На восходящей стадии развития капитализм устами Декарта постулировал, что «телом движет не мысль, а другое тело», манифестируя тем самым подчинённость тела логике вещей. Именно логике ВЕЩЕЙ подчинено тело индивида в процессе производства вещей при капитализме. В этом производстве индивид сам приравнивается к вещам через деньги, приравниваясь на рынке труда к другим вещам. Логика вещей уже определяет его одномерность, но еще не предполагает фрагментарность. Постоянно воспроизводится атомизация индивидов и операционализация их тел в процессе производства товаров. «Дисциплина капитала» определяет каждое движение рабочего: «Измеряемое и оплачиваемое время должно быть также временем без примесей и исключений, высококачественным временем, когда тело тщательно отдается работе. Точность и прилежание являются наряду с размеренностью основными добродетелями дисциплинарного времени», — удачно подметил, вслед за Марксом, Мишель Фуко. Рабочий определяется возложенной на него частичной производственной функцией. Это предусматривает углубление и культивирование профессионального кретинизма, о котором так хорошо писал Маркс в «Капитале». Вещные производственные функции человека не только могут делиться, образовывая отдельные профессии, но и делятся, с тем чтобы быть делегированными машинам. Но эти функции относятся к производству вещей, и только через вещи к производству человека. Массовое мануфактурное и особенно индустриальное производство требует стандартизации вещи и способа ее использования, что приводит опять же к тому, что она редуцируется к функции. Но такое положение вещей и человека в вещном производстве с необходимостью воспроизводит рациональность в сфере мышления на уровне теории. Оно требует познания логики вещей.
Для людей, непосредственно не задействованных в производстве, оно предполагает определённую универсальность мышления. Производство и воспроизводство всеобъемлющей рациональности становится важнейшей общественной функцией науки и образования, необходимого для части общества, призванной управлять логикой вещей как логикой функционирования людей в вещном производстве. Между прочим, и в этом, а не только в том, что только механика первая стала наукой, кроется причина абсолютизации механистического стиля мышления как собственно научного, на протяжении долгого времени. Но и социальная механика, и немеханистическое, стоящее в отрицательной связи с механикой вещей и тел рациональное в трансцедентальной философии, признаются как необходимыми, так и определяющими по отношению друг к другу. Об этом красноречиво свидетельствуют как материалистические, так и идеалистические концепции мира и рациональности эпохи Модерна. Наиболее яркий и самый простой пример такого признания — концепция общественного договора, где социальная механика всегда дополняется телеологией.
Капиталистический способ производства делает возможным выделение из их синкретической нерасчленённости таких форм общественного сознания как наука, мораль и искусство, а так же собственно философия. Становление этих отчуждённых форм является отражением реального развития отчуждённых как ВЕЩИ форм общественного бытия в процессе производства. Отделение производства вещей от производства человека (общины, рода и т.д.) создает основу для выделения и существования этих отдельных форм. Поэтому они возможны только в классовом обществе, да еще и не во всяком, а только в том, в котором соблюдается это условие отделения.
Ничего подобного нет ни при феодализме, ни в тех общественных формах, которые получили общее название азиатского способа производства. Потому там до появления капитализма можно говорить только о синкретических формах, в которых, безусловно были философские идеи, но не было философии. И только форма разложения рода, характерная для античности, где логика вещей начинает становиться логикой общественной жизни, дает выделение из мифологии философии (она же наука), как чистого рационального мышления, основанного на доказательстве, а не на вере.
Человек, правда, только как раб становится здесь вещью и функционирует как вещь среди вещей по их логике. Чтобы мир идей мог отделиться от мира вещей, должен быть мир вещей, отделённый от человека (свободного грека), а потому и воспринимаемый как нечто самостоятельное. Так же начинается процесс превращения мифологии в религию, и отделение эстетического момента. Скульптура из сакрально-культовой вещи, обладающей эстетическим измерением, начинает превращаться в искусство как пространство чистого бытия эстетического.
Этот процесс так и не был завершен, поскольку для наиполнейшего становления отчуждённых форм общественного сознания нужно наиполнейшее становление отчужденного труда. А развитие последнего просто разрушило античное общество. В Средневековье этот процесс вообще был прерван, и синкретизм был восстановлен снова, но уже в религиозной форме. И только капитализм как тотально вещное производство, в котором человек выступает вещью наряду с другими вещами как тотальное отчуждение в общественном производстве, дал все эти формы общественного сознания.
И хоть общественное разделение труда всё углублялось, формы производства целостной рациональности, пусть даже разделяющейся внутри себя на ценностную рациональность и целерациональность, оттачивались и работали в эпоху становящегося капитализма. Особенно это было важно на уровне философии как мышления о мышлении и мышления о бытии, достигшей предела в движении по линии рациональности в форме трансцедентальной философии в работах Гегеля в его ЛОГИКЕ. Переход этой логики из чистой философии в универсальную науку о человеке в марксизме дал серьёзные основания Энгельсу еще в ХІХ веке говорить о «ныне покойной философии».
Путь науки как путь по линии рациональности как логики вещей не только сделал её отдельной формой общественного сознания, но и положил тенденцию дальнейшего снятия науки как такой отдельной формы, поскольку она становится непосредственной производительной силой, главным образом как сила управляющая: «В своем действительном развитии капитал комбинирует массовый труд с мастерством, но делает это таким образом, что массовый труд утрачивает свою физическую мощь, а мастерство существует не в рабочем, а в машине и в фабрике, действующей как единое целое посредством научной комбинации людей и машин. Общественный дух труда получает свое объективное существование вне отдельных рабочих» .
Но как только акцент опять смещается в сторону производства человека пусть даже под вещи, под товары — от простого производства товаров как обладающих потребительной стоимостью и стоимостью ситуация начинает меняться. Производство вещей и непосредственное производство потребления и потребителя как его агента, как важнейшее условие формирования социокультурного пространства товарного производства осуществляется не по одной и той же логике. Получается, что осознанная вещная логика — старая добрая рациональность, уже не «работает» в мышлении, поскольку и общественное бытие ей больше не подчиняется в полной мере, но снятия отчуждения рациональности, снятия вещной логики в человеческой все же не происходит. Поскольку даже непосредственное производство человека, но под вещи, под товары, не предполагает ни действия по отношению к нему, ни его бытия, не его сознания как чего-то целостного.
Потому, когда капиталистическое производство становится невозможным без непосредственного производства человека как потребителя. Такие формы общественного сознания как наука и философия переживают этап своего разложения на отдельные идеи, мини- и микроотрасли, а целостно-рациональный взгляд на мир исчезает. Он производится только в маргинальных кустарно-штучных формах, в существовании которых огромную роль играет случайность, в то время как университеты, которые руками Гумбольдта когда-то подняли знамя рациональности, сейчас сменили его на знамя узкой специализации. Массово воспроизводятся только фрагменты рациональности.
И это диктуется самим характером производства, которое в полной мере не осуществляется ни по логике производства вещей (а значит и логике управления вещами и вещными процессами, где человек выступает как вещь), ни по логике производства человека как определённой целостности. Частичное освоение социальной формы движения материи предполагает целенаправленное производство определённых качеств, состояний индивидов, производящихся в фрагментарных коллективах, но не производство человека как общественной целостности. Отсюда и клиповость (фрагментарность) сознания.
В рамках этого процесса исчезает как субъект мышления, так и мышление, претендующее на универсальность. «Сначала было слово, и слово было у бога, и слово было бог». В этой библейской формуле слово — это греческий логос: одновременно и разум, и идея, и закон. Виртуализирующееся общество нашло себе нового бога-слово но это слово, не логос, а информация. Это божество уже не претендует ни на рациональность, ни на целостность, ни на всеобъемлющее абсолютное значение как религиозный бог в Средние века или философский бог в философских системах капиталистического общества, находящегося на восходящей стадии развития. Слово-логос — как философский бог — было целостным по определению, рациональным само в себе. С ним соотносили рациональность мира. Слово-информация, ставшее на его место, само по себе даже по видимости не обладает ни всеобъемлющей рациональностью, ни значимостью. И, тем не менее, ему «молятся», возводят «храмы», а его «алтарь» имеется в каждом доме и у каждого человека. И даже общество с определённого времени называют «информационным» или еще недостаточно «информационным», подчёркивая стремление к информационности.
Информация рассматривается как нематериальное топливо, приводящее, или, по крайней мере, способное приводить в движение общественный механизм. Поэтому в сознании общение сводится к постоянно повторяющимся и возобновляющимся актам обмена информацией, каждый из которых сам по себе закончен. Законченность эта определяется объёмом сообщения, которое может быть целостным, внутри себя логичным, но вовсе не обязательно логически связанным с другими сообщениями или с тем, о чём оно, и пригодным только для единичного акта потребления. Жизнь протекает в потоке информации точно так же, как и в потоке вещей.
Но единица информации точно так же, как и вещи, выступает как функциональное единичное, на уровне потребления имеющее ценность как таковое, в не зависимости от ценности другой информации, и теряющее её, будучи потреблённым. Как и в массовом производстве вещей за одной вещью следует другая, так и в массовом производстве информации, как промежуточного продукта в производстве человека, за одной единицей информации следует следующая, такая же частичная, но и такая же целая, как любая вещь.
Массовое производство вещей породило как товарный фетишизм, так и в дальнейшем развитии — кризисы перепроизводства товаров. Порождённое массовым производством вещей массовое производство людей, в котором люди выступают не только как конечный продукт, но и встроены в свое собственное производство как агенты, то есть, по вещному принципу, предполагает фетишизацию и перепроизводство информации, без которой невозможен современный «конвейер» частичных качеств индивидов.
Информация является промежуточным продуктом непосредственного производства человека, который в свою очередь, сам еще требует переработки посредством индивидов. Поэтому информация как самостоятельный общественно значимый феномен имеет самостоятельное значение по отношению к тому, о чем эта информация. И даже живые люди, участники коммуникации, наделяются значением как функция слова-информации (автор как функция текста у Фуко). Этот факт самим своим существованием разрушает производство рациональности как таковой не только в области теории, где рациональность на протяжении всего ХХ века подверглась критически-теоретической деструкции, но на уровне тех или иных производственных процессов, особенно когда речь идёт о производстве человека. Поскольку самостоятельное социальное значение имеет всё, что может быть единицей информации, пока эта информация способна социально функционировать как таковая, сознание, как общественное так и индивидуальное, лишается целостности и ЦЕЛО (не путать с целе)-рациональности. Речь всегда идёт не об одних и тех же моментах целого, а постоянно о разных вещах, значимых или не значимых в данный момент для того или иного действия.
Эта возможность, ставшая реальностью, была заложена с самого начала капиталистического применения машин, где общая логика вещей определяет человека. Дальнейшее развитие машинной логики, порождающее «машину желания» в самом широком смысле, в котором только можно употребить этот термин, вытеснят логику вещей в пользу логики вещи. Но логика вещи является продолжением логики вещей и не выходит за ее пределы — это всё та же логика товарного производства, хоть и стремящаяся к самоотрицанию.
Это приводит к отсутствию мировоззрения, то есть целостной картины мира и потребности в нём. Этим современный фрагментарный индивид, произведённый на конвейере людей и сам являющейся частью его механизма, отличается от людей предшествующих эпох. Каким бы тёмным не был крестьянин или рабочий, какой бы убогой не была его картина мира, она должна была быть в наличии, чтобы он мог существовать в качестве члена общества. Целостная картина мира непосредственно не производилась ими, а определялась степенью их отношения к общественным и общественно-значимым формам воспроизводства сознания. Тем не менее, каждое событие и каждое знание должно было найти свое место в картине мира. То же самое можно сказать о представителях всех классов.
Но по мере виртуализации социальных процессов империалистического капитализма, по мере того, как в производственных процессах взаимодействие индивидов не просто становится взаимодействием по поводу производства и функционирования вещей, а отрываясь от этого непосредственного производства и функционирования вещей, приобретает самостоятельную значимость, эта необходимость отпадает. Происходит отход от целостной картины мира в сторону способности функционировать в разрозненных актах восприятия, переработки и передачи информации во всех сферах общественного производства, в том числе и в воспроизводстве себя как члена общества. Это предполагает деструкцию философии, науки, религии и морали как форм общественного сознания. Самим характером производства мышления отрицается образующий мировоззрение (то есть целостную картину мира) принцип всеобщей связи, какие бы формы он не принимал. Место картины мира занимают сменяющиеся информационные картинки, предназначенные для одноразового, пусть даже и повторяющегося потребления. Единственное, что остается — контекст и поликонтекстуальность, то есть различный характер их потоков информации, позволяющий отличить один поток от другого, например, спортивные новости от прогнозов погоды.
Производство целостной картины мира становится не выгодным и не нужным в системе виртуализированного капитализма, а потому и излишним. Оно отмирает. Его заменяет производство способность восприятия и переработки информации определённого рода, способность проводить операции над ней и самому операционализироваться с её помощью. Требуются только общие навыки, необходимые для восприятия любой информации, без которых индивид не смог бы функционировать в системе производства образа жизни, и частичная компетенция, позволяющая быть рабочей силой в определённой отрасли. К общим навыкам относится, например, навык чтения и умение пользоваться средствами коммуникации для того, чтобы передавать её дальше, а также умение соотносить своё действие с полученной информацией в результате переработки сообщения, но не более того.
Образование превращается в производство восприятия и способности переработки поданной порциями информации, которая должна быть забыта практически сразу же после того, как потреблена, обработана и произвела определённое качество фрагментарного индивида, выразившееся в его действии. В этом кроется причина деструкции достижений модерна в области сознания. По мере становления индустрии людей, цело-рациональность перестает воспроизводиться даже на уровне тех форм общественного сознания, которые были формами её производства. Отсюда и пафос логомахии философии Постмодерна.
Так производится клиповость сознания современного фрагментарного индивида. Клиповое сознание предполагает разобщенность и несвязность взглядов на мир. Он верит в самого примитивно представляемого бога по религиозным праздникам, и в науку одновременно, разделяя единицы информации, относящиеся к науке и к религии, но не связывая их между собой. Наряду с этим существуют и функционируют политические, экономические и т.д. мемы-клипы. Их объём может быть больше, может быть меньше. Всё для него выступает как единица информации, мем, не связанный с другими мемами. Они существуют как бренды, рассказывающие о неизвестном или маркирующие старые определённые «практики», которые должны быть воспроизведены, раз информация поступила.
Современный фрагментарный индивид может обладать знанием массы отдельных фактов, которые не связаны между собой, ибо относятся к разным контекстам. Например, представление о боге никак не связано со сведениями о медицинских новинках или информацией о том, что Волга впадает в Каспийское море, если только Волга попала в поле зрения. Всё это может быть одинаково хорошо воспринято. И одинаково легко индивид переходит от восприятия одной к восприятию другой, даже самой невероятной информации. Ничто не рушит его картину мира, потому, что её нет. Могут быть разрушены только отдельные мемы, но наибольшую разрушительную силу на них оказывает простое забвение при переходе к другим мемам, актуализирующимся и распространяющимся в фрагментарных коллективах. Есть механизм восприятия и переработки информации, поэтому фрагментарный индивид, например, может воспринимать информацию о количественных показателях ВВП, даже не зная, что такое ВВП. Такой индивид не только может быть потреблён капиталом как потребитель, а исключительно пригоден для того, чтобы быть потреблённым таким образом, воспринимая этот акт как акт личной свободы.
Выходом, снятием отчуждённых форм общественного сознания может быть только производство всеобщей коллективности и полное выведение человека из-под вещной логики. Пока же происходит процесс не снятия, а деструкции. Потому формы общественного сознания становятся лишь разрозненными потоками информации и аффектов, а не формами развития рациональности и чувственности.
