Деятельность — сущность человека. Только в ходе предметно-практического преобразования мира человек и становится человеком, т.е. единственным известным на сегодняшний день существом, которое сознательно преобразовывает мир, а не подстраивается под него. Но далеко не всякое практическое преобразование окружающего мира можно назвать деятельностью. Здесь ключевым моментом является направленность действия, а не сам факт наличия такового. Собственно человекоформирующей деятельностью можно назвать лишь то практическое преобразование, которое в объекте преобразования видит не сам объект, а человека. Другими словами, лишь деятельность, направленная на удовлетворение человеческой потребности, является истинно человеческой деятельностью.
Но казалось бы, что человеческая деятельность не может быть направлена на что-либо другое кроме человека. В противном случае, она не была бы человеческой. Человек начал преобразовывать окружающую среду по её логике, но по своей потребности — выжить в условиях, которые изменились таким образом, что биологические способы взаимодействия со средой уже не способны обеспечить выживание вида. Тогда любой акт преобразования окружающей среды в любом случае будет направлен на удовлетворение человеческой потребности. Но такое положение является верным только для первобытно-общинного строя. В нём совпадает субъект и объект любой деятельности — общество в целом, единый коллектив.
Совсем иная ситуация складывается в классовом обществе, где единый коллектив распадается на два противостоящих друг другу лагеря. Когда удовлетворение потребностей одного человека достигается путём эксплуатации другого, то сам человек перестаёт быть целью и становится средством. Человек овеществляется, а вещь очеловечивается, поскольку только в вещах теперь и положен весь смысл жизни человека. Предельно ясным такое положение дел становится в эпоху модерна, когда рынок превращает сущностные силы человека в товар. В условиях господства товарно-денежных отношений любая деятельность теряет свою направленность на человека, и сам человек, не видя человека в каждом акте своей жизнедеятельности, сам перестаёт быть человеком. Вещь, винтик в механизме, функция, придаток к рабочему месту, социальный планктон, потребитель… кто угодно, но только не человек.
В констатации этого факта нет ничего нового. Вряд ли у кого-то выйдет сегодня пойти дальше французских постмодернистов и экзистенциалистов в осознании утраты человеком своей сущности в современном мире. Да и зачем идти дальше? Фиксация какой-либо проблемы имеет смысл только как момент её решения. Не следует начинать говорить о том, как всё плохо, если за этим сразу же не последует предложение об исправлении ситуации.
И что же тогда делать? Если смысл жизни в деятельности, направленной на человека, то как можно обрести этот самый смысл в мире, где любая деятельность не только направлена на вещи, но и самого человека делает вещью? Здесь есть два варианта.
Можно убежать от проблемы, погрязнув в трясине обывательского прозябания; отождествить жизнь и выживание, действительность и существование. Тем более, что в наше время можно уже не бояться побочных эффектов такой псевдожизни: экзистенциальных кризисов, беспомощности мысли, пустоты чувств. Современный мир предложит целый арсенал средств по борьбе с ними: антидепресанты, алкоголь, наркотики, масскульт и т.д. Но лечение симптомов рано или поздно оборачивается усугублением болезни. История двадцатого века весьма наглядно показала, что развитие мира по вещной логике закономерно приводит ко всеобщему торжеству бесчеловечности. А ведь в наше время и дураку понятно, что двадцатый век — это не наше прошлое, это стремительно приближающееся будущее. Чтобы понять это, достаточно просто открыть сводку новостей. Всего пару лет назад сирийцы просто жили и не заморачивались, а жители Донецка радостно кричали и прыгали на “Донбасс Арене”. И вот в одно мгновенье обывательский мирок рушится под градом пуль и осколков. А ведь с девяностых годов прошлого века не было ни одного года, чтобы в какой-нибудь точке мира не полыхала война. С каждым годом таких точек становится всё больше, и все они всё быстрее и настойчивее стремятся слиться в линии фронта новой мировой войны. Так что убежать от проблем можно лишь на некоторое время. Но рано или поздно с ними всё же придется столкнуться, и может оказаться так, что решать их тогда будет уже слишком поздно.
Второй вариант — попробовать остаться человеком в мире, потерявшем человеческую сущность; попробовать жить согласно понятию Человека. Тогда нужно в условиях абсолютного господства товарно-денежных отношений, в условиях, где любая деятельность опосредуется обменом через деньги, найти деятельность непосредственную, в которой человек выступает целью, а не средством. Но как возможна непосредственная деятельность в условиях абсолютного опосредствования? Наверно, только в преодолении этих самых условий, т.е. в революционной деятельности по преобразованию логики общественного развития. Но “революционная деятельность” не в вульгарно-политическом смысле, а понимаемая как деятельность, направленная на качественный переход из одного общественного уклада в другой. Политика — лишь одна из исторических форм такой деятельности. Форма же определяется конкретными условиями, в которых такая деятельность осуществляется.
Но такой переход от поиска истинной человеческой деятельности в определённых условиях сразу к необходимости преодоления этих условий как таковых может показаться слишком резким и максималистским. Ведь действительно, можно привести огромное количество примеров деятельности, направленной на человека, которая не выступает против всего общества сразу, а спокойно осуществляется в нём. Например, бескорыстная помощь отдельным людям, или общественным группам — волонтёрство. Другими словами, почему бы не ограничить свою деятельность пределами “человек — человек” или “группа людей — группа людей”? Зачем выходить на уровень всего общества сразу? Такое положение было бы совершенно верно, если бы само общество не было единым связанным целым, не было бы организмом, в котором ни одна часть не может существовать вне целого. При ближайшем рассмотрении, вполне может оказаться, что частная деятельность, которая в пределах своей частности, носит характер непосредственности, в составе самого целого является винтиком механизма по обесчеловечиванию человека. Например, пока по какой-то программе ООН человек будет бескорыстно обучать детей из стран третьего мира, в это же время Совет безопасности одобрит военную операцию в какой-либо другой точке мира. Ну а потом направит в эту точку группы волонтёров, для “бескорыстной помощи” пострадавшему населению. Точно так же обстоят дела с любой частной деятельностью, с любой попыткой убежать от осознания реальных масштабов общественных проблем. В том то и дело, что на закате (всегда необходимом и неизбежном) какой-либо эпохи всякая деятельность, какой бы частной она не казалась, в любом случае будет встроена в контекст развития целостности. Следовательно и для решения даже весьма частных и на первый взгляд мелких проблем, нужно выводить их на уровень всеобщности.
Таким образом в наше время только деятельность по преобразованию всего общества сразу может быть подлинно человеческой деятельностью. Но каким образом можно преобразовывать всё общество сразу? Не слишком ли, мягко говоря, громадная и непосильная задача? Конечно. Ведь вполне ясно, что субъект деятельности должен соответствовать масштабам и уровню сложности предмета преобразования. Поэтому изменять всё общество сразу, целиком и полностью, т.е. революционно может и должен только общественный субъект — массы, которые выступают как одно целое от имени всего общества и стремятся к одной, чётко определённой общественной цели. Но что же делать, когда такой массы людей, которая позволила бы практически преобразовывать общество ещё нет? Ведь её появление является результатом объективного развития действительности по определённой логике. Что же делать людям, которые осознали необходимость коренного преобразования общества в то время, когда само общество ещё не готово к этому, когда субъект революционной практики ещё не созрел и когда даже не понятно, откуда он вообще появится? В таких условиях единственно возможной практической деятельностью является теоретическая деятельность.
Это положение вполне справедливо может вызвать большое количество упрёков. Может показаться, что уход в теорию является не решением вопроса на данном этапе исторического развития, а отказом от решения реальных проблем, побегом от действительности. Но все они будут сводиться к непониманию природы самого мышления и сути теоретической деятельности. Если разорвать мысль и практику безвозвратно, антагонистически противопоставить их друг другу, зафиксировать и абсолютизировать исключительно только момент их различия, то тогда образуется непреодолимая пропасть между ними. Тогда, действительно указанное выше положение будет выглядеть как уход от проблемы, а не её решение. Но в том то и дело, что мышление не только различно с практикой, но и в то же время тождественно с ней. Мышление — это своё иное практики, продолжение практического преобразования мира в общественной голове человека. Момент тождества двух сторон человеческой деятельности обеспечивается тем, что инструменты мыслительного, теоретического преобразования мира — категории — являются зафиксированным отражением “повторённой миллиарды раз практики человека”. Именно поэтому теоретическая деятельность — это всё же деятельность, которая не только может, но в определённых условиях необходимо должна выступить продолжением практики. Главное помнить, что теория не является самостоятельно, автономно существующей сферой общественной жизни. Такова она только по видимости, только в условиях развитого разделения труда. Рано или поздно любая теория должна вернуться в практику с такой же необходимостью, с какой она оттуда была вычленена. В противном случае, теория — не теория. Но в то же время момент единства теории и практики ни в коем случае не должен быть абстрактным единством, расплывчатым тождеством, в котором пропадают всякие различия. “Различие не может быть отброшено, ибо оно есть.”
Таким образом, если единственной нормальной человеческой деятельностью в наше время является революционное преобразование общества в целом, а единственной доступной формой этой деятельности является теория, то нужно исследовать фундаментальные вопросы общественного развития, а не распыляться на частности. Выражаясь современным научным языком, эпохе нужны макротеории, идеи глобального масштаба, проникающие в самую глубь, в саму сущность. Что представляет собой современное общество, как оно таким стало, куда движется теперь, каким образом и кому нужно (и нужно ли вообще) направить ход его развития. Вот главные вопросы современности, но выраженные в самом абстрактном виде. На них нельзя ответить сразу, одним махом. При дальнейшей конкретизации в ходе работы над ними они будут разветвляться на более узкие вопросы конкретных наук. Последние же, в свою очередь, будут доводить общетеоретические вопросы до рассмотрения сферы наличного бытия, и проникать из видимости в сущность, т.е. выводить из изменчивых явлений общественной жизни лежащие в основе законы их развития. Рано или поздно, в зависимости от того, как далеко зайдёт исследование, результаты последнего интегрируются в одну теоретическую систему, что сохранит логику целостности и позволит ответить на фундаментальные вопросы общественного развития.
Если учесть момент возвращения теории в практику, то будет хорошо видно, что развитие любого серьёзного исследования является продолжением развития самого объекта исследования. Здесь сразу же возникает вопрос о соответствии субъективного отражения объективной действительности самой этой действительности, т.е. ставится вопрос об истинности. Каким образом теоретик может быть уверен в том, что в ходе субъективного преобразования объекта исследования в мысли он не утратил связь с реальным, до и вне его головы существующим миром? Категории, которыми пользуется развитое мышление, конечно же объективны, но они всегда воплощаются через субъективные головы отдельных индивидов. Поэтому и возникает опасность того, что исследование на каком-либо моменте из продолжения развития предмета по его собственной логике превратится в навязывание предмету внешней ему логики. В результате вместо отражения объективного мира у нас получится конструирование химер, имеющее к этому миру весьма косвенное, одностороннее отношение.
Единственный способ удостовериться в том, что связь не была потеряна — в возвращении теории в ту сферу действительной жизни, откуда она изначально была вычленена. Практика именно поэтому и является единственным критерием истинности, что позволяет получить “обратную связь” от предмета исследования. Лишь будучи включёнными в сферу общественно-практической деятельности, теоретические положения могут в полной мере считаться истинными.
Но ведь разговор о теоретической деятельности начался с того, что на данном этапе исторического развития непосредственно практическое качественное преобразование всего общества невозможно. Тогда нет возможности использовать и практику как критерий истинности. Более того, на современном уровне развития производительных сил сама возможность реализации общественной теории в практическом преобразовании общества может предоставиться всего раз, и если окажется, что в теории были допущены серьёзные ошибки, то возможностей осуществить практическую деятельность может больше не оказаться. Что же тогда делать? Как в таких условиях получить гарантии того, что мы движемся по правильному пути?
Никак. Никаких гарантий. Революционная деятельность (в оговоренном выше смысле, как логическая категория, не сводимая только к своему политическому значению) — дело весьма и весьма рискованное. Только ошибки уже самостоятельно пройденного пути могут служить указателями для движения вперёд. Это и есть тот сам себя конструирующий путь, о котором пишет В.А. Босенко во “Всеобщей теории развития”. Но неужели обязательно проходить этот путь почти слепо, спиной вперёд? Неужели за все ошибки нужно обязательно платить шишками на голове? Ведь если их будет слишком много, то голова может поломаться, что для теоретика создаст некоторые неудобства. Может быть всё же можно получить хоть какие-то относительные гарантии, что путь, на который мы становимся, всё же немного ближе к истине, чем альтернативы?
В статье “Политический шантаж” можно посмотреть, как схожую проблему решает В.И.Ленин в историческом контексте своего времени. Но перед рассмотрением статьи, следует сказать несколько слов о том, как стоит, на наш взгляд, подходить к чтению работ Ленина (да и вообще к работам мыслителей и деятелей, которые осуществили свои теоретические положения в политической практике).
Есть два подхода к чтению ленинских работ — библейный и методологический. В первом случае, работы Ленина воспринимаются как собрание догматов, как пятьдесят пять томов готовых ответов на все случаи жизни. Сторонники этого подхода — люди, познавшие окончательную истину. К ним относятся как “православные” марксисты, так и самые заядлые противники любого наследия социалистической мысли, которые в жизни часто оказываются одновременно и первыми, и вторыми. Суть же второго подхода заключается в том, что работы Ленина рассматриваются как примеры использования определённого способа мышления (диалектического) к решению весьма конкретных задач. Вычитать и увидеть метод — вот главная цель сторонников такого подхода. Что же касается актуальности позитивного содержания рассматриваемых работ, то это уже совсем другой вопрос, от которого до поры до времени (конечно же нельзя целиком разорвать метод и содержание, учитывая совпадение логики, диалектики и теории познания) можно абстрагироваться. Рассматривать вышеуказанную работу, по крайней мере в контексте этой статьи, следует вторым подходом.
В “Политическом шантаже” Ленин указывает на сущность одноимённого явления. “Политический шантаж есть угроза разоблачением или разоблачение фактических, а чаще вымышленных «историй» в целях политически нанести ущерб, оклеветать, отнять или затруднить противнику возможность политической деятельности”. Другими словами, политический шантаж — это способ вызвать сомнения в истинности политической позиции противника в глазах его сторонников. Сомнение — главная цель шантажа. И теория в этом плане не сильно отличается от политики. Можно даже перефразировать Карла фон Клаузевица и сказать, что теория есть начало политики только иными средствами. Ведь сомнение в истинности или ложности определённого пути развития мысли (как раз то, о чём мы говорим), вызваны силой воздействия противоположной мысли. Получается ситуация, когда человек стоит меж двух огней: между двумя антагонистическими теориями или двумя враждебными партиями — суть одно и то же. Стоит сразу отметить, что окончательное решение об истинности или ложности той или иной стороны можно выносить исключительно и только после проверки практикой или исходя из разбора содержания самих положений. Но здесь то мы и рассматриваем только те случаи, когда ни то, ни другое не представляется возможным. Приведём пример.
В седьмом эпизоде научно-популярного документального сериала “Космос: пространство и время” в очень доступной форме рассказывается история борьбы биохимика Клэра Паттерсона с использованием свинца в бензине. Паттерсон занимался исследованием возраста Земли. В ходе изучения количества свинца в частицах циркона, взятых из метеорита в Аризонском кратере, он обнаружил, что окружающая среда чрезвычайно сильно загрязнена свинцом. Паттерсон быстро понял, что причина этого — использование тетраэтилсвинца в этилированном бензине. В 1965 году он опубликовал статью “Загрязнение природной среды человеком” с которой он и начал борьбу с этилированным бензином. Противником учёного выступила компания “Этил Корпорейшн” — главный поставщик этила для нефтеперерабатывающей промышленности США. Компания подкупила ряд учёных, в частности Роберта А. Кехо, которые убедили общественность в полной безопасности этилированного бензина. В ходе общественных дебатов по этому вопросу, Р. Кехо, с одной стороны, доказывал безопасность использования свинца, Паттерсон же, с другой, — обратное. Теперь представьте, что вам нужно решить, на чьей стороне истина. С двух сторон на вас будут сыпаться убедительные аргументы от самых авторитетных и опытных учёных в этой области, но доказывать они будут прямо противоположные вещи. Проверить на практике вы не можете — она вам не доступна. Решить из содержания самих положений так же трудно, если вы не специалист в этой области. А даже если и специалист, то уж наверняка менее компетентный, чем Р.Кехо или К. Паттерсон. Настолько серьёзная проблема уже в вопросе об опасности только со стороны одной компании. Теперь представьте, с каким уровнем пропаганды и шантажа, с какими сомнениями придётся столкнуться, когда вопрос будет стоять об опасности всего капитализма как такого ?
В “Политическом шантаже” Ленин решает этот вопрос следующим образом: оказавшись в условиях невозможности проверки истинности определённых положений практикой или через анализ содержания самих положений, только партийная принадлежность выдвигающих антагонистические положения сторон может служить критерием истинности, хотя и очень условным.
На первый взгляд, такой подход — полное безумие. Но “первый взгляд” — это метод познания здравого смысла, которому в область вопросов серьёзной теории лучше не соваться. Кухонная философия — вот область здравого смысла. Нужно отделаться от сугубо политического представления об этой категории.
Партийность — это занятие определённой позиции в борьбе двух все-общественных тенденций. И ключевым моментом здесь как раз таки выступает именно все-общественность, поскольку речь идёт о тенденциях развития или деградации общества в его тотальности, а не отдельных его моментов. Поэтому политическая борьба различных партий в наше время не имеет ничего общего с категорией партийности. Борьба за право распоряжаться национальным бюджетом или за возможность лоббировать интересы бизнеса через государственные структуры — это борьба в пределах логики одной системы. В ходе такой борьбы сама система ни на йоту не приближается к выходу за свои пределы, к качественному преобразованию. Поэтому о партийности можно говорить только при столкновении двух антагонистических, враждебных по сущности логик общественного развития. И в различные эпохи такое столкновение может происходить в самых разнообразнейших формах, которые определяются контекстом эпохи. Последние же, в свою очередь, определяют форму самих партий.
С таким пониманием партийности положение приобретает совсем иной вид. Конечно же партийность ничего не может сказать об истинности, это делает только само движение содержания и практики. Но зная партийность противостоящих субъектов мысли или действия, можно с куда большей вероятностью выбрать правильный вариант. И даже если всё же будет допущена ошибка, то ошибка в ходе движения в правильном направлении обладает чрезвычайно высокой ценностью, поскольку является моментом конструирующего самого себя пути. Т.е. она входит в содержание самого движения в снятом виде, приближая каждый раз к верному решению, правильному ответу или эффективному действию. Ну а снятая в ходе переосмысления и критики ошибка — уже не ошибка, а драгоценный опыт действительного движения.
Вопрос в том, какое движение выбрать или создать, на чью сторону стать? На сторону человека или вещи, на сторону мышления или псевдомыслия, на сторону чувства или ощущаловки? Несомненно, что только движение, которое в каждом своём моменте стремится к человеку, к мысли и к чувству способно стать той самой деятельностью, в которой реализуется сущность человека. Все же остальные варианты рано или поздно вскроют свою внутреннюю суть из-под пелены дурманящей видимости и обернутся осознанием и чувством утраты всякого смысла, чувством утраты самого себя. И наверное вся трудность состоит именно в том, чтобы в каждый конкретный момент своей жизни распознать действительное, партийное движение, отличить его от пустого и опасного активизма, имитации, химеры. Но здесь категория партийности сама становится целью и уже ничем помочь не может. Остается исключительно только делать, думать и чувствовать, постоянно проверяя и перепроверяя каждое своё решение. Наверное, поэтому самая строгая и беспощадная критика движения, партии всегда должна исходить со стороны самых последовательных партийных людей.
Текст: Пётр Мирный
