеи всемирные, их воплощение же национальное! Говорить же об экономических пределах в Советском Союзе было хотя и не совсем безосновательно, но очень странно именно в смысле того влияния экономической жизни, который касается теории. Но даже былой обособленности было достаточно, чтобы за счёт отделения России её отказ от всемирного освободительного процесса Украина уже во втором, более формальном смысле, возникла как отдельная теоретическая нация, сохранившая живую традицию диалектического мышления.
Ни Беларусь Коласа, ни Латвия Райниса, а только Украина Ивана Франко и Леси Украинки стала теоретической нацией в советское время. Благодаря чему? Какое значение имеет российское влияние? Во-первых, Украина стала теоретической нацией только когда Россия отделилась в организационном смысле от настоящей теории, когда в России состоялся упадок живой традиции диалектической мысли. Это преобразование очень выгодно привязать к концу жизни Э.В. Ильенкова, хотя я не уверен в том, что здесь вообще есть некоторое отдельное событие — скачок. Но формально «Генезис чувственной культуры» был издан уже после смерти Ильенкова.
Канарский когда-то рассуждал о смысле человеческой жизни. Смысл своей жизни он видел в преобразовании общества — мира. Поэтому Канарский — это сначала практически-критической деятель, марксист, и только потом философ. В этом как раз заключается фактор его неприятия, потому что обычно у советских философов не было смысла заботиться об изменении мира, потому что их состояние в общем и в главном удовлетворяло. Ибо задача советского философа была именно такой, как и у любого другого — объяснять мир. Но «дело заключается в том, чтобы его изменить» — «es kommt darauf an sie zu verändern». Поэтому Канарский чужд России — стране большой философии. Потому что это очень странно, что в России было сочувствие Лосеву, который стоял на точке зрения созерцательного идеализма, но ленинско-ильенковская линия практического изменения мира всегда еле держалась, как дамоклов меч. К сожалению, в российском случае этой меч упал, потому что в 2014 году всей Европе стало ясно, что Россия как теоретическая нация не работает, что на её территории традиция живого теоретического мышления не имеет уровня (хотя бы местного, хоть демографического, хоть влиятельного), обычного для других стран Европы, таких как Германия, Польша, Франция и даже хотя бы Швеция. Наследие Канарского противостоит современной российской теоретической (бестеоретической) ситуации. И только в этом навязанное с российской стороны теоретическое противостояние имеет смысл. Есть в этом и хорошая для россиян новость, потому что когда Канарский противостоит псевдокомунистичному позитивизму, он имеет своим теоретическим основанием лучшие достижения российской теоретической нации, которая появилась ещё при жизни Чернышевского. Именно его работы по эстетическим вопросам Канарский, среди других, штудирует в ходе обычных своих исторических исследований. Канарский ревизовал эстетическую теорию Чернышевского, но он специально отмечает, что Чернышевский почти единственный, кто до Маркса высветил необходимость в эстетическом, отличную от потребности в искусстве. Этого нет даже у Фейербаха. Когда речь идёт о совпадения диалектики, логики и теории познания, Канарский основывается в своих исследованиях на том, что когда-то высветил Ленин и на том также, что сделал Ильенков в рамках выполнения ленинской задачи насчёт разработки диалектики как логики и теории познания на пути ревизии наследия Гегеля.
Канарский основывается на лучших достижениях российской культуры. Он также работал как учитель в Костромской области и поэтому хорошо знаком с бытом русского колхозного крестьянства. Но он не имеет ничего общего со сторонниками «русского мира», ибо основывал он свои исследования только на практически-критической части русской культуры, склонность к которой в нём достоверно развило уже украинское революционное культурное наследие. Поэтому Канарский чужой для современной официальной Украины. А также и России — к сожалению, не только официальной, так как остатки русского освободительного движения в логическом смысле (а у нас речь идет о теории) неотличимы от официальной России. Они почти неотличимы потому, что их безразличие происходит от неудачной практики, она же от господства позитивизма, оно же в некотором смысле от теоретического равнодушия, неумения держать напряжение противоречия. Как раз в разрыве круга (за подобным кругом всегда скрывается диалектическое противоречие) Канарский видел задачу субъекта. Он работал ради создания такой теории, которая после своего первоначального применения сможет доказать свою практичность и преодолеть сопротивление себе. Но эта задача совсем не такая простая, как может показаться по предварительному тезису. Поскольку в СССР ленинизм доказал свою практичность, имел высокой авторитет в народе, даже казалось, что он почти преодолел именно теоретическое сопротивление себе. Но «не так враги, как добрые люди». Именно в философском среде Канарский был чужим, потому что он, как и Ильенков, считал своим первым долгом разоблачать то, что очень популярные в СССР философские взгляды не имеют ничего общего с тем, что обеспечит успешность практики как процесса преобразования мира, теории в классическом, марксистском смысле её понимания. Его внимание к классической философии вызвано не тем, что он был философ, но тем, что он был деятель. Деятель такой, который считал, что нет ничего лучше в практическом смысле, чем классически построенная рациональная теория. Поэтому он сейчас чужой в России, где в смысле наличия живой диалектической традиции почти ничего не изменилось с тех времен, когда Ильенков принял свое последнее решение.
Наследие Канарского имеет сейчас выразительную антироссийскую направленность. Потому что оно не является безразличным по отношению к освободительному процессу в России — ни в прошлом, ни в будущем — нашей современности. В России равнодушны к своему освободительному процессу, так как «кримнаш», но вне революционного процесса в России невозможно освобождение Украины, проблематичным выглядят перспективы освобождения Польши, осложняется освобождение Германии от частной собственности. По своей антироссийской направленности наследие Канарского стоит сейчас рядом со всеми трудами линии Чернышевского-Ленина-Ильенкова. Пророссийская позиция сейчас заключается сейчас в равнодушии к себе, к своей среде, но только не к государству. Любая развитая универсальная чувственность, даже того уровня, который был свойственен декабристам, противостоит современному российскому режиму, потому что он, как и все другие режимы в Европе, является только воплощением частной собственности. В этом европейское значение теоретического наследия Канарского, потому что он может научить нас как от неравнодушия в чувственном смысле перейти к успешной практике преобразования мира (Umweltveränderung). Но невозможно служить двум богам; теоретическое сознание, если оно капитулирует перед любыми суевериями — национальными или религиозными — не сохранит после этого своего всеобщего значения. Канарский дает нам понимание, что патриотизм, как и религия — это концентрированные формы безразличия, которые очень просто превращаются в наше время в равнодушие, потому патриотизм — это равнодушие ко всем остальным нациям, а религия — ко всем другим убеждениям. Как таковые патриотизм и религия имеют значение только в процессе становления человеческой чувственности, в котором они отрицают себя.
Как и для любого другого марксиста, для Канарского действия в пользу успешной миропреобразовательной всеобщей практики (то есть истины в марксистском понимании) были лишь частью процесса, в котором он соединил цель и путь к ней. Этому может учиться у него каждый человек, перед которым встает вопрос «Что стоит наших усилий, а что нет? Как жить? К чему держать путь? Ответ на эти вопросы, ответ на вопрос о соотношении цели и процесса, который дает Канарский, будет также интересен каждому, потому что он создал этот ответ не только своей практикой, но впервые (!) ещё и теорией. Также у Канарского мы должны учиться линии труда в тех условиях, когда освободительный процесс ещё не имеет политической формы. Например, мотивация получения им звания доктора наук заключалась в том, чтобы доказать друзьям и врагам, что представители революционного мышления ещё могут быть влиятельными в СССР. Но это было время, когда это влияние, хотя бы даже формальное, уже требовало нечеловеческих усилий. Из-за напряженного труда вскоре после защиты Канарский умер. Это произошло в Варшаве, где он выступал против позитивизма, который господствовал в Польше ещё безумнее, чем в СССР. В этом есть некоторый момент исторического символизма, но сейчас именно Польша, которая была в 1980-х годах контрреволюционной, как теоретическая нация работает. России же, о теоретическом здоровье которой Канарский заботился гораздо больше — нет. Но я хочу дождаться того времени, когда Канарский с антироссийского превратится в пророссийского теоретика. Поскольку Канарский при жизни не мог поменять свои убеждения на противоположные, а сейчас также не может, надеюсь, что с антироссийского на пророссийского его превратит российское революционное освободительное движение.
Текст: Mikołaj Zagorski
[1] Эта статья представляет собой текст доклада, написанного специально для научно-теоретического семинара «А.С. Канарский: эстетический процесс как процесс становления человеческой чувственности», который состоится 18 апреля 2016 года в Москве на базе Института им. Л.С. Выготского РГГУ и будет посвящен 80-летию А.С. Канарского.
[2] Текст доклада написан автором на украинском языке.
