При обсуждении некоторых насущных проблем современной экспериментальной и теоретической психологии я собираюсь рассмотреть развитие физических теорий и особенно переход от аристотелевского к галилеевскому способу мышления. Моя цель не историческая, скорее я считаю, что некоторые вопросы, имеющие огромное значение для перестройки понятий современной психологии, могут быть разрешены и более точно сформулированы с помощью такого сравнения, которое обеспечит взгляд, выходящий за рамки трудностей сегодняшнего дня.
С помощью рассуждений, взятых из истории физики, я не собираюсь заключать, что следовало бы делать психологии. Я не придерживаюсь точки зрения, что существует только одна эмпирическая наука — физика; и вопрос, сводима ли психология как часть биологии к физике, или она является независимой наукой, здесь может быть оставлен открытым.
Так как мы начинаем с позиции исследователя, то при нашем противопоставлении теоретических конструкций Аристотеля и Галилея, мы будем меньше касаться конкретных нюансов тьорий Галилея и Аристотеля, а больше — важных различий в их способах мышления, которые определяли фактические исследования средневековых последователей Аристотеля и физиков, работавших после Галилея. В данном случае не будет обсуждаться, использовал ли какой-то определенный исследователь, более поздний способ мышления в применении к определенной проблеме или соответствуют ли некоторые современные гипотезы теории относительности в некотором смысле аристотелевскому мышлению.
Для того чтобы создать специальный фон для теоретической трактовки динамических проблем, я сначала рассмотрю общие характеристики аристотелевской и галилеевской физики и современной психологии.
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДВУХ СПОСОБОВ МЫШЛЕНИЯ
А. В ФИЗИКЕ
Если кто-нибудь спрашивает, что является наиболее характерным различием между «современной» постгалилеевской и аристотелевской физикой, то он, как правило, получает следующий ответ, который оказал огромное влияние на научные идеалы психолога: физические теории Аристотеля были антропоморфическими и неточными. Наоборот, современная физика более точная, и теперь чисто математические, функциональные связи заняли место существовавших ранее антропоморфических объяснений. Это сообщило физике ту абстрактность, которая вызывает у современных физиков особую гордость.
Вне всякого сомнения, такой взгляд на развитие физики верен. Но если обратить меньше внимания на стиль разработанных понятий, а больше на их подлинные функции как инструментов познания мира, то окажется, что эти различия вторичны: они лишь следствие глубоких расхождений в понимании-отношении между миром и задачей исследования.
1. Аристотелевские представления
а) Их ценностная характеристика. Отделение физики, как и всех других наук, от универсальной матрицы философии и практики происходило постепенно. Аристотелевская физика полна представлений, которые теперь рассматриваются не только как специфически биологические, но исключительно как ценностные (представления). Она изобилует специфическими нормативными представлениями, взятыми из этики, которые занимают промежуточное положение между ценностными и не ценностными представлениями: высшими формами движения являются круговое н прямолинейное, и оно имеет место только в небесных движениях звезд; земной же мир наделен движениями низших типов. Сходные ценностные различия существуют и между причинами: с одной стороны, есть хорошие, или, так сказать, разрешенные, силы тела, которые происходят от его стремления к совершенству, а с другой стороны, нарушения, связанные со случайностью и с противостоящими силами других тел.
Такой тип классификации в терминах ценностей играет очень важную роль в средневековой физике. Она объединяет вместе вещи, имеющие очень слабые или незначащие связи, и разделяет вещи, которые объективно связаны близкими и значимыми связями.
Мне кажется очевидным, что этот крайне «антропоморфический» способ мышления и до сегодняшнего дня играет важную роль в психологии. Подобно различию между земным и небесным, долгое время существовало столь же оценочное разделение психологических фактов — «нормальный» и «патологический», а это разделяло феномены, которые имеют фундаментальную близость.
Не менее важно то, что оценочные понятия полностью господствуют в теоретическом окружении специальных проблем, во всяком случае, так было до самого последнего времени. Так было до тех пор, пока психология не начала исследовать структурные связи (Gestalt) в перцепции, заменив этим концепцию-оптических иллюзий, которая, вытекая не из психологических, а из эпистемологических категорий, произвольно смешивает все-эти «иллюзии» и отделяет их от других феноменов психологической оптики. Психология говорит о «заблуждениях» детей, о «практике», о «забывании», классифицируя группы процессов в соответствии с ценностью их продукта, а не в соответствии с природой психологических процессов. Конечно, психология выходит за пределы классификации только по ценностному основанию, когда она говорит о нарушениях, о более низком или более высоком положении в развитии или о качестве выполнения теста. Со всех сторон отмечаются тенденции к наступлению на актуальные психологические процессы. Но едва ли можно сомневаться в том, что мы находимся только в начале этой стадии, что те же самые промежуточные представления, лежащие между ценностными и неценностными, которые мы видели в физике Аристотеля, характерны и для таких противопоставлений, как высокий интеллект и слабоумие или желание и воля. Отделение концептуальной структуры психологии от утилитарных понятий педагогики, медицины и этики достигнуто только частично.
Возможно, и я считаю это вероятным, что вспомогательные понятия, такие, как «правильное» знание в противоположность «ошибочному», могут впоследствии получить законный смысл. Однако если так произойдет, то «иллюзия» должна будет характеризоваться не эпистемологически, а биологически.
b) Абстрактная классификация. Когда галилеевская и пост-галилеевская физика избавилась от различия между небесным и земным и, таким образом, невероятно расширила сферу действия естественных законов, это было связано не только с исключением ценностных понятий, но также и с изменением в трактовке классификации. Для аристотелевской физики принадлежность предмета к данному классу имела решающее значение, потому что для Аристотеля класс определял, сущность или сущностную природу объекта, и в позитивном и в негативном отношениях.
Эта классификация часто принимала вид пар противоположностей, таких, как холодный и теплый, сухой и мокрый, и по сравнению с современной классификацией носила застывший, абсолютный характер. В современной количественной физике дихотомические классификации полностью заменены непрерывными последовательностями. Субстанциональные концепции заменены функциональными1.
Нетрудно выделить аналогичную стадию в развитии современной психологии. Разделение на интеллект, память и волю восходит к аристотелевской классификации, а в некоторых областях, как, например, в анализе чувств (приятное и неприятное), или темпераментов2, или потребностей3, дихотомические классификации типа аристотелевской до сих пор имеют большое значение. Только постепенно эти классификации теряют свою важность и уступают место понятиям, которые пытаются установить одни и те же законы для всех этих областей и создать общую классификацию на основе функциональных различий.
c) Понятие закона. Классы Аристотеля абстрактно определяются как общая сумма тех характеристик, которые есть у группы объектов. Это обстоятельство является не просто характеристикой аристотелевской логики, но значительно определяет его понятия закономерности и случайности, которые кажутся мне столь важными для проблем современной психологии, что требуют более подробного исследования.
Для Аристотеля законны, умозрительно понятны те вещи, которые происходят без исключений. Также, и это он особенно подчеркивает, законны те вещи, которые происходят часто. Из класса умозрительно понятых исключены как простая случайность те события, которые происходят только однажды, индивидуальные события как таковые. Действительно, так как поведение вещи определено ее сущностной природой, и эта природа есть в точности абстрактно определенный класс (т. е. общая сумма общих характеристик целой группы объектов), то отсюда следует, что каждое событие как конкретное событие есть случайность, оно неопределенно. Таким образом, в этих аристотелевских классах пропадают индивидуальные различия.
Действительный источник этих представлений может быть в том, что для физики Аристотеля не все физические процессы имеют законный характер, приписанный им постгалилеевской физикой. Молодой физической науке Вселенная, которую она исследовала, казалась содержащей столько же хаотического, сколько и закономерного. Закономерность, понятность физических процессов была очень узко ограничена. Она присутствовала только в некоторых процессах, например в движениях звезд, но ее ни в коей мере не было в преходящих земных событиях. Как и для других молодых наук, для физики все еще было вопросом, подчиняются ли физические процессы законам, и если да, то в какой степени. И это обстоятельство очень повлияло на формирование физических представлений, хотя в философских принципах идея всеобщей закономерности уже существовала. В постгалилеевской физике, с уничтожением различий между закономерными и случайными событиями, отпала необходимость в доказательстве закономерности рассматриваемого процесса. Наоборот, аристотелевской физике было необходимо иметь критерий, чтобы решить, является ли данное событие законным. Конечно, в качестве такого критерия была взята в основном регулярность, с которой сходные события происходили в природе. Только такие события, как небесные, регулярность или, по крайней мере, частоту которых подтверждает история, подчиняются закону, и только постольку, поскольку они часты и, следовательно, являются больше чем частным событием — они умозрительно понятны. Другими словами, стремление науки понять сложный, хаотический и неясный мир, ее вера в полную расшифровку этого мира были ограничены лишь такими событиями, которые подтверждались в силу повторения в ходе истории, обладая определенной устойчивостью и стабильностью.
В этой связи нельзя забывать, что подчеркивание Аристотелем частоты (как основания для закономерности помимо абсолютной регулярности) представляет, по отношению к его предшественникам, тенденцию к расширению и конкретному применению принципа закономерности. «Эмпирик» Аристотель настаивает, что не только регулярное, но и частое является закономерным. Конечно, это только подчеркивает его противопоставление частного, индивидуального закономерному, так как частное событие как таковое находится за границами законности и в определенном смысле вне проблем науки. Закономерность остается ограниченной теми случаями, когда события повторяются и классифицируются (в аристотелевском абстрактном смысле), обнаруживая сущностную природу событий.
Это отношение к проблеме закономерности в природе, которое господствовало в средневековой физике и от которого даже такие противники аристотелевской физики, как Дж. Бруно и Ф. Бэкон, отошли только постепенно, имело несколько важных следствий.
Как должно быть ясно из предыдущего текста, концепция закономерности носила полностью квазистатистичекий характер. Закономерность рассматривалась как эквивалент высшей степени всеобщности, как то, что очень часто происходит одним и тем же образом, как высший случай регулярности и, таким образом, как полнейшее противопоставление нечастому или конкретному событию. Статистическое определение концепции закономерности ясно прослеживается еще у Бэкона, когда он с помощью своей таблицы присутствия старается решить, является ли данное объединение качеств реальным (сущностным) или случайным. Так, например, он выясняет численную частоту случаев, в которых качества теплого н сухого объединены в повседневной жизни. Статистический метод мышления в аристотелевской физике, конечно, менее математически точен, но не менее ясен.
В то же время (и это одно из самых важных следствий концепции Аристотеля) регулярность или частность понимались полностью в исторических терминах.
Полная свобода от исключений, «всегда», которое есть также и в последующих концепциях физической закономерности, здесь еще сохраняет свои первоначальные связи с частотой, с которой сходные случаи происходили в действительности, в историческом течении событий в обычном мире. Поясним это грубым примером: легкие предметы в обычных условиях довольно часто направляются вверх, тяжелые предметы обычно падают вниз. Пламя огня, во всяком случае в условиях, известных Аристотелю, всегда идет вверх. И эти правила частоты с ограничениями на климат, способ существования и прочие факторы, знакомые Аристотелю, определяют природу и тенденцию, приписываемую каждому классу объектов и приводят в данном примере к заключению, что пламя и легкие тела имеют тенденцию направляться вверх.
Теоретическая концепция Аристотеля имеет прямую связь с историко-географической структурой и напоминает, как и ценностные концепции, описанные выше, мышление первобытных людей и детей.
Когда первобытный человек использует разные слова для обозначения акта «ходьбы» в зависимости от северного или южного направления, или от пола идущего, или от того, нужно ли идти в дом или из дома4, он использует связь с исторической ситуацией, которая очень похожа на мнимые абсолютные описания (вверх или вниз) Аристотеля, реальное значение которых представляет собой тип географической характеристики, определение места по отношению к поверхности Земли.
Первоначальная связь понятий с «действительностью» в смысле данного историко-географического окружения, вероятно, самая важная черта физики Аристотеля. И от этого больше, чем от телеологии Аристотеля, зависит тот факт, что его физика в основном носит антропоморфный характер. И в отдельных частностях теории, и в проведении исследования видно, что еще не только не разведены физические и нормативные понятия, но и формулировки проблем и концепций, которые мы сегодня бы различали, с одной стороны, как исторические, а с другой — как неисторические, систематические, запутанно переплетаются (аналогичная путаница существует на ранних стадиях и других наук, например в экономике).
Из этих представлений получает новое направление также и установка аристотелевской физики по отношению к закономерности. До тех пор пока закономерность оставалась ограниченной такими процессами, которые регулярно повторялись одним и тем же образом, было видно не только то, что молодой науке не хватает мужества распространить принцип на все физические феномены, но и то, что концепция закономерности все еще имеет в основе историческое, временное значение. Акцент был поставлен не на общей валидности, которую современные физики понимают под закономерностью, а на событиях в исторически данном мире, которые демонстрировали требуемую стабильность. Высочайшая степень закономерности помимо простой частоты характеризовалась идеей постоянства, вечности. Таким образом, отрезок исторического времени, когда константность сохранялась, был расширен до бесконечности. Общая валидность закона не была еще ясно отделена от вечности процесса. Только постоянство или, по крайней мере, частое повторение было доказательством более чем единичной действительности. Даже здесь, в идее вечности, которая как будто бы переходит исторические границы, связь с непосредственной исторической действительностью остается очевидной, и эта связь была характерна для «эмпирических» концепций и метода Аристотеля.
Не только в физике, но и в других науках, например в экономике и биологии, можно ясно видеть, как на определенных, ранних стадиях тенденция к эмпиризму, к собиранию и упорядочиванию фактов несет в себе тенденцию к исторической концептуальной структуре, чрезмерной переоценке исторического.
2. ФИЗИКА ГАЛИЛЕЯ
С точки зрения такого эмпиризма концептуальная структура галилеевской и постгалилеевской физики должна казаться странной и даже парадоксальной.
Как было отмечено выше, использование математического аппарата и стремление к точности хотя они и важны, но не могут рассматриваться в качестве существенного различия между физикой Аристотеля и Галилея. Конечно, возможно перевести в математическую форму основное содержание, например, динамических идей физики Аристотеля. Понятно, что. развитие физики могло использовать форму математического описания Аристотеля, как это в действительности имеет место в современной психологии. Однако на самом деле отмечаются только следы таких тенденций, например в квазистатистичсских методах Ф. Бэкона, описанных выше. Но главное развитие пошло в другом направлении и в большей степени касалось изменения содержания, чем изменения формы
Те же самые рассуждения применимы и к точности новой физики. Нельзя забывать, что во времена Галилея не было таких часов, какие есть сейчас. Такие часы стали возможны благодаря знанию о движущих силах, установленных в работах Галилея5. Даже измерительные методы, используемые Фарадеем в ранних исследованиях электричества, показывают, какую малую точность, в современном понимании точности до такого-то десятичного знака, использовали в критические стадии развития физики.
Действительные источники тенденции к квантификации лежат глубже, а именно в новом представлении физиков о природе физического мира, в распространении требований физики на нее саму, в задаче понимания мира и в возросшей вере в возможность их выполнения. Это радикальные и далеко идущие изменения в фундаментальных идеях физики, а стремление к определению количества — только одно из их проявлений.
а) Гомогенизация. Мировоззрение Бруно, Кеплера или Галилея определяется идеей исчерпывающего, всеохватывающего единства физического мира Один и тот же закон управляет движением звезд, падением камней и полетом птиц. Что касается обоснованности закона, то эта гомогенизация физического мира лишает возможности деления физических объектов на устойчивые, абстрактно определенные классы, имеющие огромное значение для физики Аристотеля, где принадлежность к определенному классу рассматривалась как определяющая физическую природу объекта.
Тесно связана с этим и утрата важности логических дихотомий и концептуальных антитез. Их место заняли все более и более подвижные переменные благодаря градациям, которые уничтожили дихотомии с их характером антитез и представили в логической форме переходную стадию между концепцией классов и концепцией серий6.
б) Генетические понятия. Уничтожение острых антитез неподвижных классов ускорилось в силу происходящего в то же время перехода к действительно функциональному способу мышления, к использованию генетически обусловленных концепций. Для Аристотеля непосредственно воспринимаемое явление, которое современная биология определяет как фенотип, было едва отличимо от свойств, которые определяют глубинные связи объектов. Например, того факта, что легкие тела относительно часто двигаются вверх, для него было достаточно, чтобы приписать им стремление вверх. С различением фенотипа от генотипа, или, в более общем виде, с различением описательных теорий от генетически обусловленных с ударением на последних, многие различия прежних классов потеряли свое значение, Орбиты планет, свободное падение камня, движение тела по наклонной плоскости, колебания маятника, которые, если их классифицировать в соответствии с фенотипами, попали бы в разные, даже противоположные классы, оказываются просто различными проявлениями одного и того же закона.
в) Конкретность. Возросшее внимание, к количеству, которое, кажется, придало современной физике формальный и абстрактный характер, происходит не от какого-то стремления к логической формальности. Скорее повлияло стремление к полному описанию конкретной действительности даже в единичных случаях, обстоятельство, которое следовало бы особенно подчеркнуть в связи с современной психологией. Во всех разделах науки конкретный объект определяется не только с помощью качества, но как обладающий определенной силой или степенью каждого своего свойства. До тех лор пока важными и умозрительно понятными считают только такие свойства объекта, которые есть у всей группы объектов, индивидуальные различия в степени остаются без внимания, так как в абстрактно определенных классах эти различия более или менее исчезают. С возрастанием стремления к пониманию действительных событий и конкретных случаев с необходимостью возросла важность описаний различий в степени, которые характеризуют индивидуальные случаи, и в конечном счете потребовалась подлинная количественная детерминация.
Возросли и желание и возможность понять конкретные отдельные случаи и понять их целиком, а это, вместе с идеями гомогенности физического мира и непрерывности свойств объектов, дало главный импульс к усилению тенденции к квантификации в физике.
г) Парадоксы нового эмпиризма. Стремление к максимально возможному контакту с действительностью, которое теперь обычно считается характерным и связанным с антиспекулятивным стремлением, привело к теоретическим структурам, диаметрально противоположным аристотелевским, и, как это ни удивительно, включило в себя прямую антитезу его «эмпиризму».
Понятия Аристотеля демонстрируют, как мы видели выше, прямую связь с исторически данной реальностью и с действительным ходом событий. Для современной физики недостаточно указания на прямую связь с исторической реальностью. Факт, столь важный для аристотелевских понятий, что данный процесс был только однажды, или повторялся часто, или повторялся неизменно в ходе истории, практически неприменим к наиболее важным вопросам современной физики. Это обстоятельство считается случайным или чисто историческим.
Например, закон падения тел не утверждает, что тела очень часто падают вниз. Он не утверждает, что событие, к которому применима формула S-lf2glz — «свободное, и беспрепятственное падение» тела, происходит регулярно или даже часто в действительной истории мира. Является ли описываемое законом событие редким или частым, не имеет отношения к закону. Действительно, в определенном смысле закон относится к тем случаям, которые никогда не реализуются или реализуются лишь приблизительно в действительном ходе истории. Только в эксперименте, в искусственно созданных условиях имеют место-случаи, приближающиеся к событиям, с которыми имеет дело-закон. Утверждения современной физики, которые часто считаются антиспекулятивными и эмпирическими, без сомнения, имеют значительно меньше эмпирического по сравнению с аристотелевским эмпиризмом и имеют значительно более творческий характер, чем понятия Аристотеля, непосредственно базирующиеся на исторической действительности.
Б. В ПСИХОЛОГИИ
Здесь мы оказываемся лицом к лицу перед вопросами, которые как проблемы действительного исследования и теории сильно повлияли на развитие психологии и которые в значительной степени создали почву для ее современного кризиса.
Понятия психологии, по крайней мере в некоторых решающих отношениях, являются полностью аристотелевскими в своем действительном содержании, хотя во многих отношениях форма их представления и изменилась. Современная борьба и теоретические трудности в психологии во многом, и даже в своих частностях, напоминают трудности, которые достигли вершины в период борьбы с аристотелевским способом мышления в физике.
1. Аристотелевские понятия
а) Случайность, индивидуального события. В теоретической структуре психологии доминирует, так же как это было и в аристотелевской физике, вопрос о регулярности в смысле частоты. Это очевидно в ее непосредственном отношении как к отдельным феноменам, так и к закономерности. Например, если показывают фильм о конкретном инциденте в поведении определенного ребенка, то первый вопрос психолога обычно такой: «А все ли дети поступают так или является ли это, по крайней мере, общим?» И если человек отвечает отрицательно, то показанное перестает для психолога представлять научный интерес. Обращать внимание на такой «исключительный случай» кажется ему научно незначимым капризом.
Реальное отношение исследователя к отдельным событиям и проблеме индивидуальных черт, вероятно, наиболее ясно выступает в его исследовательской практике, чем во многих теориях. Индивидуальное событие кажется ему случайным, неважным, не имеющим научного значения. Однако это может быть какое-то неординарное событие, какой-то потрясающий случай, что-то, что определило судьбу человека или появление исторически важной личности. Стало обычаем в таких случаях подчеркивать «мистический» характер индивидуальности и самобытности, попятный только «интуиции» или, во всяком случае, не науке
Оба этих отношения к конкретному событию приводят к одному и тому же заключению, то, что не повторяется, лежит вне пределов сферы понимания.
б) Закономерность как частота. Почтение, с которым рассматривается частота в современной психологии, связано с тем фактом, что до сих пор обсуждается вопрос, является ли, а если да, то в какой степени, психический мир закономерным, так же как в аристотелевской физике это почтение было связано с неуверенностью в закономерности физического мира. Здесь нет необходимости подробно описывать все превратности, которые претерпел тезис о закономерности психического в философских дискуссиях. Достаточно вспомнить, что даже теперь еще заметно стремление ограничить применение закона областью некоторых «низших» сфер психических событий. Нам важнее отметить, что область, которая считается закономерной не в принципе, а в действительном психологическом исследовании даже в экспериментальной психологии, была расширена очень незначительно. Если психология только очень постепенно и, колеблясь, пробивалась за пределы сенсорики в область воли и аффекта, то это, конечно, связано не только с техническими трудностями, но в основном с тем фактом, что в этой области действительное повторение, возвращение того же самого события не может ожидаться. А это повторение остается, как это было и у Аристотеля, в значительной степени базисом для допущения закономерности или понятности события
Таким образом, любая психология, которая не рассматривает закономерность как нечто, свойственное самой природе психического, а следовательно, и всем психическим процессам, даже тем, что происходят только однажды, должна иметь критерий, чтобы решать, как физика Аристотеля, имеет ли нет она дело в каждом отдельном случае с закономерными феноменами. И снова, как в физике Аристотеля, частота или повторяемость взяты за такой критерий. Свидетельством глубины и движущей силы этой связи (между повторением и закономерностью) является то, что она использована для определения эксперимента, научного инструмента, который если прямо не противопоставляется физике Аристотеля, то по крайней море приобрел важность только в относительно позднее время. Даже для Вундта повторение было неотъемлемой частью концепции эксперимента. Только в последние годы психология начала отказываться от этого требования, которое отделяет большую часть психического от экспериментальных исследовании.
Однако, вероятно, еще более важным, чем ограничение экспериментального исследования, является тот факт, что эта непомерная ценность повторения (т. е. рассматривание частоты как критерия и проявления закономерности) оказывает преобладающее влияние на формирование представлений в психологии, особенно в ее молодых ветвях.
Так же как это происходит в физике Аристотеля, современная детская психология рассматривает как характерные для данного возраста, а психология эмоций как характерные для данного выражения те свойства, которые являются общими в группе индивидуальных случаев. Это абстрактное аристотелевское понятие класса определяет вид и господствует в процедуре классификации.
в) Класс и сущность. Современная детская психология, а также психология аффектов подтверждают своим примером аристотелевское обыкновение рассматривать абстрактно определенные классы как сущностную природу отдельного объекта и, следовательно, как объяснение его поведения. То, что является общим у детей определенного возраста, принимается за фундаментальное свойство данного возраста. Факт, что трехлетние дети достаточно часто негативно настроены, рассматривается как свидетельство того, что негативизм свойствен природе трехлетних, и концепция негативного возраста или стадии тогда рассматривается как объяснение (хотя, возможно, и неполное) появления негативизма в данном конкретном случае.
Аналогично понятие потребностей, например потребность при голоде или материнский инстинкт, суть не более, чем абстрактное выделение черт, свойственных группе актов, которые происходят относительно часто. Эта абстракция принимается за обязательный факт поведения и в свою очередь используется для объяснения частого появления инстинктивного поведения, например заботы о потомстве. В сходном положении находится большинство объяснений выражения характера или темперамента. Здесь, так же как и во многих других фундаментальных теориях, касающихся способностей, таланта, и в сходных теориях, используемых исследователями интеллекта, современная психология в действительности сведена к объяснениям в терминах аристотелевских сущностей. Этот тип объяснения долгое время критиковался как психология способностей и объяснение с порочным кругом, но не был заменен никаким другим способом мышления.
г) Статистика. Классификационный характер концепций и подчеркивание роли частоты методологически проявились в современной психологин утверждением о важности статистики. Статистическая процедура, по крайней мере, в ее самом обычном применении в психологии — самое поразительное проявление аристотелевского способа мышления. Чтобы продемонстрировать общие черты данной группы фактов, вычисляется среднее. Это среднее приобретает ценность образца и используется для характеристики (как умственный возраст) свойств «определенного» двухлетнего ребенка. Между современной психологией, которая так много работает с числами и графиками, и физикой Аристотеля есть внешнее различие. Но это различие, достаточно типичное, значительно больше является различием в технике выполнения, чем в действительном содержании концепции. По существу, статистический способ мышления, который является необходимым следствием аристотелевских концепций, очевиден так же, как это мы уже увидели и в физике Аристотеля. Различие заключается в том, что вследствие необычайного развития математики и общего научного метода статистическая процедура в психологии стала яснее и отчетливее.
В последние годы все усилия психологии по пути дальнейшего уточнения шли в направлении усовершенствования и расширения статистических методов. Эти усилия достаточно оправданы,так как они показывают решимость достичь адекватного понимания всей реальности психической жизни. Но на самом деле они основаны, по крайней мере частично, на амбициях продемонстрировать научный статус психологии, используя как можно больше математику и доводя все вычисления до последнего возможного десятичного знака.
Это формальное расширение метода ни в малой мере не изменило лежащих в его основании понятий. Они полностью остались аристотелевскими. Конечно, математическая формулировка метода только укрепляет и расширяет власть концепций, лежащих в основе. Бесспорно, это затрудняет видение реального характера понятий, а следовательно, и вытеснения их другими, а это сложность, с которой не пришлось бороться физике Галилея, поскольку аристотелевский способ мышления не был столь укреплен и затемнен математикой.
д) Пределы знания. Исключения. Закономерность считается связанной с регулярностью и рассматривается как антитеза индивидуальному случаю. До тех пор пока психолог соглашается со всеми обоснованиями психологических предположений, он рассматривает их как только регулярно действующие, и его согласие с ними принимает такой вид, что у него остается знание некоторого различия между просто регулярностью и полной закономерностью, и он приписывает биологическим и, кроме того, психологическим предположениям (в противовес физическим) только регулярность. Или если закономерность считается только экстремальным случаем регулярности, в этом случае все различия (между закономерностью и регулярностью) исчезают в принципе, хотя необходимость определения степени регулярности остается.
Тот факт, что закономерность и индивидуальность считаются антитезами, имеет два типа следствий в реальном исследовании. Во-первых, это означает ограничение исследования. Безнадежными считаются попытки понять реальное, уникальное движение эмоций или действительную структуру конкретной личности. Трактовка этих проблем сводится к одним лишь средним показателям, примером могут служить тесты и вопросники. Любой, кому эти методы кажутся неадекватными, сталкивается с упреком в скептицизме или с сентиментально высокой оценкой индивидуальности и мнением, что область, в которой в болышшетве случаев исключено повторение сходных ситуаций, недоступна научному пониманию и требует сопереживающей интуиции. В обоих случаях эта область изымается из экспериментального исследования, так как качественные свойства считаются прямо противоположными закономерным. Способ, каким эта точка зрения продолжает защищаться в дискуссиях no-экспериментальной психологии, напоминает даже в своих частностях аргументы, против которых боролась физика Галилея. В то время спрашивали, как можно объединять в едином законе движение таких качественно различных феноменов, как движения звезд, полет листьев на ветру, полет птиц и падение камня с горы. Но противопоставление закона и индивидуальности соответствует аристотелевской концепции и примитивному способу мышления, составляющим философию обычной жизни, как это достаточно часто проявляется в работах самих физиков, но не в их физике, а в их философии.
Убежденность в невозможности полностью понять индивидуальный случай подразумевает также в дополнение к этому ограничению некоторую слабость исследования: оно удовлетворяется установлением только регулярностей. Требования психологин к строгости положении пе идут дальше необходимости их обоснования «в общем», или «в среднем», или «как правило».
Говорят, что «сложность» и «изменчивость природы» жизненных процессов делают неразумным требование отсутствия исключений. В соответствии со старой поговоркой «Исключение подтверждает правило» психология не рассматривает исключение как контраргументы до тех пор, пока их частота не очень велика.
Отношение психологии к понятию закономерности поразительно ясно демонстрирует аристотелевский способ ее мышления. Она основана на очень тощей уверенности в закономерности психических событий и имеет для исследователя-дополнительную прелесть отсутствия слишком высоких требований к законности его предположений и к обоснованию их.
е) Историко-географические понятия. Для того взгляда на природу закономерности и роль повторяемости, который, как мы видели, характерен для физики Аристотеля, в дополнение к тем мотивам, которые мы уже отметили, фундаментальную значимость имели и прямые ссылки на действительность в ее историко-географическом смысле. Подобно этому, и это является свидетельством тесной связи, существующей между этими способами мышления, современная психологи» во многом определяется теми же ссылками на историко-географические данные. Исторический уклон психологических понятий опять-таки не всегда очевиден, а связан с неисторнческими, систематическнми понятиями и неотделим от них. Эта квазиисторическая направленность, на мой взгляд, является основой для понимания и критики понятийных структур такого типа.
Хотя мы уже критиковали статистический способ мышления, но отдельные использованные им формулы в конце концов не важны для тех вопросов, которые мы обсуждаем. Дело не в том, что берется среднее арифметическое, что исследователь складывает и делит, не это является предметом данной критики. Конечно, эти операции будут продолжать широко использоваться и в будущей психологии. Критика направлена не на то, что применяются статистические методы, а на то, как они применяются и, особенно, какие случаи комбинируются в группы.
В современной психологии подчеркивается ссылка на историко-географические данные и зависимость заключений от частоты действительного появления события. В самом деле, что-касается прямой ссылки на исторические данные, то способ, с помощью которого приходят к заключению о природе одного-, двух или трехлетнего ребенка путем вычисления статистических средних, полностью соответствует бэконовской коллекции данных случаев сухости в его таблице присутствия. Конечно, в этих усреднениях сделана некоторая, очень грубая уступка требованиям неисторических концепций: явно патологические случаи, а иногда даже те случаи, которые связаны с нестандартным окружением, обычно исключаются. Помимо этого соображения исключение наиболее сильных отклонений, представление, что случаи располагаются в статистической группе, в сущности остается на историко-географичеокой почве. Для группы, определенной в историко-географичеекпх терминах, например для годовалых детей Вены или Нью-Йорка, в 1928 г. вычислены средние данные, которые, без сомнения, имеют огромное значение для историков или учителей, но которые не теряют своей связи с историко-географическими явлениями если даже продолжить вычисление среднего для всех детей Германии, Европы или всего мира или десятилетие вместо одного года. Такое расширение исторического и географического базиса не уничтошсает специфическую зависимость этой концепции от частоты, с которой индивидуальные случаи происходят в историко-географически определенном месте.
Следовало бы раньше обратить внимание на утонченность статистики, основанной на ограничении историко-географиче-ского базиса, такой, как рассмотрение годовалых детей пролетарского района Берлина в первые послевоенные годы. Такие группировки обычно основаны как на количественных особенностях конкретных случаев, так и на историко-географических определениях. Но даже такие ограничения в действительности противоречат духу статистики, основанному на частоте. Они даже означают методологически некоторый сдвиг в сторону конкретных особенностей. В связи с этим нельзя забывать, что даже при крайней степени утонченности, как, например, при исследовании одного ребенка, реальное определение осуществляется в историко-географическнх терминах или, в лучшем случае, социологических категориях; это происходит в соответствии с критерием, который объединяются в одну группу такие случаи, которые психологически сильно различаются или даже противопоставляются друг другу. Следовательно, такие статистические исследования не могут, как правило, объяснить динамику затронутых процессов.
Прямая ссылка на исторически данную действительность, которая характерна для аристотелевской теоретической структуры, очевидна и в дискуссии об эксперименте и его близости к реальным условиям. Конечно, можно справедливо критиковать эксперименты, посвященные простым реакциям, основы экспериментальной психологии воли или эксперименты рефлексологии по причине их сильного расхождения с жизненными условиями. Но это расхождение во многом основано на стремлении исследовать такие процессы, которые не представляют из себя индивидуальные особенности в конкретном случае, но которые как «простые элементы» (возможно, простейшие движения) являются общими для любого поведения или которые, так сказать, происходят в каждом случае. В противовес вышесказанному часто требуется приближение к жизненным условиям, как, например, в психологии воли. В частности, подразумевается, что исследуют случаи, которые невозможно воссоздать экспериментально, в которых происходят наиболее важные решения в жизни. И здесь также нам противостоит ориентация на историческое значение. Это требование, которое, если перенести его в физику, означало бы, что некорректно исследовать гидродинамику в лаборатории, лучше исследовать величайшие реки мира. Тогда выступают два момента: в области теории и закона — высокая оценка исторически важного и презрение к обычному; в области эксперимента — выбор процессов, которые происходят часто (или являются общими для многих событий). Оба показательны как мера аристотелевского смешения исторических и систематических вопросов, которые имеют от систематики связь с абстрактными классами и презрение ко всей реальности конкретного случая.
2. Понятийная структура Галилея
В противоположность понятийной структуре Аристотеля, которую я постарался кратко охарактеризовать, сейчас в психологии стало очевидным развитие, которое выступает случайно или действительно в радикальных тенденциях, в основном маленькими шагами, иногда впадая в ошибку (особенно когда пытаются наиболее точно следовать примеру физики) но которые в основном ясно и непреодолимо ведут к изменениям и в конечном счете могут означать не что иное, как переход от аристотелевской к галилеевской понятийной структуре.
а) Никаких ценностных концепций. Никаких дихотомий. Унификация областей. Наиболее важные общие обстоятельства, которые проложили путь к галилеевским представлениям в физике, ясно и отчетливо прослеживаются в современной психологии.
Победа над ценностными, антропоморфическими классификациями феноменов на каких-то иных основаниях, чем природа самих психических процессов, никак не может считаться полной, но во многих областях, особенно в сенсорной психологии, по крайней мере главные трудности уже позади.
Как и в физике, группирование событий и объектов в оппозиционные пары и сходные логические дихотомии заменяется группированием с помощью серийных понятий, которые допускают непрерывное изменение, частично обязанные более широкому опыту н осознанию факта, что всегда есть переходные стадии.
В наибольшей мере это коснулось сенсорной психологии, особенно в области психологической оптики и акустики, а позднее и обоняния. Но тенденция к таким изменениям заметна и в других областях, например в области чувств.
Особенно теория Фрейда — и это одна из ее главнейших заслуг — многое делала для уничтожения границы между нормой и патологией, обычным и необычным и, таким образом, способствовала гомогенизации всех областей психологии. Конечно, этот процесс еще далек от завершения, но это полностью сравнимо с тем, что произошло в современной физике и в результате чего были объединены небесные и земные процессы.
Также в детской психологии и в психологии животных постепенно исчезает необходимость выбора между двумя альтернативами отношения к ребенку как к маленькому взрослому и к животному, как к неразвитому низшему человеку, или попыткам установить непроходимую пропасть между ребенком и взрослым, животным и человеком. Эта гомогенизация становится все более ясной во всех областях, и это не чисто философское требование какого-то абстрактного философского единства, но влияние конкретных исследований, в которых различия полностью сохраняются.
б) Безоговорочная общая валидность психологических законов Наиболее ярким и важным проявлением возрастающей гомогенизации помимо перехода от классов к понятиям серий является тот факт, что валидность конкретных психологических законов больше не ограничена конкретными областями, как она раньше ограничивалась нормальными взрослыми людьми на том основании, что от психопатов или гениев можно ожидать что-то иное или что в этих случаях данные законы неприменимы. Теперь начинают понимать, что любой психологический закон должен выполняться без исключений. По своему содержанию этот переход к концепции строгой закономерности без всяких исключений в то же время означает окончательную и всеохватывающую гомогенизацию и гармонизацию целой области, которая дала физике Галилея опьяняющее чувство беспредельной широты, так как в отличие от концепции абстрактных классов не ставит пределы широкой вариативности мира и потому, что единственный закон охватывает целую область.
Тенденции к гомогенизации, основанные на валидностн законов без всяких исключений, стали заметны в психологии только в самое последнее время, но они открывают необыкновенно широкую перспективу
Исследования законов структуры — в особенности экспериментальное исследование целого-показали, что одни и те же законы выполняются не только в различных областях психологической оптики, по также в психологии слуха и в сенсорной психологии в целом. А это является большим шагом на пути к гомогенизации.
Далее выяснилось, что законы оптических фигур и интеллектуального инсайта тесно связаны. Важные и сходные законы были открыты в экспериментальном исследовании целостного поведения, процессов воли, психологических потребностей. Аналогичным должно быть развитие психологии в областях памяти и выражения. Коротко, тезис об общей валидности психологических законов в последнее время стал значительно более конкретным, отдельные законы плодотворно применяются к областям, которые раньше считались качественно различными, так что тезис о гомогенности психической жизни в отношении ее законов получает огромную силу и уничтожает границы прежде отделенных друг от друга областей.
в) Постановка целей. Тезис о валидности психологических законов без всяких исключений имеет также большое методологическое значение. Это приводит к возрастанию требований, предъявляемых к доказательствам. Становится невозможным легко допускать исключения. Они ни в коем случае «не подтверждают правило», а, наоборот, являются достоверными опровержениями, даже если они появляются очень редко, если можно продемонстрировать хотя бы одно-единственное исключение. Тезис об общей валидности не допускает ни одного исключения во всей сфере психического, будь то ребенок или взрослый, психология нормы или патологии.
С другой стороны, тезис о валидностн психологических законов без всяких исключений делает доступным исследованию, особенно эксперименту, те процессы, которые не часто повторяются в одном и том же виде, например определенные аффективные процессы
г) От средних случаев к чистым случаям. Ясная оценка этого обстоятельства до сих пор никоим образом не стала привычной в психологии. В самом деле, в соответствии с более ранней, аристотелевской, точкой зрения, может казаться, что новая процедура скрывает фундаментальное противоречие, отмеченное нами ранее. Кто-то заявляет, что хочет постигнуть полную конкретную реальность глубже, чем это возможно с помощью концепций Аристотеля, и даже считает, что эта реальность является случайной в своем историческом течении и географическом окружении. Например, общая валидность закона движения по наклонной плоскости основывается не на взятии среднего из максимально возможного числа случаев камней, катящихся с горы, и последующем принятии этого среднего за наиболее вероятный случай. В большей степени это основано на явлении движения без трения идеальной сферы вниз по абсолютно прямой и твердой плоскости, т. е. на процессе, который даже в лаборатории можно создать только приблизительно и который наименее вероятен в обычной жизни. Кто-то заявляет, что стремится к полной конкретности и валидности, и даже использует метод, который с точки зрения предыдущей эпохи не обращает внимания на исторически данные факты и полностью основывается на индивидуальных случаях, даже на самых ярких исключениях.
Как физик приходит к этой процедуре, которая бьет по аристотелевским взглядам современной психологии как вдвойне парадоксальным, становится понятным, когда мы оказываемся лицом к лицу перед необходимыми методологическими следствиями в результате изменений в понимании закономерности. Когда закономерность больше не ограничивается случаями, которые происходят регулярно или часто, но является характерной для любого физического события, пропадает необходимость в демонстрации закономерности события с помощью какого-либо специального критерия, такого, как частота или распространенность. Тогда даже конкретный случай без всяких затруднений становится закономерным. Историческая редкость не является опровержением, историческая регулярность не является доказательством закономерности. Ибо понятие закономерности должно быть отделено от понятия регулярности; понятие полного отсутствия исключений из закона должно быть строго отделено от понятия исторического постоянства («навечно» у Аристотеля).
Далее. Содержание закона не может определяться вычислением средних величин из исторически данных случаев. Для Аристотеля природа вещи выражалась характеристиками, общими для исторически данных случаев. Наоборот, понятия Галилея, которые относятся к исторической частоте как к случайности, должны также считать случайностью и те свойства, которые возникают, если взять среднее из исторически данных случаев. Если необходимо понять отдельное событие, а тезис о закономерности событий без исключений не должен быть только философским пределом, но решающим фактором действительного исследования, то должна быть другая возможность проникнуть в суть события, способ, отличный от игнорирования!всех индивидуальных черт конкретного события. Решение этой проблемы может быть достигнуто разъяснением парадоксальных процедур метода Галилея с помощью рассмотрения проблем динамики.
3. ДИНАМИКА
А. ИЗМЕНЕНИЯ В ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ ДИНАМИЧЕСКИХ ПОНЯТИЯХ ФИЗИКИ
Динамические проблемы физики были чужды аристотелевскому способу мышления. Тот факт, что динамические проблемы во всех отношениях имели большое значение для физика Галилея, позволяет нам рассматривать динамику как характерный результат галилеевского способа мышления . Как. всегда, он затрагивал не только смену интересов, но включал и изменение в содержание теорий. Даже Аристотель подчеркивал «становление» по сравнению с его предшественниками. Вероятно, более корректно сказать, что в аристотелевских концепциях статика и динамика еще не дифференцировались. Это происходит особенно вследствие некоторых фундаментальных предположений.
1. Телеология и физические векторы
Ведущей характеристикой аристотелевской динамики выступает тот факт, что она объясняла события с помощью понятий, которые мы теперь считаем специфически биологическими или психологическими: каждый объект стремится, в той мере как этому не препятствуют другие объекты, к совершенству, к реализации своей собственной природы. Как мы уже видели, для Аристотеля это то, что является общим для класса объектов. Тогда получается, что класс для него это в то же время — понятие и цель (хеХос,) объекта.
Эта телеологическая теория физических событий показывает не только то, что биология и физика еще не разделены. Она также свидетельствует, что динамика аристотелевской физики в своих главных пунктах сходна с анимистическим и неестественным способом мышления примитивного человека, который рассматривает все движения как проявления жизни. Тогда, в случае произведенных человеком вещей, представление их создателя об объекте есть в одном смысле и причина и цель события.
Далее, для Аристотеля понятие причины физического события было неразрывно связано с психологическими «потребностями»: объект стремится к определенной цели; поскольку дело касается движения, оно стремится к месту, соответствующему его природе. Тяжелое тело стремится вниз, и чем оно тяжелее, тем это стремление сильнее; в то же время легкие объекты стремятся вверх.
Обычно эти физические представления Аристотеля отбрасывают, назвав их антропоморфическими. Но мы считаем, что те же самые фундаментальные динамические идеи полностью доминируют в современной психологии и биологии, и, вероятно, было бы лучше исследовать действительное содержание аристотелевских тезисов насколько это возможно, независимо от стиля их представления.
Обычно говорят, что телеология предполагает стремление событий к цели, причинное объяснение которых не знают, и видят в этом наиболее важное различие между телеологическим и причинным объяснением. Но такой взгляд неверен, так как причинное объяснение современной физики использует определенные количества, математически описанные векторы. Физическая сила, которая определяется как «причина физических изменений», считается определенным векторным фактором. В использовании векторных факторов как основания динамики нет различия между современными и аристотелевскими взглядами.
Реальное различие в большей степени лежит в том факте, что характер и направление физических векторов в динамике Аристотеля полностью детерминировалось природой рассматриваемого объекта. Наоборот, в современной физике существование физического вектора всегда зависит от взаимосвязей нескольких физических факторов, особенно от отношений объекта с его окружением.
2. Значение целой ситуации в динамике Аристотеля и Галилея
Для понятий Аристотеля окружение имеет значение только постольку, поскольку может вызвать нарушения, вынужденные изменения процессов, следующих из природы рассматриваемого объекта. Векторы, которые детерминируют движение объекта, полностью детерминированы объектом, т. е. они не зависят от отношений объекта с окружением, и они навсегда принадлежат объекту, безотносительно к окружению в любое данное время. Тенденция легких тел двигаться вверх находится в них самих; стремление вниз тяжелых объектов расположено в тех объектах. Наоборот, в современной физике не только выводят тенденцию легких тел стремиться вверх из отношений тела с окружением, но и сам вес тела зависит от такого отношения.
Этот решительный переворот получил ясное выражение в классических исследованиях Галилея о законе падения тел. Даже тот факт, что он не исследовал тяжелое тело само по себе, а процесс «свободного падения или движения на наклонной плоскости» выражает переход к понятиям, которые могут быть определены только при соотнесении их с определенной ситуацией (т. е. наличие плоскости с определенным углом наклона или пустое вертикальное пространство). Идея исследования свободного падения (быстрота которого не позволяет произвести удовлетворительное наблюдение) при помощи более медленного движения на наклонной плоскости заранее предполагает, что динамика события больше не связана с изолированным объектом как таковым, а считается зависимой от целой ситуации, в которой происходит событие.
Фактически процедура Галилея включает глубокое исследование ситуационных факторов. Определен наклон плоскости, который является отношением высоты к длине. Список предполагаемых ситуаций (свободное падение, движение на наклонной плоскости, горизонтальное движение) исчерпан и расклассифицирован с помощью изменения угла -наклона. Зависимость, основных черт события (например, его скорость) от основных свойств ситуации (наклон плоскости) становятся важным концептуальным и методологическим центром. Такой динамический взгляд не означает, что природа объекта потеряла свою значимость. Свойства и структура подразумеваемых объектов важны и для галилеевской теории динамики. Но более важным считается ситуация, а не объект. Векторы, детерминирующие динамику события, определяются с помощью конкретного целого, включающего объект и ситуацию.
Для завершения этого взгляда физика Галилея попыталась охарактеризовать индивидуальность всей заданной ситуации как можно более конкретно и точно. Это явилось полной противоположностью принципам Аристотеля. Зависимость события от ситуация, в которой оно происходит, означает для аристотелевского способа мышления, выясняющего общее путем отыскивания общих черт у многих случаев, только силу, нарушающую порядок. Меняющиеся ситуации кажутся чем-то случайным, что лишь нарушает и затемняет сущностную природу. Следовательно, чтобы понять сущностную природу объекта и направление его цели, обоснованным и обычным было как можно более полное исключение ситуации, абстрагирование от ситуации.
3. Освобождение от исторических склонностей
Действительное исследование такого типа векторов, очевидно, заранее предполагает, что заданный процесс происходит с определенной регулярностью или частотой. В противном случае исключение различий ситуации не оставило бы сходного. Если кто-то исходит из фундаментальных понятий динамики Аристотеля, исследование динамики процесса должно быть тем более трудным, чем больше оно зависит от природы заданной ситуации — здесь можно было бы подумать о проблеме эмоций в психологии. Таким образом, единичное событие становится в принципе незакономерным, так как нет способа исследовать его динамику.
Галилеевский метод определения динамики процесса прямо противоположен этой процедуре. Поскольку динамика процесса зависит не только от объекта, по также и прежде всего от ситуации, то было бы бессмысленным пытаться получить общие законы процесса, исключив, насколько возможно, ситуацию. Становится неразумной попытка получить как можно большее количество ситуаций и считать всегда имеющими силу только те факторы, которые наблюдаются при всех обстоятельствах, в любой и каждой ситуации. Наоборот, необходимо постигать всю заданную ситуацию, со всеми ее характеристиками так точно, насколько это возможно.
Шаг от конкретного случая к закону, от «этого» события к «такому» событию, больше не требует подтверждения исторической регулярностью, которая характерна для аристотелевского способа мышления. Этот шаг к общему автоматически и немедленно дается принципом закономерности физических событий без исключений. Теперь для исследования динамики важным становится не абстрагирование от ситуации, а отыскание тех ситуаций, в которых детерминирующие факторы целостной динамической структуры проявляются наиболее ярко, отчетливо и легко видимы. Вместо ссылки на абстрактное среднее из возможно большого числа исторически данных случаев есть ссылка на полную конкретность отдельной ситуации.
Мы не можем рассмотреть здесь во всех подробностях, почему не все ситуации оказываются равно полезными для исследования динамики, почему определенные ситуации обладают методологическим преимуществом и почему, насколько это возможно, они устанавливаются экспериментально. Только одно обстоятельство, которое, как мне кажется, очень редко оценивается корректно и которое послужило началом для непонимания, имеющего серьезные последствия для психологии, требует разъяснения.
Выше мы уже видели, как галилеевские понятия разделили неразделимые до этого вопросы исторического течения событий, с одной стороны, и законы событий — с другой. При систематизации проблем они отказались от прямых ссылок на историко-географические данные. Тот факт, что устанавливаемая процедура не противоречит, как это может показаться на первый взгляд, эмпирической тенденции в понимании всей реальности, становится ясным из последнего соображения: аристотелевская прямая связь с исторической регулярностью и средним в действительности означает отказ от попытки понять конкретное, всегда ситуационно-обусловленное событие. Когда эта непосредственная связь порвана полностью, когда место историко-географического постоянства заменяется особенностями всей ситуации и когда (как в экспериментальном методе) частая и постоянная ситуация становится тем же самым, что редкая и изменчивая, только тогда становится возможным взять на себя задачу понимания реального, всегда полностью уникального события.
4. Смысл дифференциального процесса
Может казаться, что методологически мы здесь сталкиваемся с другой теоретической трудностью, которую легче пояснить простым примером, чем общими рассуждениями. Для того чтобы легче увидеть суть, я выбираю пример не из хорошо знакомой физики, а из проблематичной психологии. Если попытаться изобразить поведение ребенка в психологическом силовом поле — правомерность этого тезиса здесь не обсуждается, легко может быть выдвинуто следующее возражение.
Ребенок стоит перед двумя привлекательными объектами, скажем, игрушка (И) и кусочек шоколада Ш), которые находятся в разных местах (рис. 1). Тогда в соответствии с этой гипотезой существует поле сил в данных направлениях (а и Ь). Пропорциональная величина сил независима, и не имеет значения, применим ли физический закон параллелограмма сил к физическому полю Сил, Далее, когда сформировалась результирующая этих двух сил, она должна идти в направлении (г), которое не ведет ни к Я, ни к Ш. И как легко можно заключить из этой теории, ребенок не достигнет ни Я, ни Ш.
image002.gif
В действительности же, такое заключение было бы слишком поспешным, так как если бы даже вектор имел направление (г) в момент старта, это не означает, что действительный процесс постоянно сохраняет это направление. Вместо этого вся ситуация изменяется вместе с процессом, изменяя величину и направление векторов, которые в данный момент определяют динамику. Даже если кто-то признает параллелограмм сил, а также и постоянство внутренней ситуации у ребенка, действительный процесс в результате изменений ситуации в конце концов всегда приведет ребенка к одному из двух привлекательных объектов (рис. 2).
С помощью этого примера я хотел показать следующее: если кто-то пытается вывести динамику процесса, особенно векторы, определяющие его, из действительного события, то он вынужден обращаться к дифференциальным процессам. В нашем примере он может рассматривать процесс только в первый момент, а не все его течение, так как непосредственное выражение вектора присутствует в начале ситуации.
Хорошо известный факт, что все или, по крайней мере, большинство физических законов являются дифференциальными законами7, не кажется мне, как это часто предполагают, подтверждением того, что физика стремится все разложить на мельчайшие «элементы» и рассматривать эти элементы в максимально возможной изоляции друг от друга. Это больше зависит от того обстоятельства, что со времен Галилея физика больше не рассматривает историческое течение процесса как непосредственное выражение векторов, определяющихся из их динамики. Для Аристотеля тот факт, что движение имело некоторый общий курс, был доказательством существования тенденции к этому курсу, например к совершенному круговому движению. Наоборот, понятия Галилея даже в ходе конкретного события отделяют квазиисторическое от факторов, определяющих динамику. Они возвращаются ко всей ситуации в ее полной конкретной индивидуальности, к состоянию ситуации в каждый момент времени.
Далее, в понятиях Галилея наличие силы, физических векторов, определяющих ситуацию, доказывается результирующим процессом. Однако будет правомерным исключение квазиисто-рического для того, чтобы получить чистый процесс, и, следовательно, необходимо понять тип процесса путем обращения к дифференциальному процессу, поскольку только в нем тип проявляется в чистом виде. Это обращение к дифференциальному процессу не является проявлением тенденции к сведению всех событий к каким-то «первичным элементам», как это часто предполагают. Оно является не столь непосредственно очевидным дополнительным следствием тенденции выводить динамику из отношения отдельной конкретности ко всей конкретной ситуации в целом и установить как можно точнее и при этом как можно меньше в соединении с историческими факторами тип события, с которым динамически связана вся ситуация.
Экспериментально важно сконструировать такие ситуации, которые будут действительно создавать чистые события или, по крайней мере, допускать их теоретическую реконструкцию.
5. Методологические следствия
Нам осталось более подробно исследовать логические и методологические следствия из такого способа мышления С тех пор как закон и индивидуальность перестали быть антитезами, ничто не мешает использовать для доказательства исторически необычные, редкие и изменчивые отбытия, каковыми является большинство физических экспериментов Становится понятным, почему систематические понятия проясняются именно в таких случаях, и дело здесь не только в их редкости самой по себе.
Стремление понять реальную ситуацию столь полно и столь конкретно, насколько это возможно, даже в ее индивидуальных отличительных чертах, делает необходимым и полезным по возможности наиболее точное количественное и качественное определение. Но нельзя забывать, что только эта цель, а не цифровая точность сама по себе придает точности смысл.
Некоторыми наиболее существенными видами помощи, которая обеспечивается знанием количества и вообще математического представления, являются: 1) возможность использования непрерывных переменных вместо дихотомии, и, следовательно, более совершенное описание, и 2) тот факт, что с такими функциональными концепциями можно идти от конкретного к общему без потери конкретного в общем, и, таким образом, делая невозможным обратный переход от общего к конкретному.
Наконец, надо сделать ссылку на метод аппроксимации в описании объектов и ситуаций, в котором непрерывный, функциональный способ мышления очевиден.
В. ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ДИНАМИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ В ПСИХОЛОГИИ
Современные динамические понятия в психологии остаются аристотелевскими и в действительности, мне кажется, что здесь проявляются те же внутренние связи и мотивы даже в деталях.
1. Идеи Аристотеля: независимость ситуации, инстинкт
По содержанию, и это очень легко показать и едва ли требует объяснения, психологическая динамика наиболее полно соответствует понятиям Аристотеля: это телеология в аристотелевском смысле. Традиционная ошибка в рассмотрении причинного объяснения как объяснения без использования направляющих сил значительно замедлила прогресс динамики, так как психологическая динамика, как и физическая, не может быть понята без использования понятия вектора. Дело не в том, что направленные количества используются в психологической динамике и придают ей аристотелевский характер, но дело в том, что процесс приписан векторам, связанным с объектом исследования, например с отдельной личностью, и относительно независим от ситуации.
Вероятно, наиболее поразительным примером является концепция инстинкта в ее классической форме. Инстинкты являются суммой тех векторов, обусловленных предрасположением, которые, надо думать, должны быть приписаны индивидуальности. В основном инстинкты определяются через те действия, которые происходят наиболее часто или регулярно в действительной жизни индивидуума или группы похожих индивидуумов. То, что является общим для этих частых актов (например, добывание пищи, борьба, взаимопомощь), рассматривается как сущность или сущностная природа этих процессов. Опять полностью в аристотелевском смысле, эти концепции абстрактных классов устанавливаются одновременно и как цель, и как причина процесса. И действительно, понятие об инстинкте, полученное таким путем, т. е. как среднее из исторической действительности, считается тем более фундаментальным о абстрактным, чем больше количество случаев, из которых взято среднее. Считается, что таким способом и только таким способом могут быть преодолены конкретные «случайности», заложенные в данном случае и в конкретной ситуации. Во имя этой цели, которая еще полностью доминирует, психологическая процедура в большинстве областей тратит силы на освобождение от связи со специфической ситуацией.
2. Подлинные трудности и отсутствие закономерности
Вся глубина различий между аристотелевским и галилеевским способами мышления становится ясна, как только мы рассмотрим следствия из строго галилеевского взгляда па понятие закона в отношении инстинкта как связанного только с индивидуумом «в нем самом». В этом случае инстинкт (например, материнский) должен длительно действовать непрерывно. Точно так же объяснение негативизма трехлетних детей их природой в случае следования галилеевским понятиям имеет своим следствием вывод о том, что все трехлетние дети должны быть негативистами весь день, все двадцать четыре часа.
Общин аристотелевский подход в психологии способен уклониться от этих следствий. Ему достаточно даже для доказательства существования векторов, которые объяснят неведение, опираться на понятие регулярности. Таким способом он избегает необходимости предположения о существовании вектора в каждой ситуации. На базисе строгого понятия закономерности можно опровергнуть, например, гипотезу существования определенного инстинкта путем демонстрации его отсутствия в данных конкретных случаях. Система понятий Аристотеля не боится таких опровержений, поскольку может ответить на все ссылки на конкретные особые случаи чисто статистическим обоснованием.
В связи с этим понятия, конечно, не могут объяснить наступление этого конкретного случая, т. е. поведение не абстрактного «среднего ребенка», но, например, поведение данного ребенка в данный момент.
Следовательно, аристотелевский крен в психологической динамике не только подразумевает ограничение объяснений лишь теми случаями, которые происходят достаточно часто, чтобы создать базис для абстрагирования от ситуации, но буквально оставляет любые возможности, имеющиеся в каждом отдельном случае, даже для частых событий.
3. Попытки скорректировать себя: «средняя» ситуация
Подлинные трудности для динамики, которые песет с собой аристотелевский способ мышления, т. е. опасность уничтожения объяснительной ценности теории путем исключения ситуации, постоянно наблюдаются в современной психологии и ведут к совершенно необычным гибридным методам и попыткам как-то включить в концепции ситуацию. Это становится наиболее ясным в попытках количественного определения. Например, когда делаются попытки экспериментально сравнить величины различных потребностей у крыс (голод, жажда, половое стремление и материнская любовь), вопрос об этом (который соответствует в физике вопросу, что сильнее: гравитационная или электродвижущая сила) имеет смысл только в том случае, если эти векторы приписаны целиком крысе и считаются практически независимыми от всей конкретной ситуации, от состояния крысы и окружающей среды в этот момент. Конечно, такое представление несостоятельно, и исследователь вынужден хотя бы частично отойти от такого способа мышления. Первый шаг в этом направлении состоит в необходимости учитывать состояние потребности в данный момент относительно их насыщения: выясняются различные возможные степени величины нескольких лотребностей и сравниваются их максимальные величины.
Конечно, таким способом аристотелевская позиция только слегка улучшается. Кривая выражает статистическое среднее из большого количества случаев, которое не является обязательным для отдельного случая; и, кроме, того, этот способ мышления использует вектор независимо от структуры ситуации.
Конечно, не отрицается, что ситуация по существу определяет инстинктивное поведение в каждом особом случае, но в отношении вопроса о спонтанном поведении ребенка в детских тестах очевидно, что от закона требуется не больше, чем поведенческое среднее. Такой закон применяется к средней ситуации. Забывается, что как раз не существует такой вещи, как «средняя ситуация», а тем более средний ребенок.
Практически ссылка на концепцию «оптимальной» ситуации идет несколько дальше. Но даже здесь конкретная структура ситуации остается неопределенной: требуется только максимум результатов в определенном направлении.
Однако ни в одном из этих представлений не устранены две фундаментальные ошибки аристотелевского способа мышления: векторы, определяющие динамику процесса, все также приписываются изолированному объекту, независимо от всей конкретной ситуации; требования, предъявляемые к валидности психологических принципов и к пониманию конкретной действительности индивидуального единичного процесса, еще очень недостаточны.
Этот вывод остается правомерным даже в отношении понятий, непосредственно связанных со значением ситуации. Как было отмечено ранее, вопрос, находящийся в центре дискуссии о ситуации, это совсем в аристотелевском смысле вопрос о том, в какой степени ситуация может служить помехой (или способствовать). Ситуация даже считается постоянным объектом, и обсуждается вопрос: что важнее, наследственность или окружение? Таким образом, опять на основе понятия о ситуации, взятой абстрактно, проблема динамики рассматривается в форме, которая имеет только статистическое историческое значение. Дискуссия о наследственности и окружении также показывает, даже в своих частностях, насколько эти понятия разделяют объект и ситуацию и выводят динамику из изолированного объекта самого по себе.
Вероятно, лучше всего роль ситуации во всех этих представлениях может быть показана путем ее соотнесения с определенными изменениями в живописи. Сначала в средневековой живописи, в общем, не было окружения, а был только пустой (часто золотой) задний план. Даже когда окружение постепенно появилось, оно обычно состояло из изображения помимо одной личности других людей и объектов. И в лучшем случае картина была совокупностью отдельных людей, каждый из которых имел свое независимое существование.
Только позже в живописи появилось пространство: и появились целая ситуация. Эта ситуация как целое стала доминировать и каждая отдельная часть получает свой смысл только в контексте всей ситуации (например, как у Рембрандта).
4. Начало Галилеевского способа мышления
В противоположность этим аристотелевским фундаментальным: идеям динамики сейчас в психологии показываются первые ростки галилеевского способа мышления. Дальше всех в этом отношении продвинулась сенсорная психология.
Сначала даже в сенсорной психологии объяснения относились к изолированным единичным восприятиям. Развитие последних лет сначала медленно, а потом более быстро вызвало революцию в фундаментальных идеях динамики, показав, что динамика процессов выводится не из отдельных элементов восприятия, а из всей структуры. Невозможно путем рассмотрения элементов определить, что обозначается фигурой в широком смысле этого слова. Далее, вся динамика сенсорных психологических процессов зависит от фона8 и, кроме того, от структуры всего окружающего поля. Динамика перцепции не может быть понята с помощью абстрактного аристотелевского метода исключения всех случайных ситуаций, но — и этот принцип теперь пронизывает все области сенсорной психологии — только путем установления формы определенной структуры в определенном типе окружения.
В последнее время те же самые фундаментальные идеи динамики были распространены за пределы восприятия и приложены к области высших психических процессов — в психологии инстинкта, воли, эмоций и выразительных движений и в генетической психологии. Например, бесплодность вечно движущейся по кругу дискуссии о наследственности или среды и невозможность провести основанное на этой дискуссии разделение характеристик индивидуума показывают, что есть что-то ложное в основе их фундаментальных предположении. Становится очевидным, что способ мышления, равняющийся на биологическую концепцию фенотипа и генотипа, пытается определить предиспозицию не путем исключения, насколько это возможно, влияния окружения, а учитывая в понятии диспозиции ее необходимую связь с группой конкретно определенных ситуации.
Таким образом, в психологических областях, являющихся наиболее фундаментальными для всего поведения живых существ, переход к галилеевскому взгляду на динамику кажется неизбежным. Согласно этому взгляду векторы диктуются не поведением единичных изолированных объектов, а определяются многочисленными связями факторов всей конкретной ситуации в целом, т. е. по существу, состояниями индивидуума и структуры психологической ситуации в данный момент. Динамика процесса всегда должна выводиться из связи конкретной ситуации с конкретным индивидуумом и, поскольку дело касается внутренних сил, из многочисленных связей различных функциональных систем, которые образуют индивидуума.
Полное выполнение этого принципа, конечно, требует завершения задачи, решение которой сейчас только начато, т. е. необходимо подходящее представление о конкретной психологической ситуации в соответствии с ее индивидуальными характеристиками и связанными с ними функциональными свойствами и представление о конкретной структуре психологической личности и о ее внутренних динамических фактах. Вероятно, то обстоятельство, что технически такое конкретное представление не только физической, по и психологической ситуации не может быть выполнено без помощи топологии, самой молодой ветви математики, поддерживает психологическую динамику в наиболее важных областях психологии по аристотелевскому способу мышления. Но более важными, чем эти технические вопросы, могут быть общие реальные и философские предположения: слишком слабая научная смелость в вопросе о закономерности психического, слишком низкие требования к валидности психологических законов, и тенденция, которая идет рука об руку с этим пристрастием к чистой регулярности, к специфическим историко-географическим понятиям.
Случайности исторических процессов преодолеваются не путем исключения из систематического рассмотрения изменяющихся ситуаций, а только изучением всей индивидуальной природы конкретного случая. Постоянно надо держать в уме, что общая валидность закона и конкретность индивидуального случая не являются антитезами и что ссылка на всеобщность конкретной целой ситуации должна заменить ссылку на максимально возможную историческую коллекцию частых повторений. Методологически это означает, что важность события и его валидность как доказательства не могут оцениваться с помощью частоты его появления. Наконец, для психологии это означает, как это было и в физике, переход от абстрактной процедуры классификации к, по существу, конкретному конструктивному методу.
Мне кажется, что тот факт, что современная психология недалека от того времени когда доминирование аристотелевских концепций сменится галилеевским способом мышления проявится и в более внешнем вопросе, касающемся психологических исследований.
Одной из характерных черт ранней спекулятивной стадии во всех всех науках является то, что школы, представляющие различные системы, противостоят друг другу до такой степени, какая не существует, например, в современной физике. Когда в современной физике появляется различие в гипотезах, то все равно остается общий базис, который не знаком школам спекулятивной стадии. Это только внешнее проявление того факта, что концепция поля ввела метод, позволяющий шаг за шагом приблизиться к пониманию. Таким образом, происходит непрерывный прогресс науки, который постоянно вес более ограничивает возможности для всей совокупности различий между различными физическими теориями.
Мне кажется, что во многом показательным является развитие школ в современной психологии, приводящее к переходу к подобным процессам в развитии не только в сенсорной, но и во всех областях психологической науки.
