В любом случае, срочно нужна была нужна какая-то идея, которая могла конкурировать с этим нехитрым лозунгом. И она быстро нашлась. Если выразить ее кратко, то она звучала примерно так: «Социализм — это дерьмо, а вот свободный рынок — цаца».
Авторами, или, как минимум, вдохновителями, этой «гениальной» идеи, которая должна была осуществить «коперниканский переворот» в головах молодежи западных стран, были Фридрих Август фон Хайек и Милтон Фридман. И если в 70-е годы этот идеологический продукт совсем не имел сбыта в университетах Запада и шел в основном на экспорт — для идейного обеспечения латиноамериканских, африканских и азиатских диктаторских режимов — то уже через 20 лет он пользовался невероятным спросом среди «интеллектуалов» постсоветских стран, а сейчас даже в самых западных странах сторонники этой идеологии вовсе не считаются ни новыми, ни правыми. Сейчас эти идеи составляют то, что называется мейнстрим.
Авторы книги «Есть ли будущее у капитализма?» заметили одну интересную вещь. Употребляя понятие «новые правые» в новом значении, они подчеркивают, что и старое его значение не утратило актуальности:
«Новые правые» появились в двух разновидностях, которые нередко смешивались на практике: религиозно-патриотический фундаментализм и рыночный либертарианский фундаментализм» 2.
А несколькими строками раньше они пишут:
«Новые правые переняли много тактик (и даже переманили многих активистов) у деморализованных и побежденных «Новых левых»» 3.
И с этими замечания трудно не согласиться. Как с тем, что казалось бы противоположные разновидности «новых правых» постоянно «смешиваются на практике», так и с тем, что «новые правые» нередко оказываются бывшими левыми.
Действительно, в последние десятилетия «новым правым», которые находятся у власти (а те же «старые левые» из числа социал-демократов или бывшие компартийные секретари, когда речь идет о бывших странах социалистического блока, не говоря уже о бывших «новых левых», становились «рыночными фундаменталистами» сразу, как только приходили к власти) противостоят «новые правые» из числа сторонников «религиозно-патриотического фундаментализма».
Если же мы возьмем, скажем, современные исламские фундаменталистские организации, то каждый раз окажется, что их появление связано с деятельностью определенных институтов, которые воплощают в жизнь идеи «рыночного фундаментализма», или, выражаясь более простым языком, «ценности западной демократии». Так, основатель «Аль-Каиды» Усама Бен-Ладен начинал свою карьеру в Афганистане, где он финансово поддерживал тех же самых моджахедов, что и правительство США. А бывший парламентский статс-секретарь министерства обороны ФРГ Андреас фон Бюлов в интервью немецкой газете «Тагесшпигель» от 13 января 2002 г. вообще утверждает, что движение «Талибан» было создано при содействии ЦРУ. И «Исламское государство» еще в 2013 году воспринималась как часть поддерживаемой правительствами западных стран «мирной оппозиции» против «кровавого тирана» Асада.
Выглядит так, будто западные «рыночные фундаменталисты» выращивают «исламских фундаменталистов» как своих ситуативных союзников, но они — неблагодарные такие — превращаются в концептуальных противников, с которыми те, кто их создал, потом воюют не на жизнь, а на смерть.
Получается что-то абсурдное. И это не единственный абсурд, который порождает феномен «новых правых». Разве не абсурдом является то, что очень много левых в России искренне сочувствовали Трампу или Ле Пен?
Но все эти абсурды легко объясняются, если принять во внимание, что все эти «новые правые» — это на самом деле, если можно здесь каламбурить, хорошо забытые «старые левые».
Собственно, преобразование левых в правых началось сразу же как только появились сами эти понятия — то есть в эпоху Великой французской революции, которая сначала интенсивно двигалась «влево», превращая, тех, кто ее начал, в «правых», и закончилась тем, что ее саму прикончили бывшие крайние «левые» (так лидеры термидорианцев Баррас и Фрерон, будучи комиссарами Конвента «прославились» своими безжалостными мерами в отношении восставших роялистов в Тулоне и других южных городах Франции). А, например, слово «либерал» в XIX веке было полным синонимом слова «революционер». Причем вовсе не «цветной», а настоящий. Перед революцией в России левыми считались даже кадеты. Что же касается украинских партий, то среди них вообще не было правых. Даже Петлюра был социал-демократом, а сам о себе он говорил, что он тоже большевик, только украинский. И было бы наивно думать, что все они притворялись. Они и были левыми.
Но вспомните, кем они стали!
И причина здесь вовсе не в моральных качествах политиков. Причина — в оппортунизме. Оппортунизм — это вовсе не ругательство в адрес политических противников. Помните Энгельса, который определял оппортунизм как «забвение крупных, коренных соображений ради сиюминутных интересов дня, это погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему»4?
А ведь и сегодня практически невозможно найти левого, который бы в ответ на напоминание о необходимости заниматься теорией (ведь без нее родимой эти самые «коренные, крупные соображения» невозможно удержать в поле внимания) не заявил бы о необходимости заниматься «практической деятельностью» или, того более, «реальной политикой». Под последней имеется в виду обычно депутатство в буржуазном парламенте, а под «практикой» — участие во всякого рода «акциях», как правило, тоже вполне буржуазных и нередко вместе с вполне себе правыми «братьями по несчастью». Нередко «право-левая» каша образуется в одной и той же голове и все чаще возникают организации, которые исповедуют одновременно и радикально левые и радикально правые лозунги.
Кстати, факт того, что в роли ударных отрядов «цветных революций» обычно используются неонацисты, в то время как их «массовку» очень часто составляют «демократические левые», тоже является свидетельством того, что различия между левыми и правыми сейчас носят чисто формальный и даже, можно сказать, ситуативный характер. Вспомните, как накануне развала СССР сторонники капитализма именовали себя левыми, а сторонников социализма называли правыми.
В.А. Босенко очень просто решил тогда эту путаницу, заявив, что сейчас у нас нет левых и правых, а есть только правые и еще более правые. Он говорил это о перестроечном СССР, но сегодня эту формулу можно назвать универсальной.
Секрет популярности «новых правых» в том, что это протест против капитализма. А секрет поддержки этой формы протеста со стороны капиталистов в том, что это протест именно справа. То есть «новые правые» протестуют против плохой практики капитализма, апеллируя к хорошей идее капитализма. Авторы книги «Есть ли будущее у капитализма?» отметили эту особенность «новых правых», характеризуя такой их вид, как неолибералы:
«Фундаменталистский характер неолиберального движения раскрывается в его категорическом отказе признавать «истинным» капитализмом что угодно, кроме идеализированных ими свободных рынков из собственной утопии»5.
На самом деле это оказывается не особенностью неолибералов, а тем, что их роднит с их «заклятыми единомышленниками» из лагеря «религиозно-патриотических новых правых»:
«О христианском, исламском, буддийском, индуистском и других современных фундаментализмах нечто то важное говорит то, что их подозрения и фобии практически везде сочетаются с идеалами мелкого бизнеса …»6.
Иными словами, суть феномена «новых правых» заключается в том, что капитализм перестал отвечал собственной идее.
Во время публичной лекции в Киевском политехническом институте в 2013 году Г.Дерлугьян заметил, что политический механизм, который царит сегодня в мире, возник более 300 лет назад и давно устарел.
То есть, появившись как вполне адекватная экономическая, социальная и политическая форма для развития товарного производства на его начальной стадии, он пригоден для решения современных задач не более, чем машинист паровой машины пригоден для управления ядерным реактором, а машинист паровоза для управления космическим кораблем.
Феномен «новых правых» — это политическое выражение этой коллизии на чувственном уровне. Они артикулируют массовое ощущение того, что капитализм как общественный строй устарел, но не могут предложить в этой ситуации ничего, кроме идеи возвращения в те времена, когда капитализм успешно справлялся со своими задачами.
Конечно — это утопия. Вернуть назад в своем развитии общество, как показывает наша собственная история, может. Но это уже будет не развитие. Это будет что-то вроде того, как отдельный человек в старости «впадает в детство» — то есть маразм.
Возможно потому, единственная альтернатива капитализму, которую признают вполне вероятной все авторы книги «Есть ли будущее у капитализма?», несмотря на то, что одни из них являются сторонниками капитализма, а другие его противниками, такова:
«Если что-то и может прикончить капитализм», так это вспышка широкомасштабных военных действий, которые достигли предела своей разрушительной силы в ядерную эпоху, или глобальный экологический кризис» 7.
