В ходе большинства революций коренные преобразования отношений собственности проводились, когда вопрос о власти был уже в основном решен. Чилийскому пролетариату пришлось революционно вмешаться в них, располагая лишь частью власти. Возможность завоевания всей власти, а значит, и судьба революции — не в отдаленной, а в ближайшей перспективе — здесь как нигде зависела от перемен в производственных отношениях. Лидеры Народного единства рассчитывали путем глубоких экономических преобразований расширить его социальную базу и, опираясь на нее, добиться радикального изменения политических институтов.На первом заседании нового кабинета министров была принята чрезвычайная экономическая программа: полная загрузка производственных мощностей, сокращение безработицы, перераспределение национального дохода в пользу трудящихся, контроль над ценами с целью сдерживания инфляции. Перераспределение доходов и увеличение ассигнований на общественные нужды должны были увеличить спрос, обеспечить рост производства и занятости. Министром экономики стал Педро Вускович — профессор Национального университета, один из авторов концепции зависимого развития; он был близок к левому крылу СПЧ, в которую впоследствии вступил. Позже он писал: «Сама природа программы правительства Народного единства поставила это министерство, ввиду характера его функций… в самую прямую связь с массами и перед необходимостью постоянно апеллировать к мобилизации и активному участию трудящихся, чтобы разрабатывать, проводить и отстаивать экономическую политику правительства».1
7 декабря 1970 г. правительство и КУТ подписали соглашение о сотрудничестве. В нем подчеркивалось, что цели и требования организованных трудящихся совпадают с основными положениями программы народного правительства. Правительство обязалось повысить минимум заработной платы и ежегодно пересматривать его в соответствии с изменением стоимости жизни. Повышение зарплаты ставилось в прямую зависимость от роста производства; профсоюзы брали на себя заботу о повышении производительности труда. Соглашение предусматривало участие трудящихся в общественной деятельности и в управлении производством на всех уровнях. Представители профсоюзов были введены в советы касс социального обеспечения. В январе 1971 г. был создан новый высший орган управления хозяйством — Национальный экономический и социальный Совет, где были представлены правительство и общественные организации рабочих, крестьян, служащих, технических специалистов и лиц свободных профессий, немонополистической буржуазии и аграриев, молодежи.
Задача состояла в том, чтобы не просто дать импульс развитию экономики, но и положить конец «зависимой и исключающей» модели развития, задаваемой филиалами ТНК и ориентированной на спрос обеспеченного меньшинства. Альтернативу П. Вускович и его товарищи видели в увеличении производства товаров массового потребления, что позволило бы достичь более высоких темпов экономического роста при большей занятости рабочей силы и опоре на отечественные ресурсы.2 Планировалось, что для этого государство должно занять в экономике позиции, обеспечивающие руководство всем народнохозяйственным комплексом, и одновременно осуществить масштабную социальную программу, которая значительно повысила бы жизненный уровень народа и обеспечила промышленности и сельскому хозяйству широкий рынок.
По плану правительства, государство должно было установить контроль над 70% активов промышленности, 44% валовой продукции в стоимостном выражении и 22% рабочей силы. Ставилась задача создания системы планирования социалистического типа, но связывать 200-300 государственных предприятий с 35 000 частных должен был в первую очередь рынок.3 Расчеты строились на высоких ценах на медь; резервы иностранной валюты (300 млн. долл.) казались достаточными для оплаты импорта продовольствия, сырья и запчастей. Ожидавшееся сокращение кредитов США намечалось компенсировать займами в Западной Европе и социалистических странах. Крупным резервом были неиспользуемые мощности промышленности, составлявшие к концу 1970 г. 40%.
В рядах Народного единства преобладало убеждение, что, расширяя общественный сектор, правительство сможет направлять деятельность частных предпринимателей на благо общества. Руководящую роль общественного сектора в экономике призваны были обеспечить «производственные соглашения» между государством и частными предприятиями, обеспечивавшие им гарантированный сбыт продукции по договорным ценам. Видимо, под влиянием послевоенного опыта стран народной демократии некоторые деятели КПЧ полагали, что частный и смешанный сектора и на этапе социалистических преобразований «будут все больше включаться в общее планирование, и через демократические взаимосвязи, при постоянных консультациях заинтересованных сторон, будут создаваться новые формы социального общежития, которые будут характеризовать социалистическую Чили».4
Высокая концентрация производства позволяла государству через небольшое число предприятий и организаций установить контроль над основными центрами экономики. Еще до революции сложился обширный аппарат государственного управления экономикой: КОДЕЛКО, Государственный банк, Корпорация развития (КОРФО), Управление государственного планирования (ОДЕПЛАН), Корпорация аграрной реформы (КОРА), Управление промышленности и торговли (ДИРИНКО), осуществлявшее контроль над ценами. Эту структуру, рассчитанную больше на оказание поддержки частному сектору, чем на организацию производства, надо было преобразовать в соответствии с целями Народного единства.
С 1971 г. ОДЕПЛАН совместно с национальным и областными советами развития начали разрабатывать годовые и пятилетний планы. «Мы хотим добиться того, чтобы ни на один объект, если он не включен в централизованный план, одобренный правительством, не выделялись капиталовложения… — говорил президент в первом послании Конгрессу. — Наличие обобществленной собственности как таковой требует эффективного планирования, в достаточной степени наделенного силой государственного института».5
Юристы Народного единства обнаружили забытые, но не отмененные законы и положения, позволявшие правительству в целом ряде случаев устанавливать контроль над предприятиями, не обращаясь в парламент. Государство могло принудительно выкупить акции крупного предприятия или банка, признанного стратегически важным для национальной экономики; могло взять на себя управление предприятием в случае длительного трудового конфликта, угрожающего нормальному снабжению страны важнейшими продуктами; наконец, декрет «социалистической республики» 1932 г. давал возможность реквизировать предприятия в случаях спекуляции, сокрытия товаров, остановки производства и прочего саботажа, наносящего ущерб интересам общества. Правда, собственность на предприятия юридически оставалась частной и не могла быть изменена без санкции Конгресса. Уже в ноябре 1970 г. была реквизирована первая текстильная фабрика, владелец которой умышленно сократил производство, не выполнял финансовые обязательства и четыре месяца не платил зарплату. Альенде тогда сказал: «Я хочу ясно предупредить предпринимателей, которые не соблюдают законов о труде, что их дни сочтены… Это первый декрет такого рода, но не последний»6. К концу первого года под управление государства перешло, кроме добывающей, 68 предприятий обрабатывающей промышленности: 20 из 23 крупнейших акционерных обществ, оптовая торговля, импорт продовольствия и сырья.7
Намечалось внести законопроект о национализации банков, но, не имея в Конгрессе большинства, решили идти путем реквизиции и выкупа. Частные банки переходили под контроль государства в случаях финансовых нарушений и трудовых конфликтов. «Эта мера правительства не могла бы быть задумана и проведена в жизнь, если бы не пользовалась сознательной поддержкой банковских служащих, которые на своем последнем съезде единодушно высказались за национализацию банков и решили содействовать ее осуществлению».8 Филиалы транснациональных банков государство выкупало чаще всего за счет займов у их же материнских компаний. Уже в 1971 г. государство контролировало 90% банковских операций.
В результате этих мер многие ключевые позиции в экономике занял сектор, который назвали не государственным, а общественным. Это наименование отражало тот факт, что широкий и многообразный процесс установления правительственного контроля над производством далеко не сводился к национализации. Зачастую не дотягивая до нее в формально-юридическом плане, он перерастал ее по содержанию, с самого начала опираясь не только на поддержку, но и на инициативу организованных трудящихся. На частных предприятиях левые партии и КУТ создавали комитеты бдительности, чтобы помешать саботажу хозяев. Предприятия, брошенные или доведенные до банкротства хозяевами, рабочие брали в свои руки и добивались установления над ними контроля государства. На руководящие посты нередко назначали левых активистов, еще недавно трудившихся здесь инженерами или рабочими. «Образование сектора общественной собственности не означает создания государственного капитализма, оно означает начало создания на практике социалистической структуры, — подчеркивал Альенде. — Сектором общественной собственности будут управлять совместно трудящиеся и представители государства, что явится своего рода связующим звеном между каждым предприятием и национальной экономикой в целом. Это должны быть предприятия, свободные от бюрократизма, высокопроизводительные предприятия, которые возглавят движение за развитие страны и придадут новый характер трудовым отношениям».9 Однако, между намерениями и действительностью лежал долгий и трудный путь.
На многих предприятиях общественного сектора дело тормозил старый, чуждый пролетариям аппарат управления. Л. Корвалан предупреждал: «Сохраняются определенные свойственные прошлому методы, методы администрирования, унаследованные от хозяев методы руководства и управления предприятиями. Это не может вызвать одобрения у трудящихся и вместе с тем благоприятствует кампании, развязанной реакцией против правительства, кампании, в ходе которой, в частности, пытаются доказать, что национализация предприятий привела к единственному изменению — замене одного хозяина другим… Чтобы все трудящиеся полностью осознали изменения, происшедшие в их положении, они должны быть реальными и по всей линии. Трудящиеся должны иметь право на действительное участие в руководстве предприятиями»10. Ситуацию осложняли также отдельные «ответственные должностные лица, назначенные президентом и партиями, и некоторые профсоюзные руководители, не понимающие значения необходимости установления новых производственных отношений либо опасающиеся, что выдвижение на руководящие посты трудящихся приведет к тому, что сами они останутся в тени»11. Там, где трудящиеся были слабо организованы или находились под влиянием продажных профбоссов, дисциплина резко падала, едва переставала угрожать безработица. Журнал финансистов США злорадно сообщил: прогулы в порту Вальпараисо составляют в среднем 25%, а по понедельникам до 40%. Президент поручил проверку генеральному контролеру — все подтвердилось. И это был далеко не единственный случай.
В январе 1971 г. совместная комиссия КУТ и правительства приступила к разработке «Основных норм участия трудящихся в управлении предприятиями общественного и смешанного секторов». Но лишь полгода спустя под энергичным нажимом снизу (профсоюз углекопов Лоты — одного из старейших оплотов КПЧ — начал по инициативе МИР забастовку, требуя полной национализации шахт и участия рабочих в управлении) «Основные нормы» были подписаны. В соответствии с ними на предприятиях стали создаваться административные советы в составе пяти представителей правительства, назначаемых президентом, и пяти представителей трудящихся, избираемых общим собранием; во главе стоял назначаемый президентом администратор. Административные советы определяли политику предприятия в соответствии с государственным планом. На уровне цехов создавались производственные комитеты с широкими полномочиями в вопросах планирования и организации производства. Руководители производственных комитетов вместе с пятью представителями трудящихся в административном совете и пятью представителями профсоюза входили в Координационный комитет предприятия. Эта структура призвана была обеспечить контроль трудящихся над экономическим и социальным развитием на всех уровнях.
Работники предприятий, где рабочий контроль стал реальностью, начинали относиться к труду качественно иначе, чем прежде, когда гнули спину на капиталиста. Трудящиеся селитряной, угольной и других государственных отраслей взяли обязательства увеличить производство. На митинге в честь первой годовщины вступления в должность Альенде приветствовал рабочего — изобретателя приспособления, позволившего резко увеличить производительность труда. Коммунисты, работавшие в общественном секторе, возвращали «излишки» зарплаты, чтобы повысить рентабельность своих предприятий.
Громко заявило о себе даже такое свойственное социалистическим революциям явление, как добровольный труд на общее благо. На крупных предприятиях, прежде всего медных, проводились субботники. Уже в начале 1971 г., в сезон летних каникул и отпусков, 50 тысяч юношей и девушек по призыву левых молодежных организаций вступили в бригады добровольного труда. Они работали на строительстве, посадке леса, обучали неграмотных. 16 мая 1972 г. в общенациональном Дне добровольного труда участвовало более двух миллионов человек. Общий порыв захватил даже демохристианскую молодежь12.
Важным направлением преобразований была аграрная реформа. Вначале Народное единство предполагало разработать новый закон, но, не имея в Конгрессе большинства, отказалось от этого. Министр сельского хозяйства Ж. Чончоль полагал: «Внесение любых изменений… потребовало бы проведения многомесячных обсуждений, что парализовало бы процесс осуществления аграрной реформы и вызвало бы разочарование у крестьян, которые требовали ускорить проведение реформы».13 Решили действовать в рамках закона, принятого при Фрее, ускорив экспроприацию земельных излишков. Пришлось отступить от Основной программы, сохранив прежним хозяевам право на выбор оставляемого им участка и на весь инвентарь. В наследство от ХДП достался чудовищно раздутый аппарат: сельским хозяйством занималось 21 ведомство, подчиненное пяти министерствам; кредитовало его столько организаций, что собрать данные о финансах было почти невозможно. Чиновники привыкли командовать кооперативами-асентамьентос, мало считаясь с крестьянами.
Латифундисты повели против реформы настоящую войну. Многие заранее делили излишки земли между своими доверенными из бывших арендаторов. В первые же месяцы после 4 сентября было контрабандой угнано в Аргентину 300 тыс. голов скота. Хозяева отправляли на бойни даже маточное поголовье, оставляли незасеянными, без орошения и удобрений тысячи гектаров. Рабочим, чтобы добиться зарплаты и выплат по социальному страхованию, нередко приходилось занимать имения, рискуя жизнью. Правая оппозиция запугивала крестьян призраком всеобщей экспроприации или коллективизации. Аграрная политика ХДП успела внести раскол и в среду тех, кто, не имея своей земли, надеялся ее получить. Кое-где имения захватывали не затем, чтобы ускорить экспроприацию, а, наоборот, чтобы не пускать туда функционеров, проводивших реформу: боялись, что вместо асентамьенто будут создавать госхоз.
Самые острые коллизии реформа вызвала в южной провинции Каутин. Там было много землевладельцев-капиталистов средней руки, которые в отличие от латифундистов сами управляли имениями. Их хозяйства, дававшие значительную часть товарного продовольствия, не подпадали под закон. Но именно в этих краях было больше всего безземельных и малоземельных, особенно из числа индейцев мапуче. Излишков земель не хватало на всех, поэтому мапуче противостояли не только землевладельцы, но и работавшие в их имениях инкилинос. Естественно, бедняков-мапуче не устраивали ни масштабы, ни темпы реформы. В первые же месяцы после смены правительства мапуче начали сносить изгороди и захватывать земли, когда-то отобранные у них или у их предков. Президент и лидеры левых партий пытались отговорить бедняков от явочных захватов, чтобы реформа шла законным порядком. Ж. Чончоль перенес в Каутин свою резиденцию, а в самый напряженный момент, когда крестьяне-мапуче и «белая гвардия» землевладельцев готовы были вступить в бой, туда прибыл президент. Он беседовал с рабочими и крестьянами, с руководителями организаций землевладельцев, промышленников, торговцев. Но кардинально изменить ситуацию было не в его силах. Начавшиеся еще при Фрее захваты шли по нарастающей: 89 в 1969 г., 103 в 1970 г., 560 в 1971 г.14 Правительство внесло в Конгресс законопроект о наказании за незаконные захваты, но не могло подавлять их силой, как буржуазная власть.
Под давлением низов экспроприация земель, рассчитанная на шесть лет, завершилась за два года. Народное единство пыталось создавать на этих землях хозяйства нового типа. На фермах со значительной концентрацией капитала и техники это были производственные центры — своего рода госхозы. В других местах были организованы центры аграрной реформы, куда могли вступать все работавшие в имениях. В управлении большую роль играло общее собрание с участием и временных рабочих; допускалось объединение нескольких хозяйств в целях организации производства. Но эта форма внедрялась сверху, а не была результатом опыта самих трудящихся. Убедившись, что большинство крестьян не готовы к ней, правительство предложило им самим создавать комитеты по проведению реформы. Правительство принимало и другие меры в интересах крестьян: начало поставлять им технику; закупало у них продукцию на выгодных условиях, без посредников; разрешало повышать цены на сельскохозяйственную продукцию (в отличие от промышленной); прямо субсидировало асентамьентос и мелких хозяев, предоставляя им льготные, а по существу безвозвратные, кредиты.
Правительство ожидало по мере завершения реформы подъема сельского хозяйства и ускоренного развития агропромышленного комплекса, что позволило бы обеспечить страну продовольствием, диверсифицировать экспорт и экономику в целом. Но крестьяне стали сеять больше продовольственных культур для собственного потребления и меньше товарных. Кроме того, как правило, в первый год производство возрастало, а потом снижалось, хотя и оставалось выше дореформенного. Л. Корвалан объяснял это так: «Латифундия со всеми свойственными ей пороками… являлась все же централизованной иерархической организацией… Когда имение экспроприируется и переходит в другие руки, указанная система организации практически полностью исчезает. Ведь крестьяне стремятся — и это их стремление, конечно, понятно — к тому, чтобы с ними не работал даже самый незаметный из служащих имения, поскольку он был связан, в их глазах, с их бывшим эксплуататором»15.
Трудящиеся деревни отдавали политике Народного единства должное. Его поддержка со стороны крестьянских организаций выросла с 30% в 1970 г. до 62% весной 1972 г., а доля сторонников ХДП упала с 66 до 37%16. Но результаты реформы оказались противоречивыми. От перераспределения земель выиграли всего 12% занятых в сельском хозяйстве17. Сельская буржуазия сохранила прочные позиции. В середине 1972 г., когда закон об аграрной реформе был практически выполнен, имения от 40 до 80 га занимали 27% обрабатываемой земли, от 20 до 40 га — 12%. Те и другие давали свыше половины товарной продукции. Именно они больше всех выигрывали и от кредитных льгот, и от повышения закупочных цен. Для сезонных рабочих, малоземельных крестьян и мапуче не удалось сделать почти ничего: законопроект о выкупе государством и возвращении общинам экспроприированных у них земель был провален Конгрессом. Снизить «потолок» до 40 га, чего добивались мапуче, буржуазные парламентарии и подавно не позволили бы, да и тогда излишков не хватило бы на всех. Безработица оставалась бичом деревни. Для решения этой проблемы надо было перейти к интенсивному хозяйству, развитой агроиндустрии, на что требовались годы и годы.
Магистральное направление экономической политики Альенде сформулировал на первомайском митинге 1971 года: «Укреплять, расширять и консолидировать народную власть означает выиграть битву за производство.»18 Первый этап социально-экономических преобразований сопровождался значительным ростом производства. В 1971 г. было добыто 730 тыс. т меди — на 40 тыс. т (5,7%) больше, чем в 1970 г.19 ВНП вырос на 8,3%, промышленное производство на 10% — самый высокий показатель за 15 лет. Это позволило создать 200 тыс. рабочих мест и снизить безработицу до самого низкого в истории страны уровня. Крупные средства были вложены в жилищное строительство, по сравнению с предыдущим пятилетием его объем удвоился.
Как и во всех революциях, успехи вызвали головокружение: ОДЕПЛАН намечал на пятилетку рост производства на 50% и накоплений на 18%20. Экономическую программу собирались осуществлять в условиях соответствия предложения спросу, безосновательно предполагая, что революционные преобразования в зависимой стране, при ожесточенном сопротивлении империализма и его местных союзников, не вызовут ни спада производства, ни инфляции. В действительности экономический подъем, как и в нашей стране в годы нэпа, опирался в основном на загрузку ранее простаивавших мощностей. Но в Чили государство не представляло собой диктатуры пролетариата и контролировало далеко не все ключевые высоты экономики. Изменить в короткий срок структуру производства, делавшую страну крайне уязвимой для экономического саботажа, правительство не могло, да и вряд ли осознавало масштаб этой задачи. «…Не было принято мер к расширению или переориентации промышленных мощностей с тем, чтобы обеспечить рост предложения товаров производственного назначения. Удовлетворение потребности в них зависело, таким образом, всецело от внешнеэкономического сектора, т.е. от наличия валюты для их импорта».21
Важнейшее место в экономической политике Народного единства занимало перераспределение национального дохода, главным источником которого был экспорт меди. В соответствии с соглашением правительства и КУТ всем рабочим и служащим компенсировались потери от инфляции, а тем, кто получал менее двух минимальных зарплат, обеспечивалась значительно большая прибавка. Минимальная зарплата в промышленности была повышена на две трети. Была декретирована равная оплата женского и мужского труда. Правительство вернуло работу уволенным за участие в забастовках, отменило более 20 декретов о повышении цен, установило бесплатное пользование медпунктами и поликлиниками. Минимальные пенсии старикам, инвалидам и вдовам за полтора года были повышены на 550%; доход пенсионера, составлявший раньше 1/3 минимальной зарплаты, стал равен ей. В систему социального обеспечения были включены 900 тысяч человек, которых она ранее не охватывала. Правительство распорядилось в первую очередь учитывать нужды рабочих районов при строительстве метро, провести туда водопровод. При общей нехватке жилья для 500 тыс. семей было начато строительство 100 тыс. квартир. В отличие от практики буржуазных правительств, путем повышения цен вынимающих из карманов трудящихся больше вырванной ими прибавки, теперь зарплату увеличивали за счет бюджета или прибылей частных предприятий, а повышение цен правительство всячески сдерживало, где могло — запрещало. Были установлены твердые цены на хлеб и решено перестроить работу пекарен так, чтобы вместо двух видов хлеба — хорошего для богатых районов и плохого, но дорогого, для бедных — обеспечить качественным хлебом всех. Хозяева пекарен участвовали в обсуждении этой меры и согласились с ней, но потом стали нарушать договоренность; тогда правительство обратилось к рабочим. Профсоюз пекарей совместно с государственными инспекторами взял под контроль качество и ассортимент хлеба. С 4 января 1971 г. было выполнено обязательство бесплатно выдавать ежедневно пол-литра молока каждому ребенку. Даже летняя резиденция президента стала местом отдыха детей рабочих и крестьян.
В то же время вопросы перераспределения не были как следует осмыслены в социальном и политическом плане. Предполагалось, что излишка доходов местной и особенно транснациональной олигархии хватит и на накопление, и на перераспределение, причем последнее будет выгодно всему «народу» — рабочим, крестьянам, средним слоям, даже немонополистической буржуазии. На практике же перераспределение национального дохода, как и все другие меры, осуществлялось под постоянным нажимом снизу, в прямой зависимости от способности тех или иных социальных групп организованно отстаивать свои интересы. «…Многое здесь было результатом процесса переговоров и столкновений, в которых сами левые партии не имели политической возможности удержать официальные решения в предлагавшихся при разработке экономической политики пределах, помимо прочего, ввиду насущной необходимости поддерживать и расширять свое влияние в массах».22
Беря на себя контроль над предприятиями, охваченными трудовыми конфликтами, государство не могло не пойти навстречу требованиям бастующих. В свою очередь, частные собственники старались, чтобы конфликт не привел к таким последствиям, и соглашались на повышение зарплаты. Возникала цепная реакция требований, понятных, но не соответствовавших возможностям экономики.
В целом лишь 29% рабочей силы было занято в промышленности и сельском хозяйстве, промышленных рабочих было 10,6%; большинство населения так или иначе зависело от перераспределения «природной ренты» экспортной горнодобывающей отрасли, где трудилось всего 4,6% рабочих и 2,4% служащих. Ясного осознания связи доходов с результатами труда в таких условиях быть не могло, тем более, что абсолютное большинство трудящихся не имело опыта организованной борьбы: в 1970 г. профсоюзы охватывали менее 20% наемных работников.23 При этом разрыв в уровне доходов достигал в промышленности 6,5 раз, в экономике в целом — 12 раз, что не могло не подталкивать низкооплачиваемых к требованиям повышения зарплаты и пособий. Ведь, например, углекопы Лоты трудились в тяжелых и опасных условиях, под морским дном, зарабатывая гораздо меньше горняков медной отрасли.
Экономическая борьба, служившая раньше одним из главных каналов активности и организации масс, показывала теперь оборотную сторону. В этой связи Альенде подчеркивал: «Мы сохраняем право на забастовку, но считаем, что трудящимся нет необходимости прибегать к ней, ибо обязанность правительства — предупреждать возникновение конфликтов путем справедливого пересмотра зарплаты, если речь идет об экономических вопросах, или путем удовлетворения основных требований социального характера, если это в рамках возможностей предприятий — государственных, частных или смешанных…»24
Правительство и руководство партий Народного единства неоднократно призывали трудящихся умерить экономические требования. Еще в ноябре 1970 г. Корвалан подчеркивал: «Интересы трудящихся, всех народных масс зависят сейчас в основном не только и не столько от успеха того или иного выступления в защиту отдельных требований, а от успеха, которого добьется правительство Народного единства в достижении своих программных целей».25 В январе 1971 г. президент критиковал «группы рабочих, которые лишь на том основании, что они заняты на важных предприятиях, имеющих огромное значение для экономики страны, стремятся получить значительно большие выгоды, чем остальные трудящиеся».26 Месяц спустя он конкретизировал: «…Рабочие медной промышленности должны понимать лежащую на них ответственность. В существующих условиях быть рабочим этой отрасли — это привилегия. Организация трудящихся медной промышленности позволяет им оказывать гораздо более сильное давление, чем все остальные организации чилийских трудящихся. Забастовка в этой отрасли не может продолжаться более 10, 12 или 15 дней. Если бы такая забастовка длилась месяц, два или три месяца, она означала бы катастрофу для экономики страны».27 Коммунисты убеждали трудящихся не злоупотреблять забастовками, наносившими теперь ущерб не частным хозяевам, а государству, обществу: «До нынешнего времени было принято выдвигать экономические требования «с запасом»… Трудящимся необходимо было иметь поле для маневрирования, ибо все власти действовали против них. Ныне положение изменилось. В стране существует народное правительство. Ведется борьба против инфляции. Повышение зарплаты должно полностью покрываться за счет прибылей промышленных предприятий… Если действовать ныне, исходя из критериев вчерашнего дня, это может нанести ущерб выполнению программы правительства».28
Но эти призывы не были подкреплены организационно. «Требования повышения зарплаты и расширение общественного сектора ставили правительство перед необходимостью наладить тесную координацию действий с рабочими организациями и прямой контроль над соглашениями, заключавшимися на каждом государственном предприятии. Решение этого вопроса путем прямых переговоров между трудящимися и директорами взятых под государственный контроль предприятий создавало «демонстрационный эффект» и значительно усиливало нажим на правительство. Надо было создать Национальную комиссию по зарплате из представителей государства и трудящихся».29 Но этого сделано не было.
В 1971 г. зарплата возросла примерно на 50% вместо запланированных 35%, в первом полугодии 1972 г. вместо 22% — снова примерно на 50%.30 В результате уже в 1971 г. реальные доходы трудящихся выросли на 20-30%, бюджетные расходы — на 43%. Это было, с одной стороны, крупным завоеванием трудящихся: впервые рабочие семьи смогли регулярно есть мясо и рыбу, покупать добротную одежду и бытовую технику, переезжать в достойное людей жилье. Но, с другой стороны, рост зарплаты и социальных ассигнований, намного превышавший плановые наметки, быстро истощал финансовые ресурсы и создавал разрыв между спросом и предложением. Вначале он компенсировался вводом неиспользуемых мощностей производства и увеличением налогов, но так не могло продолжаться бесконечно, тем более в условиях нараставшего экономического саботажа со стороны транснационального капитала и администрации США.
Уже в январе 1971 г. П. Вускович предостерегал: «Общие условия соглашения КУТ и правительства дают объективную оценку максимума перераспределения дохода между капиталом и трудом, которое мы можем планировать на 1971г. через этот механизм. Добиваясь значительного превышения этих пределов, можно прийти лишь к двум последствиям: либо повредить в целом политике цен, направленной на защиту реальной покупательной способности зарплаты, либо как минимум дать выигрыш определенной части трудящихся в ущерб реальным доходам другой части трудящихся… Мы не добьемся ничего, повышая зарплату без меры, если она очень скоро растворится, как соль в воде, под давлением инфляции, которую трудно будет контролировать».31
Рост зарплаты оказался неподходящим средством решения проблемы массовой бедности. Он не смягчал, а усиливал социальную дифференциацию пролетариата: «Хорошо организованные профсоюзы, действовавшие на современных промышленных предприятиях, в монополистических объединениях и крупных государственных организациях, получали прибавку равную или большую, чем трудящиеся более бедные и слабее организованные». 32 Так, на сезонных сельхозрабочих соответствующие нормы не распространялись из-за отсутствия постоянного места работы. Мелкие и мельчайшие предприятия рост зарплаты делал неконкурентоспособными из-за технической отсталости и низкой производительности.
Рабочие мелких предприятий, составлявшие большинство трудящихся частного сектора, по закону все еще не имели права создавать профсоюзные ячейки. Чтобы добиться улучшения жизни, им оставалось одно: добиваться включения своих предприятий в общественный сектор. Левые партии, особенно КПЧ, пытались удержать их от таких действий. Уже в январе 1971 г. Л. Корвалан констатировал: «Есть немало мелких и средних предприятий, на которых возникли проблемы, совершенно закономерно волнующие трудящихся. Я говорю о задержках с выплатой зарплаты, о задолженности по уплате налогов и других злоупотреблениях. На некоторых предприятиях нашлись люди, которые решили, что лучший выход из создавшегося положения — их занятие. В результате правительство оказалось перед необходимостью назначать уполномоченных на такие предприятия и брать обеспечение их деятельности на себя. И в этом вопросе правительство в целом и Народное единство пришли к единому мнению, а именно: это не тот путь, который в конечном счете отвечает интересам рабочего класса и всего народа. Речь идет не о высокорентабельных предприятиях. У государства нет достаточных средств, чтобы обеспечить их более эффективное развитие. Установление правительственного контроля в таких случаях, а тем более экспроприация предприятий, поскольку это не соответствует программным положениям Народного единства, создают ошибочное представление о политике правительства, что льет воду на мельницу крупных капиталистов»33.
Невзирая на предостережения, трудовые конфликты на этих предприятиях росли, как снежный ком. «1971 год ознаменовался массовым включением в забастовочное движение трудящихся мелкой и средней промышленности, мелкой и средней торговли и государственных служащих — тех, кто обычно сталкивается на своих рабочих местах с соотношением сил слишком неблагоприятным, чтобы добиваться удовлетворения своих требований путем забастовки».34 Уже в 1971 г. правительство было вынуждено выйти за пределы Основной программы, взяв под контроль около 50 средних и мелких предприятий, брошенных хозяевами или охваченных трудовыми конфликтами. Но это возлагало дополнительное бремя на бюджет, и без того все более напряженный.
Подъем промышленного производства повысил спрос на сырье, а возросшие доходы трудящихся — на продовольствие и другие товары; пришлось значительно увеличить импорт. Именно в это время, к середине 1971 г., начали сказываться падение цен на медь и отказ в иностранных кредитах. Дефицит платежного баланса стал быстро расти, казавшиеся огромными запасы валюты были израсходованы всего за год. Проблему платежного баланса обострил нелегальный вывоз товаров за рубеж, где сбывать их было выгоднее. Результатом всего этого неизбежно должна была стать нехватка товаров текущего потребления на внутреннем рынке. Начал ощущаться дефицит говядины, рыбы, растительного масла и некоторых других продовольственных товаров.
В конце июля президент был вынужден заявить, что правительство «будет проводить экономическую политику военного времени».35 Центральный банк ограничил импорт товаров не первой необходимости, снизил разрешенную к вывозу сумму валюты. Пойти на девальвацию валюты было очень трудно: это сразу ударило бы и по карману трудящихся, повысив цены на импортное продовольствие и горючее, и по их занятости, поскольку многие предприятия не смогли бы ввозить сырье и встали. Правительство до последней возможности сохраняло дифференцированный обменный курс, отдавая приоритет импорту продовольствия, нефти и сырья для промышленности, а также экспорту. Но возможности страны, привязанной к мировому капиталистическому хозяйству и подвергшейся экономической войне, были ограничены. За полтора года уровень внутренних цен повысился почти на треть, а стоимость эскудо в долларах оставалась прежней. Импорт дешевел, и никакие меры контроля не могли помешать частникам его увеличивать.
В условиях роста издержек производства вследствие повышения зарплаты и ухудшения внешнеэкономических условий капиталисты стали увеличивать прибыли привычным путем — взвинчивая цены. Правительство ответило жестким сдерживанием всех цен, которое строго соблюдалось лишь на государственных предприятиях. Инфляцию удалось на время обуздать, но ценой другого опасного процесса: усилия трудящихся по подъему производства на предприятиях общественного сектора, производивших сырье и полуфабрикаты для частных предприятий, теперь обогащали их владельцев.
Государство не смогло заставить капиталистов вкладывать хотя бы часть прибылей в производство. «Единственно эффективным тут мог бы быть рабочий контроль на частных предприятиях. Отвергнув эту возможность, Народное единство предпочло прибегнуть к бюрократическому контролю. Но путь установления производственных квот оказался еще менее эффективным, чем контроль над ценами… В итоге экономическая политика приняла такой характер, что позволила буржуазии увеличивать прибыли, которые она не вкладывала в производство, а тратила на покупку предметов роскоши и на спекуляцию».36 Доходы буржуазии не только не сокращались, но и росли, что позволяло ей широко прибегать к черному рынку.
Не располагая всей полнотой власти, Народное единство не смогло передать государству хотя бы часть растущих прибылей буржуазии путем налогообложения. Понадеявшись на рост доходов от экспорта, правительство не внесло проект налоговой реформы своевременно, пока политическая ситуация позволяла ее осуществить. В дальнейшем буржуазное большинство Конгресса блокировало любые попытки повысить налоги на капитал и предметы роскоши или создать фонд капиталовложений, финансируемый за счет прибылей капиталистов. Буржуазия систематически уклонялась и от существовавших налогов (по данным первого послания президента Конгрессу, на 40%); от неуплаты только налога с оборота страна теряла больше суммы бюджетного дефицита. Буржуа и их парламентарии не только оберегали свои счета, но и вели экономическую войну против революции, провоцируя дефицит общественного сектора и инфляцию. Они добились своего: при повышении зарплаты и твердых ценах на продукцию большинство предприятий госсектора не только не могли пополнять бюджет, но сами нуждались в кредитах. Дефицит госбюджета в 1971 г. превысил ожидаемый более чем вдвое, достигнув почти трети расходов бюджета. Вместе с дефицитом росла инфляция. С декабря 1970 по декабрь 1971 г. денежная масса увеличилась более чем вдвое37 — иной возможности платить зарплату и социальные пособия трудящимся общественного сектора правительству не оставили.
Впоследствии в Чили и вне ее нередко высказывалось мнение, будто основные ошибки были допущены Народным единством в экономической политике.
Конечно, было бы лучше сразу «сосредоточить силы на ключевых экономико-политических группах… контролирующих экономическую систему и держащих в руках власть»38. Трудно спорить и с тем, что «консолидация изменений собственности и народного участия должны были предшествовать усилению политики перераспределения»39. Выдвижение на первый план перераспределения, особенно в форме повышения зарплаты, не могло не усиливать у части трудящихся настроений экономизма и потребительства.
Однако, у Народного единства, имевшего не всю полноту власти, а лишь часть ее, фактически не было иных возможностей социально-экономических преобразований, кроме растянутого процесса, сочетавшего черты рабочего контроля и национализации де-факто. Именно благодаря ему люди труда, издавна подвергавшиеся угнетению и унижениям, разогнули спины, почувствовали себя полноправными гражданами, достойными лучшей жизни и способными добиваться ее. Каковы бы ни были его минусы, какими бы опасностями он ни был чреват, реальной альтернативы ему на начальном этапе революции не было. Чтобы действительно управлять общественным сектором, надо было объединить предприятия в централизованную систему, слить многочисленные банки в единый государственный банк, по-настоящему распоряжаться финансами, включая налоги. Для всего этого требовалась полнота власти.
