Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
Часть 8
9. Два класса столкнулись в смертельном бою…
Таким уязвимым пунктом оказался транспорт. Нигде, кроме медной отрасли, остановка работы не могла нанести стране такого ущерба. Не менее важным с точки зрения целей контрреволюции было то обстоятельство, что забастовавших транспортников государство не могло ни заменить, ни заставить работать иначе, как с помощью армии.
Первые попытки были сделаны летом 1972 г. 30 июня забастовали, требуя повышения зарплаты, 25 000 работников государственных железных дорог; президенту пришлось передать контроль над ними армии. 3 июля объявили забастовку владельцы(!) частных автобусных компаний столицы1; и здесь для принудительного возобновления работы пришлось прибегнуть к помощи военных. Но главным видом транспорта были 52 000 грузовиков, из которых лишь 7 000 принадлежали 35 крупным предприятиям, а 45 000 — тридцати тысячам владельцев 1-2 машин2. Специфика социального положения транспортников и многолетняя политика коррумпирования породили худшую форму профбюрократии. Лидеры водителей во главе с Л. Вильярином в классовом отношении были капиталистами: каждый из них официально или через подставных лиц владел десятками грузовиков. В их руках были импорт и продажа грузовиков и запчастей, на что гремио водителей получил от правительства Фрея монополию. Другим важным источником их доходов, особенно с расцветом «теневой экономики», стала доставка контрабандных товаров из соседних стран. Их враждебность левому правительству достигла крайней степени, когда оно взяло под контроль внешнюю торговлю и попыталось передать трансграничные перевозки государственной компании. У рядовых водителей тоже хватало оснований для недовольства властью: контроль над тарифами бил их по карману, а запчасти приходилось покупать втридорога на черном рынке. К осени 1972 г. «Форд» и другие корпорации вообще перекрыли поставки.
В сентябре было создано объединенное руководство водителей грузовиков, такси и автобусов. Оно потребовало повышения тарифов, лучшего снабжения запчастями, закупки новых грузовиков. Около месяца тянулись переговоры с правительством; даже лидеры ХДП готовы были на компромисс, но Вильярин прямо заявил Фрею, что добивается не соглашения, а общего кризиса3. Разведкой МИР был раскрыт план правого переворота с участием лидеров НП и ХДП, ключевым моментом которого был именно саботаж на транспорте, и президент предал его огласке. Правительство удовлетворило все требования водителей; тем не менее 11 октября — сразу после того, как «Кеннекотт» добилась эмбарго на чилийскую медь в Западной Европе, — началась забастовка. Поводов было два: намерение правительства создать государственную службу автотранспорта и требование оппозиции «отпустить» цены на бумагу в интересах… свободы печати.
Забастовку приурочили к сезону весеннего сева и уборки второго урожая, когда она наносила стране максимальный урон. Действительно, ущерб составил 200 млн. долл. Была сорвана доставка семян, удобрений и топлива, пропало много овощей. Десять миллионов литров молока было вылито в реки и на дороги4.
Саботаж контрреволюционеров сразу же вызвал решительное сопротивление трудового народа. Профсоюзы осудили забастовку. Рабочие завода грузовиков сформировали дополнительные бригады, чтобы увеличить выпуск, и прислали в столицу 214 новых машин. Более 4 тысяч добровольцев — рабочих, служащих, студентов — вызвались сесть за руль. Десятки тысяч других добровольцев трудились на погрузке и разгрузке машин.
Правительство ввело в большинстве провинций чрезвычайное положение, реквизировало 300 грузовиков для подвоза продовольствия в города. Профбоссы водителей и другие зачинщики беспорядков были арестованы.
Партии правой оппозиции и союзы капиталистов решили превратить забастовку водителей во всеобщую. К ней примкнули контролировавшиеся ХДП коллегии медиков и адвокатов, федерация учащихся средних школ, а также торговцы, всегда готовые защищать свое право на спекуляцию. Во главе встало Национальное командование защиты гремиос, выдвинувшее наряду с экономическими политические требования: принять конституционную реформу о разделении секторов экономики, отменить санкции против оппозиционных радиостанций за пропаганду насилия, распустить все народные организации по контролю над распределением, разрешить бумажной монополии повысить цены и даже ввести субсидирование оппозиционных радиостанций государством.
Трудящиеся Чили назвали эту акцию «хозяйской забастовкой» (paro patronal). Держалась она на финансовой подпитке медных корпораций и администрации США: каждый забастовщик получал, не трудясь, больше, чем мог заработать за это время. По одну сторону баррикад оказались капиталисты вместе с основной массой средних и мелких хозяев, а также большинство высокооплачиваемых специалистов и часть служащих, например банковских; по другую — рабочие, трудящиеся деревни и большинство служащих государственного и частного сектора, а также часть специалистов и мелких хозяев.
Всеобщей забастовка не стала. Ее участников было почти вдвое меньше, чем бастующих в 1970 г.: рабочие, для которых правительство при всех к нему претензиях оставалось своим, отказались бросать работу. Хозяевам не помогли ни угрозы увольнения, ни предложения оплатить каждый день безделья так, как никогда не оплачивали работу. Даже водители грузовиков бастовали далеко не все. Тогда в полном соответствии с инструкциями ИТТ и ЦРУ был взят курс на насильственный подрыв всей жизни страны. Боевики ПЛ перекрывали шоссе, разбрасывали специально изготовленные металлические шипы, стреляли в работавших водителей, взрывали железные дороги и нефтепроводы. Служители Гиппократа перестали оказывать даже скорую помощь. Хозяева частных предприятий, выполняя инструкции своих объединений, попытались закрыть их.
Однако, пролетариат проявил себя как истинный «класс для себя». Трудящиеся занимали предприятия и имения, брали в свои руки снабжение населения и обеспечение работы коммунальных служб. Рабочий контроль, который так долго не удавалось ввести официально, был теперь введен явочным порядком. 26 дней организованный пролетариат де-факто управлял производством и распределением основных продуктов. Каждый день проходя по несколько километров пешком, так как общественный транспорт примкнул к забастовке, трудящиеся не давали остановить свои заводы и фабрики.
Самое активное участие в отпоре «хозяйской забастовке» приняли рабочие крупной индустрии, в том числе филиалов ТНК. Они заняли электронные предприятия «свободной экономической зоны» Арика и нефтехимические комбинаты «Доу кемикл» и потребовали передать их в сектор общественной собственности.
Осенний кризис 1972 г. закономерно привел Народное единство к разочарованию в «рыночных механизмах». Пришлось отменить повышение цен и выплатить трудящимся стопроцентную компенсацию.
Правительство подготовило декрет, лишавший объединения капиталистов прав юридического лица за подрыв экономики страны. Было реквизировано несколько магазинов и фабрик, владельцы которых занимались саботажем. Еще 65 предприятий, занятых рабочими и служащими, перешли под контроль государства. Всего к концу 1972 г. общественный сектор включал 202 предприятия, на которые приходилось 22% промышленной продукции и 20% работников. Реальный его вес в экономике был значительно больше: в него вошли крупнейшие предприятия, господствовавшие ни рынках и снабжавшие полуфабрикатами массу других. По требованию массовых организаций трудящихся треть внутренней торговли товарами широкого потребления перешла в руки государства. Был поставлен вопрос о государственном контроле над автотранспортными компаниями. Под госконтроль перешло и немало предприятий средней руки, брошенных или остановленных хозяевами. «Забастовка возымела в этом плане эффект ускорения революционного процесса и способствовала усилению рабочих организаций и уяснению ими с полной ясностью глубинной причины конфликта: схватки за контроль над средствами производства»5.
Социалистическая перспектива революции начинала обретать плоть и кровь не только в вопросе о собственности, но и в вопросе о власти.
Широкое распространение получил опыт одного из самых боевых рабочих кварталов Сантьяго — Серрильоса, где уже несколько месяцев действовал подлинный орган самоуправления пролетариев — «индустриальный кордон». При его посредстве соседние предприятия стали координировать производство, снабжение и распределение продукции. Это движение рабочих было поддержано левым крылом Народного единства и МИР, выдвинувшими лозунг создания народной власти как основы нового, социалистического государства. В ходе октябрьского противостояния индустриальные кордоны возникли во всех ведущих промышленных центрах: Сантьяго (здесь их было семь), Консепсьоне, Вальпараисо. Прежде всего они обеспечивали поставки товаров первой необходимости, охраняли продолжавших работать водителей грузовиков, поддерживали производство на предприятиях. Но чем дальше, тем больше они начинали на деле управлять рабочими районами, обеспечивать координацию их действий и совместную защиту от банд фашиствующей контрреволюции. Эти органы, имевшие опорой почти исключительно индустриальный пролетариат, К. Альтамирано характеризовал как «самое динамичное, активное и противоречивое выражение новой народной власти».
Другая ее форма получила название «коммунальных команд трудящихся». Они создавались при активном участии профсоюзов, общественных организаций и левых партий в пределах муниципальных округов, включавших бедняцкие окраины. Первой их задачей была организация распределения продуктов через «народные магазины». Члены ККТ занимали торговые центры и заставляли бастующих владельцев открыть торговлю. Вскоре коммунальные команды объединили в единую сеть низовые общественные организации по месту жительства. Некоторые из этих организаций, например советы соседей и центры матерей, возникли еще до революции, а в ходе ее получили право голоса в органах управления. Другие, например, советы снабжения и цен, общинные и провинциальные крестьянские советы, советы здравоохранения, советы образования, были созданы уже при левом правительстве и мыслились как органы поддержки его начинаний. Теперь все эти организации стали быстро крепнуть и брать на себя новые задачи, контролируя, критикуя, а то и на деле заменяя государственные органы.
На многих предприятиях создавались комитеты бдительности, наладившие круглосуточное дежурство для их охраны. Вновь ожили комитеты Народного единства. На митингах все чаще звучал лозунг: «Crear, crear poder popular! — «Создать, создать народную власть!»
Поддерживая правительство, эта власть действовала автономно от него. Она выражала обострение классовой борьбы и поляризацию сил, опережавшие политическое руководство революцией. Ее действия были направлены на конкретизацию инициатив и заданий правительства, содействие решению проблем, до которых у чиновников слишком долго не доходили руки. Народная власть располагала собственными средствами информации: индустриальные кордоны издавали большим тиражом газеты и журналы, коммунальные команды имели свои местные издания, печатали плакаты, брошюры, листовки.
Все это свидетельствовало о небывалом прежде развитии демократии трудового народа. «Широчайшие круги населения… пробудились, воодушевленные глубоким стремлением к участию и мощным мобилизующим импульсом, влекущим их к созданию в качестве «власти» самых разнообразных организаций… Эти организации воспринимаются народом как «его власть» и воплощают его собственную спонтанную способность к борьбе». Но именно поэтому они не могли не превратиться в альтернативу буржуазному госаппарату. «Конечно, эта новая власть трудящихся деревни и города вступала в противоречие с демолиберальной законностью. Ее участие в социальной схватке, без чего едва ли может происходить подлинная революция, с необходимостью выходило за рамки юридико-институциональных структур. … Развитие некоторых самостоятельных действий масс было так же неизбежно в Чили, как и в опыте всех без исключения революций мира. Чтобы углубить процесс и сделать его необратимым, было совершенно необходимо в самом деле включить массы в осуществление власти. Именно это — в основном это — позволяло им прямо, живо и осязаемо воспринимать, что правительство «свое» и учит их осуществлять «свою власть»»6.
МИР расценило октябрьский кризис как убедительное доказательство своей правоты, подчеркивая, что сила правительства исходит не от него самого как органа существующего государства, а от поддержки со стороны движения трудящихся масс, развитие которого не может поэтому подрывать его стабильность.
Действительно, характер двоевластия существенно изменился. Раньше центром его было противостояние различных конституционных институтов существующего государства, наполнившихся противоположным классовым содержанием и опиравшихся на массовые организации пролетариата и буржуазии7. Теперь на первый план выдвинулось противостояние пролетариата, организованного в органы народной власти — зачаток качественно нового государства, — старому, буржуазному государству в целом. Двоевластие объективно принимало классический, характерный для прежних революций, вид.
Развитие общественной самодеятельности трудового народа имело, кроме политического, огромное морально-психологическое значение. «Ничто другое, включая крупные структурные преобразования: национализацию меди, аграрную реформу, создание сектора общественной собственности — не повлияло на массы столь драматически, как очевидность этого нового явления: ощущать и осознавать себя главными действующими лицами небывалого исторического опыта. Они открыли для себя мощь своей общей силы, не на словах, а как практически действующую реальность… Революционный пролетариат и наиболее политически развитые крестьяне начали надеяться прежде всего на собственные силы»8.
Пример рабочих увлекал крестьян, специалистов, студентов, домохозяек. На селе создавались комитеты защиты народного правительства и комитеты по распределению и реализации продуктов, уполномоченные мобилизовать личный транспорт для доставки их в города. Отказавшиеся бастовать транспортники и торговцы объединились в особые организации, возникли патриотические фронты специалистов, женщин, молодежи. Опросы, проведенные в самый разгар противостояния, показали, что контрреволюция не пользуется поддержкой большинства средних слоев: лишь 34% готовы были поддержать еще одну подобную забастовку, а 56% высказались против.
Способность буржуазной политической системы держать классовый антагонизм в конституционных рамках была исчерпана окончательно. Влияние ХДП в рабочих и крестьянских организациях было подорвано. Показательно, что рабочие и служащие, принадлежавшие к ХДП, действовали в те дни вместе со своими братьями по классу, а не с руководством своей партии. Ее правым лидерам оставалось или уйти с политической арены, или бесповоротно связать себя с фашиствующей контрреволюцией. «Октябрьская забастовка выявила огромный организационный и трудовой потенциал народных организаций и ясно показала, что свергнуть правительство одними гражданскими акциями невозможно»9. Каждый из классовых лагерей сплотился, обрел союзников и избавился от ненадежных попутчиков, вполне осознал непримиримость борьбы.
С октября 1972 г. чилийская революция достигла такого накала основного классового антагонизма и такой его очевидности, как нигде в мире второй половины ХХ века. «…Никогда еще ни одно латиноамериканское общество не видело с такой ясностью открытого, ничем не замаскированного противостояния капитала и труда, никогда не получало столь осязаемых доказательств того, что именно рабочий класс может в конечном счете объединить вокруг себя эксплуатируемые массы и победоносно противостоять буржуазии»10.
