Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
5. Две оппозиции.
Сложность социальной структуры чилийского пролетариата и полупролетариата была главной объективной причиной как множественности его классовых организаций, так и значительного влияния реформизма и откровенно правой идеологии. К 1972 г. численность КУТ достигла 700 тыс., всех профсоюзов — 1 млн. Однако, они охватывали лишь треть наемных работников; 900 тыс. трудились на мелких предприятиях (менее 25 работников), где создавать профсоюзы по-прежнему не разрешалось. Закон, как и раньше, разделял профсоюзы рабочих и гремиос служащих. Профорганизации, в большинстве маломощные (¾ — не более 100 членов, почти половина — менее 50), пользовались широкой автономией, крупных отраслевых федераций почти не было. На одном предприятии действовали параллельные профсоюзы, руководимые разными партиями и «независимые». Организационной раздробленности соответствовала незрелость сознания большинства служащих и крестьян, многих рабочих (профсоюзы транспортников и портовиков оставались оплотом правых). На выборах 1970 г. Альенде получил 36,6% голосов и опередил Алессандри всего на 1,3%, потеряв по сравнению с 1964 г. 2%. По данным предвыборных опросов в Большом Сантьяго, Народное единство поддерживали 48,9% рабочих и 24,1% служащих, ХДП — 26,6 и 37,1%, НП — 24,5 и 38,8%.1 Революции еще предстояло привлечь на свою сторону не менее половины пролетариев и большинство полупролетариев.
У контрреволюции было явное преимущество перед революцией в организованности и монолитности ядра. Буржуазию объединяли пять ассоциаций предпринимателей, объединенных в Конфедерацию производства и торговли. В конце 60-х — начале 70-х гг. к руководству всеми ими пришли технократы североамериканской школы. Чтобы объединить под своим руководством мелких и средних буржуа, служащих, специалистов, расколоть рабочее движение, они сулили трудящимся высокую зарплату, долю в прибылях, акции, участие в управлении; обличали «этатизм», «тоталитаризм» и… капитализм. Вот типичное рассуждение: «Капитализм как таковой фактически никогда не существовал в Чили… Существовал некий гибрид из этатизма и капитализма, что породило систему, худшую, нежели любая из этих двух… Мы не верим в этатистское развитие Чили, но должны также сказать, что не верим и в капиталистическое развитие… Никакая структура предприятия здесь не сохранится без физического и духовного участия трудящихся, и социальная и политическая эволюция Чили делает уже невозможным это участие в капиталистической структуре… Капиталистическая структура представляет собой препятствие для социальной эволюции…»2 Можно подумать, что это сказал анархо-синдикалист, а не лидер ведущего объединения крупной буржуазии. В то же время Конфедерация производства и торговли заявила, что с национализацией банков полностью уничтожается всякая свобода, не только экономическая, но и политическая и социальная3.
Подобная демагогия находила благодатную почву среди мелкой и средней буржуазии, давно озлобленной на госкапитализм, а с началом революции напуганной перспективой социализма. Уже в январе 1971 г. Конфедерация мелких торговцев и предпринимателей, где тон задавали столичные воротилы торговли, объединилась с прежним конкурентом — Центральной торговой палатой в Национальный фронт частного сектора, поставивший целью противодействие национализации и государственному контролю над распределением.
В мае 1971 г. при финансовой помощи Американского института развития свободного профдвижения была сколочена Конфедерация чилийских служащих, параллельная давно существовавшей Национальной ассоциации рабочих и служащих государственного сектора. Еще одной опорой контрреволюции стала Единая конфедерация специалистов Чили, созданная в мае 1971 г. по инициативе ассоциации техников меднорудной промышленности (все выступления против правительства начинались с забастовок техников и специалистов на медных рудниках). Она была тесно связана с профсоюзами США, которыми и финансировалась. Коллегия медиков и 9 из 12 региональных коллегий специалистов возглавлялись правыми лидерами, которые, даже не выражая настроений большинства, были фактически несменяемы из-за антидемократического устройства коллегий.
Огромным влиянием обладала католическая церковь. Народное единство проводило по отношению к ней подчеркнуто корректную линию, предоставляя даже дополнительные льготы (в частности, на духовенство распространили государственную систему социального страхования).
Левые католики из «Молодой церкви» горячо приветствовали победу Народного единства: «Мы будем создавать новое общество, которое должно быть социалистическим, должно преодолеть антагонизм между угнетенными и угнетателями и жить в евангельской любви и братстве».4 Двое епископов уже на следующий день после создания народного правительства отправились на Кубу для ознакомления с практикой строительства социализма и в дальнейшем выступали в поддержку революционных преобразований. Большинство иерархов придерживались совсем иных взглядов, но, чтобы не потерять влияния на паству, подчеркивали свой политический нейтралитет, запрещали священникам выступать с политическими заявлениями и даже официально осудили движение «Христиане за социализм» за… клерикализм: церковь должна быть вне политики. Сама же католическая иерархия не очень-то считалась с принципами светского государства, заботясь, чтобы ни одно важное событие не обходилось без ее участия. По случаю вступления Альенде в должность была устроена торжественная служба в присутствии президента, министров, военных, дипломатов; правда, слово «Спаситель» (Salvador) заменили на «Искупитель» (Redentor), чтобы Иисуса Христа не перепутали с президентом-марксистом. На митингах по случаю 1 Мая и национализации меди на трибуне рядом с президентом непременно стоял архиепископ.
Консервативному большинству епископата удалось перехватить инициативу, выдав корпоративные интересы церкви за интересы трудящихся. Блокируя законопроект о разводе, церковь якобы руководствовалась тем, что он интересует лишь «обеспеченные классы». Отказываясь передать государству контролируемые ею учебные заведения (22% начальных, 42% средних школ и 40% вузов), она обещала открыть их «для всех чилийцев, независимо от их социального и экономического положения». Демонстративная лояльность правительству, декларируемая забота об интересах трудящихся и активность левых католиков, эксплуатируемая иерархией, принесли плоды: удалось преодолеть имидж «церкви богатых». Число принявших сан священника, до 1970 г. постоянно сокращавшееся, к 1972 г. удвоилось.
Убедившись в прочности своего влияния, церковь заговорила о том, что не грех «отказаться от уже принятых решений» и пойти «более гуманным, справедливым и демократическим путем, чем социализм чисто марксистского направления».5 Следуя традиции посредничества между правительством и оппозицией, она стремилась ограничить деятельность Народного единства реформистскими рамками, навязать ему соглашение с буржуазными партиями на их условиях. Связующим звеном между церковью, оппозиционными партиями (особенно ХДП), армией и медиа-трестом Эдвардса служила закулисная структура «Опус деи» — клерикальной организации, близкой к франкистскому режиму Мадрида.
Политическое ядро контрреволюции составляли правые партии — НП и отколовшаяся от РП в 1969 г. Радикально-демократическая (РДП). Их политика определялась крупным капиталом, массовую же базу составляли круги средней и мелкой буржуазии (в основном сферы услуг и торговли, а также деревни), не связанные с госсектором и враждебные ему, часть студенчества и лиц свободных профессий, а также сельской и городской бедноты, разочарованной реформами ХДП (на выборах 1970 г. во всех аграрных провинциях и в половине аграрно-индустриальных победил кандидат правых). 6
Ударными отрядами контрреволюции выступали полулегальные организации фашистского типа. Крупнейшей была «Патриа и либертад». «Нельзя оставлять неизменной нынешнюю структуру государства, — говорилось в программном документе ПЛ, — потому что она прямо или косвенно благоприятствует борьбе классов, которую международный марксизм считает движущей силой. Национализм — это единство, и его можно достичь благодаря интегрированному государству, которое создает условия для великого национального воссоединения».7 В дальнейшем НП обзавелась собственными штурмовыми отрядами — «Командо «Роландо Матус»». Боевиков вербовали среди деклассированных элементов, готовили из студентов и даже школьников, сбитых с толку националистической демагогией.
С первых дней 1971 г. НП и РДП совместно с «Эль Меркурио» повели кампанию за создание «гражданского фронта» против марксистского правительства, прежде всего в Конгрессе. Но слишком велика была популярность мер правительства, особенно национализации меди, и условия для наступления контрреволюции еще не сложились. Ее лидеры решили сначала подорвать, прежде всего экономическим саботажем и пропагандистской войной, социальную базу Народного единства и расширить собственную, а потом уже захватить власть.
Центральная роль в новой стратегии контрреволюции отводилась ХДП. За ней шло около четверти организованных рабочих, более трети крестьян, государственных и частных служащих, около половины студенчества. Руководили ею круги крупной и средней промышленной буржуазии, связанные с госсектором и госаппаратом. Однако, в период революционного подъема 1970 г. они были оттеснены на задний план центристскими и левыми лидерами, представлявшими «новые средние слои». ХДП отказалась войти в «гражданский фронт», выступила за диалог и даже блок с правительством Народного единства. Была принята программная декларация, объявившая целью революционную смену капитализма социализмом. Председатель ХДП Р. Фуэнтеальба заявлял: «…В партии нет места тому, кто не является реально убежденным в революционном характере христианской демократии. Если кто-то отказывается или пытается отказаться от своей миссии борьбы против капиталистического порядка и от замены его новым, коммунитарно-социалистическим, как говорит декларация, ему нечего делать в нашем сообществе».8 В антикапиталистической риторике ХДП была изрядная доля консервативного клерикализма и полуфашистского корпоративизма.
Правые лидеры во главе с Э. Фреем умели манипулировать настроениями своей массовой базы и сохранять влияние на нее. Вовлечение в профсоюзы служащих и отсталых слоев рабочих создавало для этого благоприятную почву. «ХДП поняла, что с Народным единством легче всего конкурировать, требуя повышения зарплаты в большем размере, чем планировало правительство».9 Депутаты от ХДП организовывали захват бездомными квартир и земельных участков, а правые СМИ винили в этом правительство. ХДП требовала оставить за государством природные ресурсы, инфраструктуру и тяжелую промышленность, а все остальные предприятия передать в собственность и управление их работникам, преобразовать даже банки в кооперативы служащих; «предприятия трудящихся» должны были свободно конкурировать на рынке. Таким образом, «коммунитарный социализм» имел ярко выраженные черты анархо-синдикалистской утопии, на словах противостоящей капитализму, на деле — «государственному социализму».
В первом послании Конгрессу президент подчеркнул: «Создавать «предприятия трудящихся», действующие в условиях свободного рынка, значило бы превращать людей наемного труда в мнимых капиталистов и упорствовать в использовании средств, которые оказались исторически несостоятельными. Ведущая роль сектора общественной собственности предполагает сосредоточение в его руках и использование им прибыли, получаемой от входящих в него предприятий. Вот почему необходимо гарантировать включение в сектор общественной собственности финансовой системы и значительной части сферы распределения».10 Вопрос стоял принципиально: станут ли рабочие и служащие, подобно членам асентамьенто, коллективными капиталистами или будут работать по плану, отражающему общие интересы народа?
Руководители Народного единства полагали, что социально-экономические преобразования позволят отвоевать у ХДП массовую базу. Надеясь выиграть время, они сначала отвергли соглашение с ней. Через несколько месяцев, обнадеженные видимым полевением ХДП, президент и компартия выступили за договоренность с нею вплоть до совместного формирования правительства, чтобы таким образом получить абсолютное большинство в Конгрессе и изолировать крайне правых. На деле вышло иначе. Фрей вообще отверг диалог, пригрозив выходом из партии, и отправился за поддержкой в Европу. Центристские лидеры ХДП, не порывая с ним, переговоры начали, но потребовали от правительства гарантий неприкосновенности собственности мелких и средних фабрикантов и аграриев. Президент и КПЧ готовы были пойти на это, но большинство партий Народного единства отвергли условия ХДП, опасаясь ограничения общественного сектора, организации и активности трудящихся. Среди самых непримиримых были левые христиане, знавшие ХДП изнутри. Один из них, Л. Майра, видел слабость Народного единства не в сектантстве по отношению к ХДП в целом, а в том, что оно не смогло «разработать и применить стратегию, базирующуюся на классовых интересах широких народных слоев, голосовавших за христианскую демократию, чтобы привлечь их к поддержке своих планов, а вместо этого запуталось в спорах и в отдельных случаях в поисках соглашений с высшим руководством Христианско-демократической партии, где не могла возобладать никакая другая позиция, кроме враждебной любому шагу вперед, могущему привести к социализму».11
При таких условиях соглашение Народного единства с ХДП было объективно невозможно. Ведь ценой его было бы торможение революционных преобразований в тот момент, когда разбуженные массы пришли в движение и начали добиваться новой жизни собственными усилиями. Это оттолкнуло бы от Народного единства сельскую и городскую бедноту, уже и так недовольную умеренностью его политики, и неизбежно привело бы его к расколу и утрате власти. Переговоры лишь помогли правым лидерам ХДП вернуть руководящие позиции и изолировать левых христиан, а в правящих партиях усилили оппортунистические иллюзии.
Во время одной из поездок президент при виде традиционного угощения пошутил: «У нас будет революция с вином и пирожками». Это не было случайной обмолвкой. На митинге 1 мая 1971 г. он говорил: «…Впервые в истории народ, наш народ, сознательно искал такой путь революции, за который пришлось бы заплатить наименьшую социальную цену… Этот путь предусматривает уважение ко всем идеям, ничем не ограниченное уважение всех верований»12. «Чилийский путь к социализму» стал представляться альтернативой не только вооруженному, но вообще всему предшествующему опыту пролетарских революций. В первом послании президента Конгрессу от 21 мая 1971 г. утверждалось: «В России приняли вызов и установили одну из форм построения социалистического общества — диктатуру пролетариата. Чили сегодня — первая страна на земле, призванная претворить в жизнь вторую модель перехода к социалистическому обществу… «.13.
Подобные настроения давали себя знать и в КПЧ. Л. Корвалан в интервью журналу Итальянской компартии «Ринашита» (30.04.1971) сказал: «…Среда политического и социального плюрализма, обозначающая сегодня наш путь, завтра будет характеризовать социализм в Чили».14 Подчеркивая, что «осуществление плюрализма и признание законных прав оппозиции не исключают, а предполагают и требуют ведения упорной классовой борьбы, борьбы без передышки с врагами революции», лидер КПЧ видел заслугу своей партии в том, что она внесла в разработку идеи плюрализма, «пожалуй, больший вклад, чем какая-либо другая партия»15. В «плюрализме» начинали усматривать не вынужденное явление, а стратегическое преимущество: «…В культурном и идеологическом плане само существование многопартийности гарантирует от возникновения новых форм отчуждения… Наш опыт показывает, что в рамках правового государства, при полном уважении индивидуальных гарантий, можно прийти к построению социализма в Чили при строе политического, экономического и идеологического плюрализма».16 Опыт, на основании которого делались столь решительные выводы, не насчитывал и года…
Правый уклон в идеологии и политике Народного единства порождал, как всегда бывало в истории, крайне левую оппозицию. Правительство дало крайне левым возможность легальной деятельности. Самой крупной их организацией было Левое революционное движение (МИР). Его численность не превышала нескольких тысяч, но влияние было немалым.
МИР активно поддержало меры правительства по национализации минеральных богатств, установлению государственного контроля над крупными предприятиями. Но аграрную реформу оно критиковало как буржуазно-ограниченную, требуя снижения «потолка» по крайней мере до 40 га. Миристы приняли самое активное участие в событиях «жаркого лета» 1970-71 гг., возглавляя занимавших имения крестьян и батраков. На занятых мапуче землях они пытались организовать кооперативы социалистического типа.
За миристами шла часть рабочих, особенно мелких и средних предприятий. В октябре 1971 г. под руководством МИР был создан Фронт революционных трудящихся, вступивший в КУТ. Он выдвинул требования индексации зарплаты каждые полгода в соответствии с программой Народного единства, отказа от выплаты внешнего долга и компенсации за национализируемые предприятия. Фронт предлагал создать на местах революционные советы с представительством профсоюзов, комитетов матерей, культурных центров и военнослужащих; их делегаты вошли бы в состав Ассамблеи народа, которая сменила бы старый парламент. МИР добивалось национализации СМИ и отмены частной рекламы в них.
Очень активно миристы работали в движении бездомных. Примером может служить возникший в 1970 г. на занятой бездомными земле латифундии поселок «Ленин». Им управлял комитет, куда входили представители 17 рабочих профсоюзов г. Консепсьон, а также студенческих организаций. Студенты-миристы помогали недавним бездомным найти работу, открыли библиотеку, медпункт и школу, издавали поселковую газету. За порядком следила милиция, защищавшая жителей от попыток выселения полицией и от правых боевиков. Здесь в отличие от соседних трущоб не разгуляться было ни преступности, ни наркомании, ни пьянству, ни детской смертности. На окраинах Сантьяго было создано 32 подобных комитета. В октябре 1970 г. они объединились в Движение революционных жителей поселков. Правительство объявило обширный план строительства жилья, но жители окраин не думали успокаиваться, а торопили чиновников новыми захватами земель. Организованные МИР бригады ночью привозили на грузовиках сборные конструкции, и наутро на бывшем пустыре, под флагами и яркими транспарантами, стоял очередной поселок: «Новая Гавана» или «Фидель», «Эрнесто Че Гевара» или «Пабло Неруда». Правая печать исходила злобой: посягательство на частную собственность, незаконные вооруженные формирования, коммунистическая угроза! Миристы же рассматривали эти окружившие столицу поселки как первые ячейки социалистического общества.
Миристы, единственные из левых серьезно занимавшиеся военной подготовкой, составили костяк охраны Альенде — «группы личных друзей». МИР располагало и разведкой — Национальной информационной комиссией, имевшей своих людей и в вооруженных силах, и в правых партиях. Она своевременно сообщила о нескольких попытках правого переворота. У МИР были широкие связи в СПЧ и других партиях Народного единства (существовала даже практика двойного членства). Отношения МИР с КПЧ складывались непросто: десятилетия борьбы коммунистического движения, в том числе чилийского, с анархистами, троцкистами и всякого рода сектантами приучили коммунистов к тому, что слева от них в лучшем случае заблуждающиеся, в худшем — враги.
В декабре 1970 г. в Консепсьоне, где выбирали председателя федерации студентов местного университета, между расклеивавшими плакаты комсомольцами и миристами произошло столкновение; в нем был убит студент-мирист. Урегулированием конфликта занялся лично президент. После переговоров Корвалан сказал: «…Дело идет к соглашению между МИР и Народным единством, включая, конечно, коммунистическую партию, с тем, чтобы МИР поддержало правительство товарища Сальвадора Альенде. Естественно, мы считаем, что между коммунистами и миристами остаются расхождения по многим вопросам и идеологическая борьба остается в порядке дня, хотя и в другом, братском, плане».17 Лидер МИР М. Энрикес также высказался за объединение левых сил против главного врага.
Но единство действий оказалось недолгим. Уже в мае 1971 г. губернатор Сантьяго — социалист — направил полицию против крестьян, занявших земельный участок, и, поскольку у них было найдено оружие, применил закон о внутренней безопасности, предусматривавший суровое наказание и за «политическую агитацию». Между МИР и правительством разгорелась публичная полемика. Когда президент посетил университет Консепсьона, председатель федерации студентов мирист Н. Гутьеррес, избранный при поддержке Народного единства, выступил с публичной критикой правящего блока, не использующего, по его мнению, своих возможностей. Он изложил президенту линию МИР на активное включение в борьбу бездомных и безработных, ускорение экспроприации земель и наступления на сельскую буржуазию, поддержку занимавших предприятия рабочих, не останавливаясь перед нарушением буржуазной легальности, призвал «упразднить частное образование, ввести централизованную государственную систему образования, руководимую преподавателями, студентами и трудящимися, открыть университет для детей народа».18 Президент, ссылаясь на ленинскую критику левого уклона, призвал придерживаться Основной программы. Другой лидер МИР, Лусиано Крус, сравнил правительство с «собакой на сене»: само не мобилизует массы и другим не дает.
Но попытки оспаривать у правящего блока руководящую роль в профсоюзах, студенческих и других организациях не имели под собой почвы. Народное единство при всех его минусах было основным каналом действительно массового движения трудящихся и основным рычагом революционных преобразований. Крайне левые организации не могли его заменить, а могли, самое большее, воздействовать на его развитие. Фактически так и происходило, но реальное положение дел не было адекватно осознано ни той, ни другой стороной, что мешало разрешить объективные противоречия между ними.
Нельзя согласиться с теми, кто считал всех крайне левых лишь авантюристами и провокаторами, в лучшем случае — носителями «детской болезни левизны». Действительно, существовали микроскопические, но крикливые группки вроде ВОП — «Организованного авангарда народа», объявившего своей целью установление в Чили фашистского режима, чтобы трудящимся волей-неволей пришлось подняться на вооруженную борьбу за революцию. Но сведение проблемы к действиям авантюристов и провокаторов не отвечает методологии исторического материализма, требующей раскрывать объективные причины любого сколько-нибудь массового движения, ту социальную реальность, которую оно, пусть неадекватно, выражает.
Крайне левые, нравилось это кому-либо или нет, представляли немалую часть трудящихся и эксплуатируемых масс, не удовлетворенную Основной программой и ее выполнением. «Поднимая знамя огосударствления монополистических предприятий, программа Народного единства обращалась лишь немногим более чем к 10% рабочего класса; дело было бы не так плохо, если бы программа отражала интересы и динамику рабочего движения в целом, но этого-то и не было, поскольку остальным 90% не предлагалось ничего, кроме повышения зарплаты и социальных льгот… Большая часть сельского пролетариата и полупролетарских масс не получила бы иных преимуществ, кроме возможности объединения в профсоюзы, повышения зарплаты и социального обеспечения. На стадии радикализации классовой борьбы, которую переживала Чили, было неудивительно, что народные массы «выходили за рамки», но приписывать это МИР — глупость».19
Различия в социальной базе и в понимании характера революции порождали разногласия по вопросу о классовых союзах. КПЧ, опираясь на организованное ядро городского и сельского пролетариата, считала необходимым союз со всей массой «средних слоев». По мнению же МИР, «революционный блок, имея, конечно, своей осью организованный пролетариат, должен включать широкие пролетарские и полупролетарские массы города и деревни, а также обедневшие слои мелкой буржуазии». Соглашаясь на данном этапе с сохранением частного сектора в экономике, миристы требовали рабочего контроля как над производством, так и над распределением. Если их оппоненты, опасавшиеся поставить народное правительство под удар, настороженно относились к любым действиям трудящихся, не соответствующим букве закона, то «МИР, наоборот, утверждало, что сила правительства берет начало не в нем самом, не в том, что оно является органом госаппарата, а в поддержке, которую может ему оказать движение масс; следовательно, именно на силу движения масс правительство должно опираться, и развитие народных организаций в принципе не может угрожать стабильности правительства, а скорее должно укреплять его». Исходя из постановки IV конгрессом Коминтерна вопроса о «рабочем правительстве» как переходном к диктатуре пролетариата этапе, миристы хотели побудить Народное единство «изменить позицию с тем, чтобы, опираясь на движение масс и на сплочение вокруг него части вооруженных сил, утвердиться как «правительство трудящихся», которое ускорило бы распад системы буржуазного господства и ее кризис».20 МИР и его единомышленники внутри Народного единства выступали категорически против диалога и компромиссов с ХДП, видя в ней главного проводника буржуазного влияния в рабочем и крестьянском движении.
Конфликты в левом лагере всячески стремился разжигать и использовать классовый противник. Лидеры ХДП, соглашаясь на диалог с Народным единством и правительством, ставили условием полный разрыв с «левыми экстремистами» и их подавление силой государственной власти. В то же время «Эль Меркурио» регулярно печатала интервью с лидерами МИР. Примкнувшему к МИР провокатору Ромо (при хунте он будет лично пытать бывших товарищей) удалось подбить жителей одной из окраин Сантьяго на столкновения с полицией; в результате назначенные по инициативе КПЧ руководители следственной службы были вынуждены подать в отставку. У революции подбито крыло, и она вступает в чрезвычайно опасный период, сказал тогда Корвалан.
Еще более тяжелые последствия имело совершенное ВОП в июне 1971 г. убийство одного из лидеров правого крыла ХДП Э. Переса Суховича, вступившего в диалог с Народным единством. После теракта правительство ввело в столице чрезвычайное положение, передав всю полноту власти армии. Хотя лидеры ВОП братья Ривера были давно и хорошо известны полиции, их не задержали, а убили в перестрелке; концы были надежно спрятаны в воду. Далекая от левых симпатий «Монд» задавалась вопросом: «Было ли убийство совершено левыми экстремистами, чтобы сжечь мосты между правительством Народного единства и христианской демократией… и таким образом вынудить последнего ускорить осуществление своей программы социализации? Или — что представляется более правдоподобным — мы имеем дело с заговором крайне правых сил..?»21 Заголовки правой прессы накануне и в день теракта говорили за себя: «Правительство вне рамок закона», «Демократия избрала Франкенштейна», «Президент и почти все его министры могут быть подвергнуты конституционному обвинению», «Смещение президента»22.
По всей стране прошли демонстрации и митинги, осуждавшие террор и выражавшие поддержку правительству. Альенде предупредил о реальной угрозе фашизма: «…Успех нашего правительства является единственной гарантией против хаоса, который хотят навязать, чтобы затем установить фашистскую диктатуру»23. КПЧ назвала теракт «частью широкого плана реакции, направленного на то, чтобы остановить революционный процесс». МИР также осудило теракт, назвав истинными виновниками «тех, кто обогащался за счет труда других и десятилетиями эксплуатировал, убивал и держал в нищете народ. Тем самым они породили тех… кто, движимые инстинктивной классовой ненавистью, доходят до акций политически нерациональных и, к сожалению, наносят вред делу народа»24. В первых числах июля миристы выступили с заявлением: «…Что в действительности угрожает стабильности правительства, так это мятежная деятельность буржуазии и империализма..: саботаж производства, организация вооруженных групп, слепая обструкция в парламенте, открыто мятежные призывы к вооруженным силам». Они заявили, что будут продолжать «мобилизацию рабочих и крестьян, жителей поселков и студентов в форме занятия имений, пустующих земель и фабрик, способствуя тем самым не только стабильности правительства, но, самое главное, дальнейшему продвижению процесса. Те же трудящиеся на фабриках и в имениях защитят правительство, когда мятежные группы попытаются его свергнуть».25
Экс-министр-капиталист Перес Сухович, олицетворявший полицейское насилие над народом, мертвый оказался гораздо полезнее своему классу, чем живой: вся пропагандистская машина буржуазии принялась внушать обывателю, что над страной нависла угроза левого террора, правительство ему попустительствует и спасти может только «твердая рука». Во время обсуждения политических последствий теракта палата депутатов выразила недоверие председателю-радикалу и избрала вместо него христианского демократа. Президент внес в Конгресс законопроект о борьбе с терроризмом, но инициативу и тут захватил противник: сенатор от ХДП Кармона предложил дополнение, запрещавшее создание «незаконных вооруженных формирований», в том числе народной милиции, и передававшее контроль над исполнением этого закона армии.
Фрей, прервав поездку по Европе, вернулся в Чили, где публично обвинил в случившемся Народное единство и выставил ультиматум: распустить «незаконные вооруженные группы», прекратить «кампании ненависти», а также попытки расколоть ХДП и подорвать репутацию ее лидеров. Это был беспроигрышный ход: отныне всякий, кто критиковал Фрея и его окружение, клеймился как пособник террористов. Центристское большинство пошло на поводу у Фрея, согласившись на союз с ультраправой НП. Тем, кто был против, не осталось иного выхода, как порвать с партией. Они образовали движение «Левые христиане» и вскоре присоединились к Народному единству. Однако, это движение, как раньше МАПУ, осталось малочисленным. Как случалось не раз и до чилийской революции, и после нее, реформистский аппарат сумел обратить раскол партии на пользу себе, изолировать левых интеллигентов и удержать под контролем «свои» массы, используя преимущества крупной партии, налаженные связи, силу традиции и просто привычку.
СПЧ видела в расколе ХДП признак упрочения позиций правительства; КПЧ, напротив, предупреждала, что «начинается или готов начаться процесс ослабления позиций правительства, уменьшения поддержки правительства в массах»26. Обе партии считали неотложным овладение политической инициативой, активизацию борьбы с контрреволюцией.
Всего через неделю после ХДП раскололась другая влиятельная в «средних слоях» партия, участник Народного единства — РП. На ее съезде верх взяли левые, принявшие декларацию: «Мы — социалисты, ибо при интерпретации существующей реальности мы исходим из исторического материализма и классовой борьбы… Мы являемся политической партией, служащей интересам рабочего класса».27 Это заявление, сделанное вопреки мнению Политкомитета Народного единства, КПЧ расценила как «непростительную ошибку», отрыв от масс «средних слоев». Сторонники прежнего курса обвинили большинство партии в пренебрежении интересами «среднего класса» и вышли из нее, составив «Левую радикальную партию»; вопреки названию она стала быстро дрейфовать вправо. Сама же РП подобно левым христианам утратила массовую базу, став объединением политических кадров и части интеллигенции.
Из-за внутренних разногласий Народное единство долго не могло внести проект конституционной реформы, предусматривавший разграничение трех секторов экономики: общественного, смешанного и частного. Противники этого шага опасались дать оппозиции возможность жестко ограничить масштабы госсектора, организации и активности трудящихся. Но все зависело от того, кто возьмет в свои руки инициативу, и у левых было крупное преимущество: «Одновременное внесение проектов по национализации меди и по созданию общественной сферы могло бы дать преимущество. В первые месяцы правительство было сильнее и имело более прочные позиции на переговорах»28. Главное, что надо было выиграть, — время. «Если бы число предприятий, подлежащих огосударствлению, было ограниченным и их список был предан гласности, было бы уместнее действовать очень быстро… С политической точки зрения, речь шла о секторе, где была сосредоточена основа экономической мощи господствующих кругов; постепенность позволяла им реорганизоваться, наладить сопротивление и блокировать процесс». 29
Перехватив у правительства инициативу, ХДП внесла свой проект разграничения секторов экономики. В нем отвергался государственный контроль над банками, отменялись все юридические акты, допускавшие реквизицию предприятий; даже покупка акций государством ограничивалась, а все такого рода сделки аннулировались; переход частных предприятий в общественный или смешанный сектор допускался только по закону, принятому Конгрессом в каждом отдельном случае. Большинство общественных предприятий передавались под управление их трудящихся. Правительство, поставившее целью коренные преобразования, лишалось даже тех экономических полномочий, какие имело любое буржуазное.
Только в октябре 1971 г., оказавшись в положении обороняющегося, правительство внесло наконец свой проект разграничения трех секторов. Передаче в общественный или смешанный сектор подлежали 254 предприятия с капиталом, превышавшим 14 млн. эскудо (около 1,5 млн. долл.) каждое. Позже правительство согласилось ограничиться 91, как правило, монополистами в своих отраслях. Их национализация означала бы подрыв экономической базы правых сил. «Речь шла о революционном преобразовании, поскольку оно изменило бы структуры власти и открыло бы путь к контролю государства и трудящихся над решающим сектором экономики».30
В то же время, пытаясь успокоить «средние слои», правительство продолжало поиски компромисса с ХДП. Полемика между Народным единством и МИР усиливалась. Миристы все жестче критиковали правительство за «реформизм», хотя и подчеркивали, что не занимают по отношению к нему враждебной позиции (показателен их лозунг: «Альенде, пойми: МИР тебя защищает!»). Компартия в свою очередь все резче критиковала идеологию и действия крайне левых.
В августе 1971 г. при подозрительных обстоятельствах погиб Л. Крус, отвечавший за работу МИР в армии (именно он еще в 1969 г. разоблачил авантюристические планы Вио). Проститься с ним в помещении КУТ руководство профцентра не разрешило. Похороны вылились в 30-тысячную демонстрацию, преимущественно рабочих, наглядно опровергавшую тех, кто третировал МИР как оторванную от масс мелкобуржуазную группировку. 22 октября при попытке занятия крестьянами латифундии был убит наемниками хозяев лидер руководимого МИР Революционного крестьянского движения, мапуче М. Уэнтелаф. Лишь после этого полиция вмешалась, чтобы… арестовать всех участвовавших в акции крестьян, даже раненых. Местный комитет Народного единства возложил всю вину на МИР. В конце 1971 г. М. Энрикес оценивал ситуацию так: «Хотя правительство и наступает на интересы господствующего класса… но, не включив в процесс массы и не наступая на аппарат государства и на его институты, не смогло обрести новых сил и демонстрирует, наоборот, все большую слабость. Именно эти две меры — включение в процесс масс и удары, нанесенные по аппарату государства — определяют процесс как революционный и делают его необратимым».31
