4. Средние слои: классовая сущность и социальная ситуация.
Одной из основ «чилийского пути к социализму», во многом определявшей экономические и политические решения, была идея необходимости и возможности союза пролетариата и «средних слоев» при изоляции главных противников — монополистической олигархии и латифундистов. Эту идею питали, с одной стороны, популистская традиция 30-х — 50-х годов, с другой — установки мирового коммунистического движения от VII конгресса Коминтерна до ХХ съезда КПСС. Ее применимость к Чили казалась самоочевидной: коль скоро рабочих и служащих, в классовом отношении пролетариев, свыше 70%, а работодателей — всего 3%, да и из них крупных собственников явное меньшинство, почему бы не объединить против них весь «народ» и не совершить революцию «наименьшей социальной ценой»?
В первом обращении к Конгрессу президент Альенде говорил: «Наше правительство действует в интересах всех, что живет за счет своего труда, — в интересах рабочих и лиц свободных профессий, технических специалистов, работников искусства, служащих и интеллигенции. Оно действует в интересах социального блока, который все более расширяется по мере развития капитализма, становится все более равным по положению своих членов как лиц наемного труда. По этой же причине наше правительство выступает в защиту интересов мелких и средних производителей и всех, кто в той или иной степени подвергается эксплуатации со стороны обладающего властью имущего меньшинства»1. На съезде Радикальной партии, выражавшей, по его оценке, интересы «наиболее сознательных слоев мелкой и средней буржуазии, служащих, учителей, инженерно-технических работников», президент подчеркнул: «Осуществляя национализацию природных богатств… мы одновременно укрепляем слои средней и мелкой буржуазии…»2
Вопрос о привлечении на сторону революции «новых средних слоев» — специалистов и служащих — решался левыми по-разному. Некоторые полагали, что само их классовое положение как людей наемного труда предопределяет общность их интересов с остальными пролетариями. На том же съезде РП Альенде призвал к участию в «великой совместной борьбе» специалистов, являющихся «составной частью того же общественного класса… Им не принадлежат средства производства. Они такие же работники наемного труда и потому должны понять, что освободительная борьба, которую мы ведем, выгодна и им»3. Однако, обращение напрямую к коренным классовым интересам не было понятно большинству, т.к. не базировалось на учете специфических интересов данной социальной группы.
Еще более распространен среди левых был противоположный уклон: неявное отождествление пролетариата с его социальным ядром — рабочими крупного производства. На другом полюсе помещались монополистическая буржуазия и латифундисты. Остальные рассматривались как «средние слои», куда, в худших традициях буржуазной социологии и стереотипов обывательского сознания, включали и служащих, и специалистов, и индивидуальных производителей, и мелких и даже средних предпринимателей. Действительная классовая принадлежность каждой из этих социальных групп, объективные возможности союза с ними не исследовались. «Союз предполагал, что основным является противоречие между всеми этими социальными группами и крупными собственниками средств производства и что второстепенные противоречия между рабочими, служащими, средними и мелкими собственниками, специалистами поддаются регулированию и возможно сохранить какое-то сплочение, пока основной конфликт не разрешен».4
Народное единство шло на все мыслимые и немыслимые уступки «средним слоям» как в программе, так и в практической политике. В январе 1971 г. президент заявил: «Мы должны искать постоянные источники занятости, что связано с расширением промышленного производства. А для этого мы должны убедить предпринимателей, что они останутся хозяевами своих предприятий».5 Из 35 тыс. частных предприятий экспроприировать хотели лишь 2 000 предприятий-монополистов и 6 000 крупных землевладений. Среднюю буржуазию, не говоря уж о мелкой, правительство не только не собиралось трогать, но и тратило ограниченные ресурсы бюджета на небывалые при буржуазных правительствах субсидии ей: льготное кредитование, поставки сырья по низким ценам и гарантированные закупки продукции по высоким, снижение налогов. Интересам промышленников отвечал и отказ от завышенного курса доллара, что удешевляло импортируемое сырье. При некотором снижении с ростом зарплаты нормы прибыли на единицу продукции капиталисты могли расширять объем производства вследствие роста покупательной способности. Им давались выгодные госзаказы на строительство, производство железнодорожных вагонов, обуви и т.д. Никогда мелкий и средний бизнес не получал таких прибылей, как при левом правительстве. На 200 тысяч мелких хозяев было распространено социальное обеспечение.6
Служащие, особенно технические специалисты, тоже не остались в накладе: они впервые смогли занять высокооплачиваемые и престижные должности уехавших иностранцев, на них не распространялся максимум зарплаты в госсекторе. Перед молодежью из «средних слоев» как никогда широко раскрылись двери вузов.
Составители экономических программ правительства нередко считались с потребительскими ожиданиями «средних слоев» больше, чем с социальными приоритетами Народного единства и насущными нуждами страны. Например, вместо развития общественного транспорта планировалось вчетверо увеличить производство легковых автомашин, доступных только 5% чилийцев.
Лидеры левых партий были уверены в поддержке или, по крайней мере, благожелательном нейтралитете «средних слоев»: «Будут ли эти широкие силы, которые составляют освободительное движение, группируясь вокруг рабочего класса: крестьяне, служащие, прогрессивные интеллектуалы и специалисты, мелкая буржуазия и важные сектора национальной немонополистической буржуазии сопровождать чилийский рабочий класс только на этапе достижения народного правительства..? Придем ли мы к строительству социализма в Чили с ними или без них..? Нам кажется, что наш ответ должен быть самым ясным: да!»7 Предполагалось, что и служащие, и собственники, мелкие и средние, даже если проголосуют за оппозицию, не выступят активно против правительства. «Объективно мелкая и средняя буржуазия находятся и должны находиться на нашей стороне», — говорил Альенде.
Вставал, однако, вопрос: как смогут защитить свои жизненные интересы наемные работники мелких предприятий? «…Средние и мелкие предприниматели боялись участия рабочих в управлении их предприятиями. Даже когда собственность формально не ставилась под угрозу, возможность контроля трудящихся над управлением воспринималась как предварительный шаг к смене собственности».8 Добиваясь лояльности средней и мелкой буржуазии, Народное единство не ставило вопроса о рабочем контроле на ее предприятиях. В результате единственным способом легально улучшить положение рабочих оставалась реквизиция. Они ее и добивались, как бы их ни отговаривали.
Многие упрекали Народное единство в забегании вперед, полагая, что надо было дать средней буржуазии гарантии неприкосновенности ее собственности и тем удержать ее от перехода в оппозицию. Но как отнеслись бы к этому ее наемные работники, подвергавшиеся самой жестокой эксплуатации и видевшие воочию, что рядом, на предприятиях общественного сектора, труженикам живется совсем иначе? Перестали бы они бастовать и занимать предприятия, согласившись ждать неизвестно сколько, или пришлось бы усмирять их, как раньше, полицейскими дубинками и пулями? Чем бы тогда народное правительство отличалось от буржуазного? Другого же способа гарантировать права средних и мелких эксплуататоров в условиях пробуждающей массы революции, как правило, нет.
Логика классовой борьбы оказалась сильнее непосредственного экономического интереса. «При анализе Народным единством проблемы средних слоев, особенно средней буржуазии, особое значение придавалось экономическим аспектам… На практике оказалось, что даже когда эти слои получали самые высокие в своей истории прибыли, их позиция в отношении правительства не переставала быть крайне агрессивной. Ощущение угрозы своей собственности явно значило гораздо больше, чем краткосрочный выигрыш».9
Экономическая ситуация, в которой приходилось действовать правительству, также обусловливала подчинение средней и мелкой буржуазии гегемонии крупного капитала. Пытаясь привлечь на свою сторону первую и не имея возможности решительного наступления на второй, правительство не могло ничего противопоставить объективным преимуществам крупного капитала перед мелким. «Политика сдерживания цен, применяемая везде одинаково, обеспечивала капиталистов дешевыми сырьем и энергией, поставляемыми предприятиями госсектора (сталь, нефть, уголь, электроэнергия, текстиль и т.д.). Больше всех выигрывал крупный частный капитал: его предприятия, более производительные благодаря более развитой технологии, требовали относительно больше сырья и энергии, чем рабочей силы; у него, в отличие от мелких и средних капиталистов, издержки производства, а тем самым и прибыли, меньше зависели от пересмотра зарплаты, чем от роста цен на сырье и энергию» 10. Он же больше всех выигрывал от снижения кредитных ставок, в условиях инфляции означавшего субсидирование частного сектора: капиталист возвращал государству намного меньше, чем получал от него.
Иные причины определяли социально-политическое поведение так называемых «трудящихся за свой счет»11. Сюда включали две по существу разные социальные группы: с одной стороны, мелких торговцев, ремесленников, транспортников; с другой — массу трудящихся, не имевших ни средств производства, ни квалификации и занятых в сфере услуг. Обе эти группы, будучи на первый взгляд сходными с классической мелкой буржуазией, подвергались эксплуатации со стороны крупного и среднего капитала. 52,4% их принадлежало к самой бедной половине населения и лишь 17% — к самым богатым 20%. По объективной классовой принадлежности большинство «трудящихся за свой счет» были полупролетариями либо пролетариями, но социальные факторы — индивидуальный по видимости труд и наличие пусть даже «фиктивной» собственности — отделяли их от рабочих. Отсюда — черты сознания, подготовившие неоконсервативную реакцию: упование на рынок в прямом и переносном смысле, наивная мечта выбиться в предприниматели, боязнь зависимости от государства и массовых организаций. Особенно их пугало ухудшение повседневной жизни: инфляция, перебои в снабжении, общая неуверенность в завтрашнем дне. Политика повышения зарплаты влияла на них не прямо, а лишь косвенно, через общее оживление экономики и рост социальных расходов, а от экономических трудностей они страдали первыми. «Индивидуалы» в отличие от рабочих не могли отстаивать свои интересы организованно, и в отсутствие ясной революционной перспективы им оставалось уповать на «сильную руку». Правая идеология находила тут благодатную почву. Только те из них, кто ютился в бедняцких поселках рядом с рабочими, могли организоваться по месту жительства, что и делали, как правило, под руководством крайне левых. В целом поддерживая Народное единство, они требовали от него решительного наступления, и иного ожидать было нечего: только полная победа революции открыла бы им перспективу достойной человека жизни.
По одну сторону баррикад с капиталистами оказались многие из работавших по найму служащих. Объективно они принадлежали к пролетариату как эксплуатируемые капиталом, но в отличие от рабочих и масс городской и сельской бедноты были допущены буржуазией к дележу пресловутой «природной ренты». Иначе не объяснить того, что «средние слои» разбухли до трети самодеятельного населения, более чем на 60% оказались заняты в торговле, финансовой сфере и госаппарате, причем больше половины (62,4%) служащих принадлежало к 20% самых богатых и всего 11% — к беднейшей половине12. «Это положение делало их гораздо более чувствительными к любому риску потери возможностей социально-экономического продвижения вверх. Перспектива какой-либо «пролетаризации» их страшила».13 В глубоком перераспределении дохода они видели угрозу своему привилегированному положению. Вот пример: в 1971 г. частные служащие получали семейное пособие на каждого иждивенца в размере 160 тыс. песо в месяц, государственные служащие и военные — 112 тыс., рабочие и крестьяне — 90 тыс., хотя правительство, стараясь сократить разрыв, уже повысило пособия соответственно на 1/3, 2/3 и вдвое14. Вдобавок многие служащие и специалисты привыкли пополнять и без того высокие доходы «теневым» путем. Скажем, обнаружилось немало врачей, за хорошую мзду выдававших прогульщикам липовые справки. Альенде, основатель и бывший глава коллегии медиков, возмущался: «Никогда профессиональное достоинство врача в нашей стране из-за поведения некоторых лиц не падало так низко»15. Именно самые высокооплачиваемые из наемных работников реагировали на любое, абсолютное или относительное, снижение привычного уровня потребления забастовками; спеша получить «свое», они не думали ни о стране, ни о том, что завтра ждет их самих. Боязнь лишиться доли «природной ренты» приводила их в один лагерь со средней и крупной буржуазией.
Таким образом, «средние слои» объективно не составляли единого целого. Средние и мелкие предприниматели, эксплуатирующие наемный труд, входили вместе с крупной буржуазией в класс капиталистов; противоречия внутри него перед лицом основного антагонизма должны были отступить на задний план. Мелкая буржуазия классического типа, сочетающая черты труженика и собственника, но не эксплуататора, для второй половины ХХ века не характерна и в чилийской революции как особая социальная группа не выступила. «Трудящиеся за свой счет» ремесленного производства, сферы услуг, сельского хозяйства были в массе своей полупролетариями, эксплуатируемыми монополиями косвенно, при посредстве не кого иного, как первой группы «средних слоев». Служащие, специалисты и другие работники наемного труда как таковые принадлежали в классовом отношении к пролетариату, но по социальным характеристикам отличались от рабочих и сближались с мелкими и средними буржуа; в Чили их сближение усиливалось тем, что наемные работники, относимые к «средним слоям», сочетали черты пролетариев с чертами рантье — получателей доли «природной ренты».
По всему этому прочного союза организованного пролетариата со «средними слоями» как единым целым не могло быть в принципе. Выдвижение на первый план этой иллюзорной цели маскировало их классовую дифференциацию, тормозило консолидацию пролетариата как класса, облегчало контрреволюции игру на социальной неудовлетворенности части трудящихся.
