Серьёзный теоретик — зверь весьма редкий, а в наше время так вообще исчезающий. Казалось бы, что появление такого где-либо уж точно наведёт переполох в академическом лесу. Но вот русскоязычному читателю только совсем недавно стало известно имя одного из самых серьёзных теоретиков Польши — Марека Яна Семека, хотя свою теоретическую деятельность последний начал ещё в 60-е годы прошлого века.
М.Я.Семек известен как теоретик (а известен он ещё и как отличный организатор1) в первую очередь своими работами по материалистической диалектике, особенно материалистическим прочтением неизвестных широкой научной общественности работ И.Г.Фихте. Например, в единственной пока переведённой на русский язык его крупной работе — «Две модели межсубъектности»2, он показывает схожесть и взаимодополняемость фихтеанской и гегелевской модели межсубъектности и делает это опираясь на Работу Фихте Grundlage des Naturrechts nach Prinzipien der Wissenschaftslehre (Основание естественного права согласно принципов наукоучения), которая до сих пор не переведена ни на польский, ни на русский, ни на украинский язык.
Здесь у читателя может возникнуть справедливый вопрос об актуальности наследия не только Фихте, но и вообще немецкой классической философии в наше время, особенно для широких кругов думающего сообщества, а не узконаправленных философских кафедр. Такого вопроса не возникнет разве что по отношению к «Науке логике» Гегеля, которая с лёгкой подачи В.И.Ленина хотя бы для мало-мальски последовательных марксистов стала «предисловием» к первой главе «Капитала». Чтобы помочь читателю преодолеть скептицизм к старым немецким философам, если таков наличен, либо помочь основательнее утвердится в своих позициях, если скептицизма нет, мне придётся отойти (конечно же только для того, чтобы вернуться) немного в сторону не только от Семека и немцев, но и от философии вообще и окунутся в историю, ведь вопрос об «актуальности» уж никак не может решаться вне исторического контекста.
В XX веке человечество взяло под свой частичный контроль социальную форму движения материи. Противоречие между производительными силами и производственными отношениями достигло такого угрожающего масштаба, что стало совершенно очевидным и даже наглядным, позволив, в отличии от середины девятнадцатого века, зафиксировать себя чисто эмпирическим путём. Уильям Макнил в своей книге «В погоне за мощью» на весьма богатом эмпирическом материале показывает, что уже в Первой мировой войне, не говоря о Второй, большинство стран участников перешло на плановые методы организации народного хозяйства.
Но в войне четырнадцатого года для большинства сторон методы макропланирования выступили в роли своеобразного хирургического скальпеля, которым вырезали опухоль в виде кризиса перепроизводства. Только для Советских республик плановая экономика стала не просто моментом осуществления военной политики, но и прочным основанием длительной «терапии» во всех сферах жизни.
После нового мирового противостояния на фронтах Второй мировой, которое по своему завершению сразу перешло в состояние Холодной войны, главным вопросом для выживания государств стал вопрос о сознательном производстве человека, его чувств и потребностей. На Западе этот процесс развивался весьма стихийно в форме виртуализированых практик, рассматриваемых Мариной Бурик в книге «Человек и экономика в виртуализированном мире»3. Производство фрагментарных индивидов в самих западных странах получило соответствующее фрагментарное понимания в рамках различных течений постмодернизма, особенно французского4.
Куда более глубокого понимания «механизмов» производства человеческой субъектности добились теоретики из стран социалистического блока. Во многом благодаря куда более серьёзной практике в сфере педагогики, которая выросла в ходе ликвидации неграмотности ешё в 20-30-е годы, и развитию образовательной среды усиленными темпами в ходе противостояния в холодной войне. Неудивительно, что более серьёзная практика дала возможность появления более серьёзной теории.
Ярким примером теоретического осмысления практики производства человека может служить деятельность Эвальда Васильевича Ильенкова. В ряде своих работ Ильенков провёл философское осмысление достижений современной ему педагогики и смог очистить данные практики от многообразия чувственной достоверности, выведя чистую логику процесса мышления. Особого внимания заслуживают его работы, посвящённые вопросу идеального и идеала. Трудовое происхождение этих категорий Ильенков последовательно доказывает в каждой своей работе, рассматривая весь процесс формирования этапов их осмысления в истории философии. Но невзирая на то, что Ильенков чётко разграничивает идеалистическое понимание человеческой деятельности, а следовательно, и мышления, от материалистического, данного Марксом и Лениным, ему не удалось избежать обвинения в гегельянстве и идеализме вообще5.
Ничего удивительного в этом нету. Ильенков ведь вскрывал происхождение идеалистической разработки тех категорий, которые позволили Марксу и Энгельсу превратить социализм из утопии в науку. Это хорошо видно на примере с категорией идеального, глубже всего разработанной Гегелем. Именно благодаря категории идеального как деятельного отражения Маркс и смог разгадать загадку стоимости, над которой долго бились классики политэкономии.
Проблема заключается в том, что Маркс использовал разработанные философией категории в снятом виде. Он ведь был в первую очередь практиком, как бы парадоксально это сейчас не звучало, поэтому в своих конкретно исторических условиях вынужден был резко порвать с гегельянством, которое в его время превратилось в реакционную форму философии. Неудивительно, что весьма сложно увидеть материалистически понятую диалектику Гегеля в прикладном её применении. Выполнение этой задачи требует весьма высокого уровня философской грамотности. В противном же случае, если увидеть в наследии классиков марксизма только позитивную часть, то об их актуальности нельзя уже будет вести речи. При таком подходе марксистское наследие превращается либо в сборник готовых ответов на все случаи жизни, либо, после расчленения на Маркса-экономиста и Маркса-философа — в труп теории, устаревшее воззрение, место которому на пыльных полках истории. Легко заметить, что эти два результата отличны только по видимости, и что «леваки», свято чтущие память «святой троицы» марксизма-ленинизма, ничем по существу не отличаются от различного рода позитивистов, вопящих об экономическом детерминизме, заиделогизированости и устарелости Маркса.
В таком ключе, обвинения Ильенкова в идеализме и непринятие его академической средой являются «битвами в войне» позитивизма и диалектического материализма, дуализма и монизма в понимании природы человека. Эта война велась не только Ильенковым в Московском университете, но и В.А.Босенко и А.С.Канарским в Киеве, и, как мы недавно узнали, М.Я.Семеком в Варшаве.
Но противостояние позитивизма и диалектического материализма — далеко не ново. Это одна из исторических форм противостояния, начавшегося ещё на рубеже XVIII-XIX веков. Речь конечно же идёт о противостоянии школы британского эмпиризма и немецкого трансцендентализма. В своей статье «Человек, труд и самосознание»6 М.Семек, анализируя работу чешского мыслителя М. Соботки «Člověk a práce v německ klasické filosofii», так определяет суть этого противостояния: «…классическая немецкая философия определяется через принципиальное противопоставление к «ноэтической» философии XVII-XVIII веков. Последнюю автор (имеется в виду М. Соботка — М.З.) понимает как совокупность самых общих установок, которые разделяло европейское мышление от Декарта до Юма (у которого «ноэтизм» доходит до апогея, но вместе с тем заключает в себе зачатки собственного самоуничтожения). Согласно этим <ноэтическим> установкам, человек, понимаемый как познающее сознание, стоит против объективного мира, который дан ему как бытие — т.е. как готовая действительность, независимая от него и в отношении к нему чуждая. «Ноэтизм», следовательно, является философией созерцательной позиции человека по отношению к миру…»7.
Созерцательное отношение к миру и вытекающее отсюда отношение одного человека к другому как к объекту — вот корень тех реальных проблем, которые в теоретической среде приняли форму противостояния дуализма и монизма, британского эмпиризма и немецкого трансцендентализма, позитивизма и диалектического материализма. В различных сферах общественной жизнедеятельности это противостояние приобретает свои конкретные, всегда уникальные очертания и формы, но корень их кроется в способах организации материальной жизни общества.
В двадцатом веке тупик общественного развития, в который завели капиталистические способы организации производства, породил, с одной стороны, невиданные ранее в истории бойни, но с другой — попытки преодоления такого положения дел, т.е. попытки создания нового общественного строя. Последние увенчались громадным, но всё же частичным успехом. Громадным, поскольку показали, что построение нового общества возможно. Частичным, поскольку не довели дела до конца (=начала на более высоком уровне). И не удивительно, что не удалось довести до конца, т.е. до полного качественного перехода построение нового общества. Нельзя построить новое, мысля при этом по-старому. Конечно же, бытие определяет сознание, но даже самый плохой архитектор сначала строит дом в голове. Так что, видимо, поколение, которое «диалектику учило не по Гегелю», где-то пропустило тот момент, когда нужно было начать учиться как раз таки по Гегелю.
И Ильенков, и Босенко, и Канарский, и Семек, и многие другие уловили этот момент. Каждый из мыслителей такого уровня смог довести сущностные проблемы своей эпохи до преломления через самые общие категории философии. Каждый сделал это по-своему, в своей сфере интересов, но объединяет их как-раз таки способность довести рассмотрение даже частного предмета до необходимости осознанного выбора, как говорил Канарский, гносеологической позиции. Ведь конкретное движение материала в практике только до поры до времени нивелирует теоретические ошибки, практика как бы поправляет сам процесс преобразования и представлений субъекта об объекте деятельности. Но когда общественная практика во всей своей тотальности делает предметом саму себя, тогда принцип «сделаем, а там посмотрим» уже не работает. Ведь можно такого наделать, что потом смотри не смотри — толку мало.
В наше время человечество снова вплотную подходит к практической постановке вопроса о путях дальнейшего общественного развития. Непрекращающиеся и разрастающиеся военные конфликты свидетельствуют об этом наглядным образом. Прошлый век заплатил за осознание причин, лежащих в основе кризиса, сотнями миллионов жизней. Именно такова цена всех тех мыслителей, которые упомянуты в статье. Готово ли наше время платить такую цену?
Литература:
1. Бурик М.Л., Человек и экономика в виртуализированном мире. — К.: «Аграр Медіа Груп», — 268с.
2. Ильенков Э.В., «Проблема идеального», Логос, 2009
