Кніга ёсць толькі чалавек, які размаўляе ў народзе, — это простое определение из довоенной Белоруссии хорошо подходит к просветительской литературе вообще и к теоретической в особенности. Говорить «у народзе» о теоретических вопросах в наше время приходится не часто и «не громко». Да, тиражи оставляют желать лучшего. Превосходная книга Г. В. Лобастова «Диалектика разумной формы и феноменология безумия» была издана всего в пяти сотнях экземпляров. Тираж книги, о которой идёт речь в рецензии, также не превысил этого рубежа, заявлено всего лишь 300 экземпляров. Всё же следует признать, что книгоиздание теоретической литературы восстанавливается не только в Польше, но и за Бугом. Беспокоит только то, что при соизмеримости российских тиражей с польскими, они должны покрыть потребности в несколько раз большего населения.
Содержание книги Марины Бурик — это пока единственный фрагмент, который имеется на польском языке. Нетрудно было определить из него контекст предложенной работы и её аналогов в польской теоретической мысли. Искать долго не пришлось. Структура содержания очень похожа на таковую в книге Romualda Łozińskiego «Problematyczność «prawdy»» (см. также). А сама книга по своему имеет немалые параллели с изданной чуть больше года назад монографией Гжегожа Вычыньского «Концепция телесности у Крала Маркса и её контексты». Это показывает что, даже несмотря на то, что на востоке уже как четверть века совсем неизвестна польская теоретическая мысль, удивительный параллелизм польской и русской, а позднее польской и советской теоретической мысли продолжает сохраняться.
Впрочем, о советской теоретической мысли говорить в настоящем времени не приходится, поскольку не так давно оказалось, что после известных событий Россия вовсе перестала функционировать как теоретическая нация, а значит все части (а они появляются у трупа) советского теоретического коммунизма остались предоставлены сами себе. Поэтому новая книга Марины Бурик обращена к российской аудитории. «Туды, дзе найцяжчэй», — эти слова Л. Арабей про белорусскую литераторку Цётку можно полноправно отнести и к побуждениям написавшей «Логику телесности» Марины Бурик. Сама обращённость книги к российской аудитории — это не только простое применение соответствующих языковых средств, но и очень ценное в наше время проявление интернационализма. Проявление, подобное которому за последний год непросто найти с российской стороны. Не так уж банально просветительское желание Марины Бурик после того, как в России почти все объявлявшие себя представителями теоретического мышления очень сильно поддержали своими восторгами об крымской аннексии украинскую бандеровщину. Тем не менее, после всех событий, Марина Бурик пишет книгу вовсе не для своего народа на украинском языке, а книгу именно для российских товарищей, которые так скверно поступили с теми, кто остался жить на Украине. Потому что поддержали украинскую бандеровщину у себя в России, хотя конечно не от любви к ней, а оттого, что даже и не подозревали о той лёгкости, с которой противоположности превращаются одна в одну. Потому что презирали и продолжают презирать диалектику, которая «мстит за пренебрежение к ней». Пока история ещё не растащила Россию и Украину по разным общественным системам, есть шанс, что они вместе пойдут по дороге преодоления частной собственности. Ещё есть шанс, что отставание российского теоретического мышления можно будет ликвидировать без помощи артиллерийской канонады. Ради этого действительно стоит работать даже несмотря на то, что в России пока что мало кому интересна истина во всей её полноте.
Почему телесность?
Этот вопрос, на который сами авторы (Марина Бурик и Гжегож Вычыньский) имеют право не обращать внимания, мы должны задать их книгам. Ответ на него пугающе прост. Путь к очеловечиванию в наличных условиях как в Польше, так и на Украине лежит через освоение имеющегося человеческого неорганического тела, высшие (по эффективности) и сложнейшие (по строению) формы которого были созданы в период народной демократии, в 1944-1989 годах. Именно в неорганическом теле лежат главные, хотя и не всегда решающие возможности нашего очеловечивания. Но как доразвить себя до освоения такого сложного неорганического тела? Как самому освоить хотя бы своё органическое тело, чтобы иметь возможность выстроить себе и другим развитое и сложное тело неорганическое? На этот вопрос и пытаются ответить Вычыньский и Бурик. Чтобы понять своё органическое тело, — сообщают они, — нужно познать противоположное ему (неорганическое тело) и познать его в связях с его же другим-себя, т.е. с нашей биологической оболочкой.
Ответы Марины Бурик и Гжегожа Вычыньского различаются лишь глубиной и широтой контекста. Вычыньский ограничивается, главным образом, эпохой немецкой классической философии. Он также затрагивает развитие понятия телесности в марксизме и его деградацию в позитивистских школах. В противоположность польской традиции, Марина Бурик даёт максимально широкий контекст проблеме телесности как со стороны классиков немецкой буржуазной философии, так и со стороны всех их предшественников, начиная от Фалеса. Поскольку первой тематической частью рассматриваемой книги (как и у Лозиньского в книге про проблему истины) является предваряемый общими замечаниями исторический обзор, начнём с его достоинств и недостатков.
Предисловие книги Марины Бурик достаточно просто и ясно в любом переводе (даже машинном польском). Его центральная мысль такова: «Человек видит лишь то, что знает, констатируют психологи и философы, — но знает он о своём теле то, что сообщает ему общество, что выяснило оно на историческом пути. Лишь ощупью знания видит себя представитель рода человеческого — хотя, если глянуть в зеркало, кажется, вот же оно, и только моё… Но общественный соглядатай есть уже в самом отражении. И большинство людей вроде бы довольны своим умом, во всяком случае, не считают себя глупцами, довольны своими моральными качествами, но, прикладывая к себе мерку культуры, остаются недовольны своим телом. В связи с этим особенно важно раскрыть логику развития телесности, а также логику осознания этого процесса, поскольку преобразовать что-то можно только по его собственной логике».
Мысль заинтересовывающая, ясная и верная. Выход на новый уровень свободы в наше время может быть только результатом осознания того, с чего начать преобразование себя и других в выбранном направлении. Однако, выбор названия для книги, помогающей осознанию описанной проблемы, сложно назвать удачным. Хотя бы потому, что в польском контексте название очень слабо подтверждает такое заявление: «Название книги выбрано отнюдь не случайно, и не из нездорового самомнения автора, а для того, чтобы подчеркнуть связь с той философской традицией, которая была бы невозможна без «Науки логики»». Если эта связь подчёркивается лишь словом «логика», то тут нельзя даже подозревать «нездоровое самомнение автора». С «Наукой логики» название книги могло бы связать словосочетание «прикладная логика» (ибо тут логика именно прикладная, а не логика мышления вообще), но в имеющемся виде о «Науке логики» я впервые вспомнил именно при чтении предисловия.
Изрядным академизмом отдаёт почти ничего не поясняющий подзаголовок «Тело и его осмысление как социокультурный процесс». Есть подозрение, что это приманка для постмодерниствующих. И, увы, для России ничего неожиданного в этом нет, — подавляющая часть местных позитивистов уже вполне подошла к постмодернизму — французской буржуазной философской моде сорокалетней давности. Общественные основания тут очень похожие — крах революционной ситуации 1968 года во Франции привёл к тому, что в международной памяти от тех драматических событий остались самые ничего не решающие эпизоды — студенческие выступления, а не действительно узловые массовые стачки. В России же мы имеем политический крах Великого Октября, что вынуждает многих пытающихся мыслить скатываться к постмодернизму. Речь не идёт преимущественно о тех, кто настроен против обобществления, всё гораздо хуже. Как и в случае с французскими постмодернистами, в России есть немало тех, кто при желании сохранить революционные установки скатывается к этому способу мышления. И хотя господствующее в России направление постмодернизма — это откровенные обскуранты, показать добросовестно желающим служить делу общественного возрождения постмодернистам ограниченность их позиции — важная задача книги Марины Бурик. Нужно отметить, что задача эта решается ей ничуть не хуже, чем демонстрация собственной логики развития телесности. Об этом стоит написать ниже, а пока ещё раз соотнесём подзаголовок «Тело и его осмысление как социокультурный процесс» с похожей формулировкой из конца главы про постмодернистов «Логическое завершение делезовской концепции «тела без органов», в которой схватывается процессуальность и культурная определенность человеческого тела…»
В предположении, что неудачный для международного контекста подзаголовок был вызван именно российской конъюнктурой, не следует отказываться от попыток дать иные формулировки. Например, в польском контексте куда более привлекательным был бы подзаголовок вроде «Органическое и неорганическое тело человека. Логика их взаимного превращения и понимания-освоения.» Совсем хорошо смотрелся бы подобный подзаголовок в одно предложение, но чтобы уместить от заглавной буквы до точки целых две идеи, нужна более гибкая фантазия.
О введении
За предисловием следует введение, написанное в максимально далёком от популярности стиле. Внезапно нам предлагается термин «Модерн» и два связанных с ним этапа — поздний и ранний. Тогда как объяснение необходимости таких нововведений или переактуализаций находится много ниже (в начале II части). По обилию ссылок введение достойно типичной современной польской докторской диссертации. За непонятность введения для человека, впервые столкнувшегося с проблемой телесности, автору тоже стоило бы присвоить польскую докторскую степень, поскольку специально-научный обзор близких к современности точек зрения ничего не скажет читателю, не знающему историю вопроса. Пожалуй, единственное достоинство введения состоит в попытке терминологически определить телесность.
Итак, «»Тело человека» — это философский термин для обозначения онтологического измерения бытия человека, который формируется в оппозиции к понятию души, предшествует мышлению, раскрывает способ существования человека как биологически неспециализированного существа».
Если с предшествующим цитате отождествлением «тела человека», «телесности» и «тела культуры» остаётся только согласиться, то само определение весьма сомнительно. Я сужу здесь по белорусскому и украинскому переводу и по составленному дословному польскому варианту. Во-первых «Тело человека» это вряд ли философский термин. Возможно — это понятие, возможно — понятие уровня категории науки о мышлении. В качестве термина же «тело человека» вряд ли относится не к позитивизму. Ведь именно позитивизм не различает понятие и термин, а в понятии (если вдруг признаёт его) разные уровни. Монистический подход требует прямо определить телесность через основное отношение науки о мышлении — взаимное отношение духа к материи, идеального к материальному. Именно так А. С. Канарский определяет чувственность как предмет эстетики. Далее, что такое «онтологическое измерение бытия человека»? Какое место оно занимает в познании материей себя самой через отделение себя в форму духа? На этот вопрос есть ответ, что телесность «предшествует мышлению», однако это её свойство почему-то указано не первым. О том, что телесность как термин «формируется в оппозиции к понятию души» нам сообщено в сугубо платоновском стиле о «двуногом без перьев». Если эта оппозиционность понятию души сущностна, то почему она названа по признаку, а не по существу? И самое главное, важнейшее определение, связывающее телесность человека с его универсальностью (биологической предрасположенностью к любой общественной деятельности), почему-то оказывается указанным в самом конце. Таковы издержки академического стиля введения. Складывая в результат прочитанную книгу, можно определить телесность как способ материального существования человека, обеспечивающий ему универсальность (биологическую непредзаданность) деятельности. Такое определение, на мой взгляд, лучше ляжет в контекст книги, передающей читателю обеспокоенность полнотой и широтой своего человеческого существования. Впрочем, это определение отражает лишь заинтересованность той общественной группы, к которой мне исторически случилось принадлежать.
О развитии понимания телесности до появления практического материализма
В отличие от введения, стиль первой части, раскрывающей античное осознание телесности, обладает как простотой, так и ясностью при своём не самом простом содержании. В первой части есть интересные теоретические находки. Например, хорошо описан процесс появления особой проблематики телесности на стыке развитой антропоморфирующей (очеловечивающей божество) мифологии и первичной философии. Глубокое понимание отличает авторский обзор развития воззрений досократиков в основы платонизма, а того уже — в систему Аристотеля. Однако очень мало внимания уделено такой предсократовской категории как «нус», хотя категория «логос» понятно раскрыта в подобающем контексте. Всё-таки внетелесный разум, отдалившийся от телесного Космоса, заслужил чуть большее внимание как важная ступенька в формировании идеализма. Да и вообще — в появлении противопоставления материализма идеализму в современной форме его выражения в смысле несовместимых разных решений основного гносеологического вопроса.
Специальный подробный разбор воззрений Аристотеля может помочь читателю понять не только воззрения античного мыслителя на проблему телесности, но и то, почему именно работы Аристотеля внимательно конспектировались Лениным, — Марина Бурик очень удачно показывает историческое значение античного мыслителя и его принципиальную актуальность аж до куда более позднего картезианского времени.
Между Аристотелем и появлением мануфактуры человеческое тело не только исторически «не двигалось», оно почти игнорировалось в самосознании. Поэтому первым мыслителем из Средних веков назван Николай из Кузы, а первому после Аристотеля детальному рассмотрению подвергнуты воззрения Рене Картезиуса. Он был первым мыслителем, который смог сказать целостное и по самому существу новое слово против Аристотеля. Не зря существует картина «Картезиус попирает сочинения Аристотеля». Очевидно, что достижения средневекового мышления со стороны проблемы телесности справедливо игнорируются Мариной Бурик, однако «пустым временем» Средние века были не во всех (хотя и во многих) отношениях.
Значительная часть книги Марины Бурик посвящена философии раннего Модерна — мышлению поднимающийся буржуазии. Сложно сказать, насколько сознательно, но почти у всех рассматриваемых мыслителей были найдены и показаны точки выхода за пределы современной идеологии крупного капитала. Для восточного читателя может быть интересно, что даже субъективный идеалист Фихте представлен как идеолог государственно-монополистического капитализма на достаточно высокой степени обобществления. Впрочем, подобные разрывы с буржуазной ограниченностью — это не основная тема II части книги. Её основной темой является утверждение рационалистического подхода к телу в борьбе с противопоставлением тела и души. Именно поэтому средневековые попытки снять это противопоставление в рецензируемой книге игнорируются — они не могли быть рациональными. Высшей точкой рациональных взглядов на отношение души и тела является точное понимание характера их взаимной обусловленности. Поэтому гениальным догадкам Спинозы и Дидро о соотношении мышления и телесности уделено заслуженно много внимания. Их логика несомненно заслуживает известности даже если читатель желает отвергнуть их позиции.
Двойное значение в рецензируемой книге имеют гносеологические портреты Бэкона Веруламского, Локка и Гоббса. Во-первых, понимание исторического этапа эмпиризма в наше время очень сильно сужается до аналогии с современным узкопрактическим (ползучим, ползающим за фактиками) эмпиризмом, что неверно. Английские эмпирики должны быть показаны как носители пусть и не основного, но коренного гносеологического содержания, восстановившего рациональную традицию в европейской мысли. Во-вторых, само историческое значение эмпирического принципа выходит за пределы эмпиризма, и совершенно неслучайно Марине Бурик удаётся органично связать воззрения английского эмпиризма на тело с развитием взглядов у Лейбница и в немецкой классической философии позднее. Понимание этой связи имеет сейчас немалое политическое значение, ибо без этого понимания остаётся очень много непонятного в связи высокой духовности и технической практичности в немецкой классической философии и позднее — в марксизме (в особенности в ленинской линии). Не менее важно и преодоление ограниченности немецкой классической философии, сводящей духовность к идеализму и не сумевшей по своим условиям усвоить всю историческую истину английского эмпиризма. Именно об этом — следующий рассматриваемый очерк.
Обзор воззрений на тело немецких философов классического периода у Марины Бурик обладает всеми достоинствами этого жанра, который имеет близкие черты в восточногерманской, польской, советской и болгарской литературах. Важной чертой этого жанра во всех языковых формах является невозможность пересказа — логический результат получает в подобных обзорах становление вместе со своим раскрытием. Фактическим недостатком обзора является лишь то, что никак не показана связь воззрений Фейербаха и Спинозы, о которой в своё время специально писал Чернышевский. Эта связь существует, как минимум, в вопросе свободы мышления, а частично — и в воззрениях на телесность, что вовсе не отражено в книге Марины Бурик.
На немецкой классической философии заканчивается период «раннего Модерна». С чем это связано? С тем, что тело впервые было понято не как помеха, а как единственное условие духовного существования человека. Это потребовало внимания к материальным интересам больших групп людей, в которых обобщалось повторение материальных интересов отдельных индивидов в системе разделения труда. И как показали историки, этот интерес был заложен ещё Фихте, который впервые в послемюнцеровской Германии нравственные проблемы рассматривал как проблемы, в первую очередь, экономического порядка. Но, конечно, подлинного размаха интерес к интересам масс достиг в теории Маркса, который является законным продолжателем дела Мюнцера и Фихте по праву коренного критического пересмотра их учений как о нравственности, так и о телесности.
Понимание телесности и понятие «позднего Модерна». Заключение.
Соответствующая часть книги начинается с главы о воззрениях Маркса на природу телесности. Она является одной из самых тяжёлых в книге и лишь незначительно легче введения. Однако, этот тот случай, когда по словам Марека Семека, имеется «тесная взаимосвязь глубины мысли и значительной её сложности, {взаимосвязь} между умственной важностью и надлежащей отдаленностью от обыденного сознания».
Последующие главы посвящены различным формам деградации понимания телесности. Именно понимание деградации и недоразвития понятия телесности в мышлении нашего времени составляет оригинальную и очень хорошо разработанную часть раскрытия заявленной в заглавии темы.
Собственно исторический обзор в рассматриваемой III части на главе о категории неорганического тела человека у Маркса заканчивается. Это связано с тем, что в лице марксизма теоретическое сознание впервые зафиксировало совпадение практической линии на своё развитие с коренной ликвидацией, с решительным преодолением экономических или товарных связей. Дальнейшее мышление было понято как вторичное по отношению к практике, но также — как необходимый фактор её движения. Суть истинного мышления была понята Марксом как тождественная сути истинной, успешной в своей всеобщности, практики. Как всемирное «движение мышления», так и всемирное движение практики было поставлено Марксом в зависимость от расширяющегося (на экономической же основе) понимания их подлинного отношения. Именно это понимание было полностью правомерно названо смертью философии. Марксом были впервые в истории, на основании полного исследования предпосылок, разделены сферы философии и истинного мышления. Поэтому в III части нас будет сопровождать умирающая философия, а в IV части мы узнаем плоды истинного мышления. Сферы это столь непохожие, что даже стилистически отражающие их части не имеют почти ничего общего. III часть больше похожа на популярный философский трактат, тогда как в IV части несложно увидеть черты жанра «немецкой научной прокламации», идущей от полемических воззваний Мюнцера к «Наукоучению» Фихте и «Капиталу» Маркса. Подобным же образом построена и книга Лозинского.
Проблема, которая сопровождает нас всю III часть, состоит в том, что от обнаружения истина не становится известной, а от известности — познанной. В насмешку над предубеждением о большей актуальности ближних по времени авторов и об их более плодоносном мышлении Марина Бурик приводит всю историю умирающей философии от Шопенгауэра до постмодернистов как попытку заново, на ложном, собственно философском, основании, получить отдельные выводы Гегеля и Маркса. При этом интересно, что даже уважение к Гегелю и Марксу не спасает философов, желающих стать мыслителями, от ограниченностей и даже глупостей, от неумения противостоять стимулам псевдомыслия. Ведь даже известное после прочтения сочинений Гегеля и Макрса от известности ещё не познано!
Типичным дефектом всей философии, не захотевшей умирать ни во времена Гегеля, ни во времена Маркса, Марина Бурик правомерно считает поддерживаемое современными экономическими предпосылками сведение человека к организму. Это приводит к тому, что проблема отношения человека-индивида и человечества (всемирно-исторического Человека), если и ставится, то очень искажённым способом. Первым примером такой постановки вопроса считается Шопенгауэр, сознательно отвергавший гегелевские достижения. А узловой проблемой всей начатой им линии является отношение биологического тела и общественных функций индивида. Это та самая проблема, которую смог решить ещё Спиноза, но решение которой долго было (и остаётся) не только не познанным, но даже мало известным.
В лице Ницше отказавшаяся умирать философия проходит очередной виток субъективного идеализма, но, в отличие от фихтеанства, никакой необходимости для познания всемирно исторической истины этот виток не имеет. Заслуженное внимание Марина Бурик уделяет Гуссерлю как представителю рассматриваемой линии, не унаследовавшему от Ницше невротичность теоретических построений. Марек Семек в своё время высоко ценил Гуссерля как представителя достаточно смелого псевдомышления и достаточно последовательной рациональности на ложном малорациональном основании субъективного идеализма. Проблемы Гуссерля — это не его проблемы, это проблемы любого философа, желающего мыслить в тех условиях, где философия умерла. Ведь будучи философом, он не может как философ не обращаться к трупу, тогда как дело живого мышления, дело истины — всегда есть дело жизни. Этот конфликт имеет немалый дидактический интерес и совершенно неслучайно он имеет двух героев — не только философа Гуссерля, но и социолога Бурдье. Характерно, что при полной добросовестности знакомство с наследием Гегеля не помогает первому, а изучение работ Маркса — второму. Причины этого — существо конфликта между Человеком и философией, Человеком и социологией — и показываются Мариной Бурик. Она рассматривает их как примеры тупиковости любой частичной точки зрения, как очередное доказательство того, что философия не умирает иначе, как исчерпав себя. Эти попытки мёртвой философии исчерпать себя обладают некоторым драматизмом — сможет ли философия признать свою смерть и отдать своё положительное содержание практике человечества или будет ещё раз убита вместе с другими формами идеологии? Имеет ли труд философа какое-то значение после смерти философии? В каком случае философ может мыслить? Все эти вопросы непрерывно возникают при размышлении о развитии воззрений Гуссерля у Хайдеггера и Сартра, о развитии воззрений Сартра в постмодернизм. Достаточно неожиданны для узко понимающих классовость читателей открывающиеся при этом политические и гносеологические связи. В их умелом показе — важное достоинство книги Марины Бурик. Другое достоинство книги состоит в том, что именно в проблеме телесности философия в лице господствующих субъективно-идеалистических школ вынужденна непрерывно пытаться преодолеть себя, вносить в себя элементы живой практики. Подобно тому как фихтанское «Я» оказывается в итоге историческим, у постмодернистов тело оказывается не столько принадлежностью личности, сколько средоточием её многообразных связей. Будет ли тут порождён взгляд практического материализма о том, что человек — это совокупность всех порождаемых практическими действиями актов общения? Марина Бурик понимает, что это не вопрос теории. При надлежащих всемирно-исторических общественных сдвигах выработка практичной теории вряд ли будет исключительно сложна, если будет удержано лучшее наследие мысли, но сами эти сдвиги и сама субъективная сфера давно существует во всемирном масштабе лишь как перенесение экономических функций в иную сферу. И хотя коммерческое или государственное бюджетирование едва ли угрожает существованию истины, оно заметно угрожает её известности и ещё в большей степени — её массовому познанию. Так осуществляется переход к теме «тело и дело» и к теме новой книги Марины Бурик про виртуализацию общественных отношений, про роль нетоварных элементов в современной экономике. Дело всё в том, что смерть философии является меньше всего проблемой самой философии, ведь она связана с появлением совершенно материального массового интереса в коренном преодолении товарности. Марксизм как гносеологическая линия практического материализма не может быть отделён от политической линии класса, лишённого средств производства и продающего свою способность к труду. Поэтому, что бы там не думали философы, свои предрассудки они изживут не раньше, чем представители названного интереса не заменят товарный обмен на научно обоснованное производство и распределение изделий в масштабах целых континентов. Но для этого нужно историческое появление некоей небольшой, но вполне достаточной для инициации исторического движения «запускающей силы», которая без адекватного мышления не может. Как выжить и откуда появиться этой силе в условиях экономического давления на способы мышления? Об этом новая книга Марины Бурик про виртуализацию.
Но прежде чем так ставить вопросы, нужно понять, что проблема не надуманная. Поэтому в конце книги про телесность Марина Бурик аргументированно отвергает различные версии абсолютизации человеческой несвободы — концепции генетической предзаданности общественных функций, концепции полного подчинения личности через тело в постмодернизме, концепции самозначимости существования индивида в различных версиях. Не отвергая ни подчиняющих действий на индивида через его тело, ни его атомизированности в условиях современного капитализма, Марина Бурик ставит вопрос о том, действует ли это решающим образом на способность мышления. Об этом очерки «Человек. Вещь. Машина» и «Об исторической роли капитала». Наконец, за доказательством возможности истинного мышления и его необходимости в будущем следует решение вопроса о том, каковы будет его способы. Этому посвящён последний очерк «Почему и как диалектика есть универсальный метод познания». Будучи единственным преимущественно гносеологическим очерком, он является кульминационным. Одновременно с этим материал для главы «Почему и как диалектика есть универсальный метод познания» самый старый. В представленном виде он мог быть скомпонован уже в 1970-х годах на основании полемик, из которых вышла «Всеобщая теория развития» В. А. Босенко. Однако это ни в какой мере не нарушает ни логического, ни литературного изложения в книге Марины Бурик. Это лишь подчёркивает, что историческое время и время атомных часов могут двигаться в противоположные стороны. Замысел всей книги под углом её самой живой IV части видится весьма элегантным — разбираемая книга есть свидетельство логики телесности в пользу практического материализма. Именно поэтому к началу IV части примыкает как разбор воззрений постмодернистов на тело, так и глава «Почему и как диалектика есть универсальный метод познания». Между постмодернизмом и практическим материализмом возможен переход, но при огромном усилии воли и неукоснительной добросовестности — такова одна из прочитываемых в подтексте важнейших мыслей разбираемой книги. Это, конечно, свидетельство не очень благоприятной исторической обстановки. Потому что в восходящие исторические эпохи преимущество получают не те, кто искупал кровью свои ошибки, а те кто изначально формировал свою культуру действий и мышления по лучшим образцам. Впрочем, и для тех, кто имеет неясное стремление к постмодернизму, но готов удержаться от него, книга Марины Бурик будет несомненно полезна. Остаётся определить её логическое значение.
Логика телесности и Логика
«Логика телесности» не относится к произведениям с «ажурной логической структурой». В ней нет той глубоко продуманной и поднимающей мысль далеко вверх чёткости деления, которая отличает трактаты немецких мистиков, «Критику чистого разума» Канта, «Науку Логики» Гегеля, «Капитал» Маркса и «Диалектику эстетического процесса» Канарского. Построить теорию телесности как «прикладную Логику» в данной книге Марине Бурик не удалось, хотя начальный материал для этой работы был собран. Собран до уровня умеренно подробного и внятного изложения общей логики телесности.
В конце предисловия мы обнаруживаем ту авторскую мерку, которая годится для оценки всей книги: «Существует множество работ, авторы которых, руководствуясь тем или иным принципиальным подходом к проблеме, исследуют бытие тела и разнообразнейшие его аспекты (почти всегда речь идет о теле индивида). Далеко не все они упомянуты в этой работе, поскольку меня же интересует общая логика развития телесности, а также история теоретических подходов к пониманию тела человека. Вот эту историю я и собираюсь вам рассказать».
Итак, была ли показана в книге «общая логика развития телесности»? На этот вопрос нужно ответить скорее утвердительно, хотя некоторые важные вопросы (например исследования современной европейской формы единства органического и неорганического тела человека) вынесены за пределы книги или в иные материалы. Также заявлена «история теоретических подходов к пониманию тела человека». Эта история рассказана, и именно как история она рассказана вполне хорошо. В этом рассказе нет «случайных героев» и все самые характерные мыслители были отобраны. Но отбор этот был больше исторический, тогда как с логической стороны не всегда воззрения рассматриваемых мыслителей берутся с самой характерной стороны. Хотя, конечно, не об этом должно судить тому, кто с некоторыми названными мыслителями впервые познакомился по «Логике телесности». Одновременно если рассматривать книгу как раскрытие общей логики и вспоминать косвенную заявку на «прикладную Логику», то нужно отметить, что для последней книга излишне исторична. Мы имеем именно противоречие — для раскрытия преимущественно истории вопроса в книге слишком много логики, для раскрытия существа телесности в форме прикладной логики — слишком много истории. Вряд ли это затруднит современного читателя, однако и мерка «прикладной Логики» берётся со стороны раскрытия всеобщих законов развития данной области. А с такой меркой становится понятно, что если «общая логика развития телесности» в книге дана, то всеобщая логика только местами намечена. Это ясно уже по структуре «Логики телесности». Достаточно сравнить её с делением «Капитала» или «Диалектики эстетического процесса». Первая книга Канарского «Диалектика эстетического как теория чувственного познания», как и первый том «Капитала» содержат очень немного исторических делений в оглавлении, тогда как «Логика телесности» лишь в последней главе разделена логически, тогда как в остальных главах разделена преимущественно исторически как т. н. IV том «Капитала» или «Генезис чувственной культуры» (вторая книга Канарского из «Диалектики эстетического процесса»). Это показывает, что Марина Бурик находится только на пути к способу мышления названных мыслителей. Как именно далеко она продвигается по нему? Понятно, что для современного читателя эти вопросы излишни, и он даже при минимально вдумчивом прочтении рискует получить важнейшие элементы понятия телесности. И всё же попробуем ответить на этот вопрос.
В теоретическом мышлении мера любого произведения, претендующего на теоретическую значимость ещё с гегелевских времён состоит в том, насколько последовательно оно уходит от истории мнений к истории разбираемого предмета. В этом смысле Марине Бурик удалось уйти от откровенной истории мнений. Выше были указаны удачно выделенные ею специфические моменты связи, как, например, у английского эмпиризма и немецкой философии классической. Это мастерство раскрытия общей логики. И им Марина Бурик в главном владеет. Мастерство всеобщей логики предмета, или, что тоже самое, «прикладной Логики» (в традиционном немецком значении) состоит немного в ином. Тут уже важны не только переходы от одного этапа мысли к другому, но и то, как изменяется закон этого перехода. Чем логический тип перехода от воззрений Аристотеля к воззрениям Картезиуса отличается от логического типа ревизии взглядов последнего Спинозой. Этот вопрос и подобные ему можно (и нужно) ставить на материале книги, но они не только не влияют на её структуру, но и не получают в ней систематического освещения. Для такого освещения первые главы слишком исторические, а IV глава слишком логическая. А это сигнализирует о том, что в книге удалась только общая логика, но не «прикладная Логика». Хотя давайте подумаем, а могло ли в такое время, как наше, получится у кого-нибудь произведение «прикладной Логики», да ещё первой опубликованной книгой. Но и достигнутый в книге Марины Бурик логический уровень весьма неплох для первой публикуемой книги. Тем более, что со стороны «прикладной Логики» мы можем сравнивать его только с «Капиталом» и «Диалектикой эстетического процесса» — это единственные произведения, получившие в таком качестве международную (как минимум, всеевропейскую) известность в узких заинтересованных кругах. Было бы излишней наглостью предполагать, что взятие уровня «прикладной Логки» третьим произведением произойдёт легко, как излишне нагло предполагать также то, что никто этот уровень в ближайшие два десятилетия не возьмёт.
В смысле отдалённости от «прикладной Логики», логическая форма книги Марины Бурик весьма равномерна. Продолжением весьма ровной логической формы является неровность стиля. Но в противоположность относительно стилистически ровной книге Вычыньского, Марина Бурик даёт нам более широкий контекст развития понимания телесности. За это заплачено тем, что книга создана из фрагментов не менее чем трёх разных стилей — тут и классическая немецкая научная прокламация (предисловие и последняя часть), и тяжеловесность польской академической диссертации (введение и фрагменты в III части), и лёгкая, но запутывающая, образность стиля французских постмодернистов (в основном, в главах о них же), и вкрапления инертного стиля профессиональной историографии. В целом нужно отметить, что ясность мысли в книге вполне соответствует ясности изложения, а вместе они подтверждают высказанное в начале книги положение о том, что развитие (т.е. скачкообразное появление новых отраслей) практического материализма в наше время крайне затруднено. Однако это грустное замечание нивелируется как материалами к следующей книге Марины Бурик про виртуализацию общественных отношений (где немало попыток развития теории), так и тем, что «Логика телесности» при минимальном развитии новых элементов теории всё-таки добросовестно и на лучшем достигнутом уровне излагает предмет. Особенно стоит отметить главы, излагающие марксистскую точку зрения. Поскольку внятно и без упрощений изложить её не могли в большинстве изданий периода социализма и народной демократии, то дело продолжения теоретического мышления в наше время не так уж безнадёжно. По крайней мере, книга Марины Бурик оказывается в некотором смысле выше изданий времён народной демократии, до которых нам во многих отношениях нужно будет ещё подниматься и подниматься. А этого достаточно, чтобы рекомендовать «Логику телесности» не только всякому современному читателю, интересующемуся проблемами телесности, но и всякому современному читателю, интересующемуся содержательной логикой.
Текст: Mikołaj Zagorski, авторизованный перевод с польского Dominik Jaroszkiewicz
