Борис Николаевич Малиновский, который был не только автором первой научной биографии В.М. Глушкова, но и много лет проработал на должности его заместителя в Вычислительном центре АН УССР и Институте кибернетики АН УССР, как-то в личной беседе обратил внимание на одну особенность научного стиля академика, без понимания которой совершенно невозможно понять секрет его научного успеха.
Б.Н. Малиновского поразило то, что В.М. Глушков, будучи в 1956 году назначенным заведующим лабораторией вычислительной техники института математики АН УССР, первым делом взялся за самое глубокое изучение и разработку теории цифровых автоматов. Мало того, быстро «заразил» этим делом своих подчиненных, особенно молодых.
Обычно все, кто пишет об этом этапе развития кибернетики на Украине, отмечают, что с приходом Глушкова произошел резкий скачок в работе. «Жизнь в лаборатории резко оживилась. Инженеры, которых Лебедев оставил в Киеве, с энтузиазмом принялись за разработку новых ЭВМ», вспоминает, например, академик В.С. Королюк. Но, как правило, объясняют этот феномен личными качествами В.М. Глушкова, как бы сказали сейчас, его «харизмой», то есть, считайте, не объясняют никак.
Ведь эта самая «харизма», говоря по-нашему, авторитет, не возникает на голом месте. Особенно в данном случае, когда Глушкову, который до этого ни дня не проработал в области кибернетики, удалось увлечь за собой коллектив людей, за плечами которых было создание первой в СССР ЭВМ.
Почему же эти люди, самые лучшие специалисты в своей области, не могли сами двинуть дело дальше? Чего им не хватало?
Надо полагать, что им не хватало широты подхода, который может дать только хорошая теория.
Кстати, ответ самого Глушкова на вопрос, чего обычно не хватает ученым для развития своей науки, может обескуражить очень многих. Особенно, если учесть, что касался он не просто разбираемой нами частной ситуации, а куда более фундаментального вопроса о так называемых «гонениях на кибернетику в СССР», в которых до этого времени все обвиняют советских философов. Глушков же по этому высказал нечто ровно противоположное:
«Что касается истории развития кибернетики, то стоит все договаривать: немалый вклад в критику кибернетики сделали сами специалисты в области авиатехники и вычислительной техники. Почему так случилось? Из-за недостаточного уровня философской подготовки и философского мышления! Люди недооценивали то, что сами создали».1
Эти слова были сказаны по частному случаю, но мысль, в них заложенная, настолько глубока, что ее, кажется, до сих пор не поняли ни представители науки и техники, ни философы. Мысль состоит в том, что без хорошей философии ученые и конструкторы не в состоянии даже оценить того, что они создали, не говоря уж о том, чтобы понять, как это можно применить и развить.
Если немного перефразировать Г.С. Батищева, то можно сказать, что «в науке нет ни одного теоретического положения, которое было бы философски нейтрально».
Другими словами, вопрос не в том, нужна ли ученым философия или не нужна. Вопрос только в том, какой философией они будут пользоваться — хорошей или не очень хорошей. В связи с этим нелишне вспомнить замечание Энгельса:
«Какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия. Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и ее достижениями».2
Глушков был одним из немногих ученых, которые это прекрасно понимали. Более того, когда пригласившие В.М. Глушкова на свое заседание члены мировоззренческого комсомольского клуба «Проблема» киевского завода «Арсенал» задали ему традиционный в то время вопрос о том, «физик» он или «лирик», он ответил:
«Я вообще не понимаю этого противопоставления… Я считаю, что хорошую вещь в науке, а особенно в математике, в кибернетике и в теоретической физике человек, лишенный лиризма и чувства романтики, создать не может. Он, конечно, может собрать какие-то факты, поставить точный опыт, но для того, чтобы сделать действительно крупную вещь, нужен полет фантазии… Я не встречал ни одного сколько-нибудь крупного физика, который бы не был «лириком». Физики помельче бывают и «сухарями»».3
То есть, В.М. Глушков считал, что и философия, и даже поэзия нужны ученому не просто «для общего развития», чтобы как-нибудь за праздничным столом блеснуть эрудицией или песню спеть, а как необходимый элемент именно научной подготовки, без какового в науке невозможно создать что-либо «крупное». Ибо крупное дело требует и крупного масштаба мышления. А такой масштаб может дать только теория. Не всякая, конечно, а только хорошая, так сказать, крупномасштабная. По крайней мере, для начала любого крупного дела нужна именно такая теория, которая освещала бы все дело в целом да еще во взаимосвязи его с деятельностью всего общества.
Но нужно сказать, что такую теорию невозможно построить на узком эмпирическом материале. Мало того, ее и на на основаниях междисциплинарности и трансдисциплинарности не создашь. Ведь сейчас, в условиях узкой специализации, не только представители разных наук не понимают друг друга, но нередко даже ученые в рамках одной и той же весьма узкой отрасли не ориентируются в том, что делают коллеги. Ведь та же биохимия или биофизика на деле отнюдь не объединяют химию и биологию, физику и биологию, а образуют новые «дисциплины», еще более узкие чем прежние. Хотя как междисциплинарность, так и трансдисциплинарность свидетельствуют о том, что проблема существует и ее необходимо решать.
Глушков, придя из чистой математики в совершенно иную отрасль науки и будучи вынужденным как-то решать эту проблему, решил ее великолепно. Он сформулировал для себя ряд организационных принципов, среди которых главный он определил как принцип единства теории и практики. Вот как он выглядит в его понимании: «Единство теории и практики — принцип, вроде, не новый, но понимается он обычно односторонне, в том смысле, что теория должна иметь практические применения. Вот и все. А я его дополнил тем, что не следует начинать (особенно в молодой науке) практическую работу, какой бы важной она не казалась, если не проведено ее предварительное теоретическое осмысление и не определена ее перспективность. Может оказаться, что надо делать совсем не эту работу, а нечто более общее, что покроет потом пятьсот применений, а не одно».4
Глушков прав, ничего нового в этом принципе нет. Он просто переоткрыл принцип политехнизма. Но вся проблема состояла в том, что этот принцип, именно в силу его известности и кажущейся банальности, приходится каждый раз именно переоткрывать, поскольку понимают его в лучшем случае в духе все той же меж- или транс-дисциплинарности, то есть как внешнее сотрудничество представителей разных отраслей техники, например, как обучение студентов разных технических специальностей в одном вузе. И уж точно, никто не думает о том, что на самом деле политехнизм — это как раз и есть умение в каждом конкретном случае определить то «общее», которое, если мы его одолеем, «покроет потом пятьсот применений, а не одно». Понятно, что таким «общим» в любом «крупном» деле может служить только его «теоретическое осмысление», без какового вряд ли можно определить насколько это дело перспективно. Отсутствие способности к теоретическому осмыслению дела, за которое берешься, никакие практические успехи не компенсируют. Мало того, практические успехи людей, неспособных связать ближние и дальние цели (принцип единства ближних и дальних целей — второй важнейший организационный принцип Глушкова, суть которого тоже состоит в способности теоретически осмыслить последствия практических действий), обязательно приводят к чему-то очень нехорошему.
Но сейчас речь не об этом, а о самой способности теоретического осмысления практических действий. Несложно догадаться, что от природы она человеку не дается. А это значит, что этому делу нужно учиться. Но встает вопрос: где учиться умению теоретически мыслить?
Вполне естественно на этот вопрос можно было бы ответить, что мыслить должна учить философия. Увы, в этом ответе верного было бы только, что кроме философии, никакая другая наука никогда специально не занималась изучением общих закономерностей теоретического мышления, да и вообще вопросом о том, что такое мышление. Но беда в том, что философия с определенного времени в массе своей тоже перестала заниматься этими вопросами. И среди философов люди, понимающие то, что современный не только ученый, но и любой специалист без развитого воображения, а, тем более, без способности теоретического мышления, просто невозможен и, я бы сказал, общественно опасен, оказались так же редки, как и среди «технарей». Но они все-таки были.
Самое интересное, что мысли В.А. Босенко, который с точки зрения философии разрабатывал идею политехнизма приблизительно в те же годы, когда высказывал указанные выше мысли Глушков, совпадают с идеями последнего даже в самых неожиданных деталях. Например, Босенко уверен, что в политехническом вузе нужно изучать поэзию, искусство в целом5. Он писал: «Но в том-то все и дело, что гуманитарные науки нужны физику как физику — без них он не будет результативным специалистом в своей области. Физикам, как и представителям других наук, никак сегодня нельзя обойтись без такой формы познания, как продуктивное воображение (без чего невозможно творчество), тем более что дело имеют они все чаще отнюдь не с непосредственно чувственными вещами. А это самое воображение вырабатывается не без помощи поэзии, искусства. В свою очередь, и для гуманитария не менее важно сегодня знание естественных наук, техники, экономики и т. п. И тоже не в виде эклектического соединения «физики и лирики»».6
К сожалению, мы вынуждены констатировать, что современные ученые, а организаторы технического образования в особенности, мыслят ровно противоположным образом. Они полностью уверены в том, что все гуманитарные науки нужно как можно скорее изгнать из технических вузов, поскольку гуманитарные предметы совершенно ни к чему узкому специалисту-технарю.
И нужно сказать, что они совершенно правы: узкому специалисту теоретическое мышление, а, тем более, воображение, действительно ни к чему. Совершенно другой вопрос — нужны ли сейчас узкие специалисты, или все-таки нужны люди, способные совершать в науке, технике и общественной жизни что-либо «крупное».
Видимо, вся проблема в том, кому нужны? Скорее всего, тем, кто сегодня имеет политическую и экономическую власть, а также тем, кто им старается всячески угодить, люди, способные самостоятельно мыслить, покажутся опасными. Вот и стараются они исключить появление таких людей.
