Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
8. Кризис революционного процесса.
В неразрывном переплетении с классовой борьбой за ключевые позиции в экономике надвигалось решающее столкновение сил революции и контрреволюции в социально-политической сфере. Инициатива активных действий, увы, принадлежала контрреволюции.
По всей стране сколачивались полувоенные группы правых. Богачи вооружали их якобы для защиты своих кварталов от обитателей бедняцких окраин, хотя те вели себя на редкость дисциплинированно, даже ультралевые не совершали никаких актов социальной мести. Зато противоположная сторона наглела с каждым днем. На стенах все чаще появлялась эмблема «Патриа и либертад» (ПЛ) — нечто среднее между свастикой и жуком.
Смотром сил контрреволюции и разведкой боем стал нашумевший в прямом и переносном смысле «кастрюльный марш» в декабре 1971 г. Поводом избрали нехватку в продаже говядины. Дамы из богатых кварталов в сопровождении прислуги шествовали по улицам, колотя поварешками в кастрюли и сковородки, которые многим пришлось взять в руки впервые в жизни. Марш был разрешен правительством. Тем не менее под предлогом охраны демонстранток на улицу вышли вооруженные боевики ПЛ и ударные группы респектабельных правых партий. Они попытались прорваться к центру города, напасть на ЦК Коммунистической молодежи и штаб-квартиру РП, поджечь квартиру одного из министров и здание, строившееся для проведения сессии ЮНКТАД; тут им дали отпор рабочие-строители. В уличных стычках было ранено около 100 человек. В Сантьяго ввели чрезвычайное положение, командующим зоной ЧП был назначен генерал Аугусто Пиночет.
Президент Альенде расценил происшедшее как акцию «зарождающегося фашизма». В плане противодействия этой угрозе он выдвигал на первый план политическое сознание и организацию народных масс. «Это задача не одного человека, — подчеркивал президент. — Выполнить ее может народ, организованный в свои партии, в профсоюзы, в Единый профцентр, организованный по месту жительства народ, ставший правительством. Я же смогу быть выразителем вашей воли, но завтра рядом с вами будут другие товарищи, и, если один из них падет в борьбе, на смену ему придут другие, и народ продолжит дело чилийской революции… Бдительный и мобилизованный народ, имеющий перед собой цель, народ, знающий, что он должен делать и как он должен поступать, такой народ представляет собой гранитную основу революционного процесса»1. Слова принципиального, глубоко убежденного революционера-марксиста. Но в полной ли мере они соответствовали реальному положению дел?
Исторический опыт говорит, что для победы недостаточно готовности лидеров и активистов отдать за революцию жизнь. Требуется ясность и твердость политики, особенно в решающие моменты, когда промедление поистине смерти подобно. Такой ясности и твердости проявлено не было. Организованных трудящихся не призвали самим дать отпор распоясавшейся контрреволюции — боялись нарушить конституционную монополию полиции и армии на поддержание порядка. Но и запретить вооруженные формирования правых, открыто нарушавшие те же положения конституции и законов, тоже не решились — ведь привлекать к ответу пришлось бы не одних фашистов, но и респектабельных демохристиан, а с ними еще надеялись договориться. Сделав выводы из явной ошибки — разрешения «кастрюльного марша», правительство запретило проведение нескольких подобных акций. Однако, затем оппозиции разрешили «марш в защиту демократии» при условии соблюдения порядка. Со своей стороны, Народное единство провело «марш в защиту Родины». Будучи гораздо многочисленнее шествий оппозиции, эта акция, по оценке Корвалана, «остудила разгоряченные головы реакционеров, считавших, что правительство чуть ли не лишено всякой народной поддержки и достаточно лишь слегка подтолкнуть его, чтобы оно пало»2.
И все же неуверенность власти перед лицом наглости врага не могла не расхолаживать народ. Ведь готовность революционного руководства не только умереть, но, главное, победить — не просто производное от поддержки его массами, но и важнейший фактор обеспечения этой поддержки. Когда фашистам отвечают одними митингами и маршами, стоит ли удивляться, что эти акции не вызывают прежнего энтузиазма? Попытки приручить «умеренную» буржуазную оппозицию привели к обратным результатам. Колебания руководства Народного единства подействовали на врагов революции, как запах крови на акул. Мелкий и средний буржуа, недовольный правительством, но привыкший уважать силу, почувствовал безнаказанность и не боялся уже выступать против него. Именно в декабре 1971 г. оппозиции удалось сколотить Национальный фронт частного сектора, объединив мелких и средних хозяев с собственниками крупных предприятий, подлежавших переходу в общественный сектор.
Правые, десятилетиями укреплявшие президентскую власть в ущерб законодательной, стали вдруг пылкими поборниками чисто парламентской республики. Они демагогически настаивали на ответственности перед Конгрессом министров, по конституции обязанных отчитываться только перед президентом, ставили под вопрос полномочия главы государства по их назначению и его право вето. В январе 1972 г. палата депутатов сместила Х. Тоа с поста министра внутренних дел за разгон «кастрюльного марша», несмотря на то, что конституционный трибунал признал действия правительства правильными, а суд оправдал Тоа. Однако, его речь в свою защиту не опубликовали полностью даже левые газеты. Правда, президент встал на сторону Тоа, назначив его на другой ключевой пост — министра обороны. Через несколько месяцев Конгресс сместил нового министра внутренних дел и губернатора столичной провинции за отказ использовать полицию против рабочих и крестьян, занявших предприятия и земли капиталистов-саботажников. Лидер крайне правой Национальной партии (НП) О. Харпа поставил вопрос о «конституционном обвинении» самого президента.
В феврале 1972 г. правое большинство Конгресса одобрило подготовленный ХДП проект конституционной реформы, лишавший правительство права передавать в общественный сектор новые предприятия и возвращавший реквизированные с осени 1971 г. прежним владельцам. Не собрав двух третей голосов, сторонники этого проекта пошли против Конституции, заявляя, что для ее пересмотра достаточно простого большинства. Спор был передан на рассмотрение Конституционного суда, но тот из-за саботажа правых не смог вынести решения. Правительство подготовило компромиссный законопроект, но министр юстиции — представитель «левых радикалов», которому поручили согласовать его с ХДП, превысил полномочия, и президенту пришлось отправить его в отставку. Это привело к окончательному расколу РП и пополнило «левыми радикалами» лагерь правых. А ХДП прервала переговоры, едва Министерство экономики реквизировало ряд предприятий за спекуляцию и сокрытие продуктов. Все это было началом слома конституционной легальности справа, хотя и облеченного пока в парламентскую форму.
Буржуазный лагерь сплачивался, а в среде его классовых противников усиливались разногласия. Как и в экономической политике, в оценке ближайших социально-политических перспектив левые разделились на два крыла, выражавшие интересы и настроения различных слоев пролетариата.
Большинство руководства СПЧ, Объединенного народного действия (МАПУ), «Левых христиан», опиравшееся на рабочих частных предприятий, особенно средних и мелких, а также на сельский пролетариат и полупролетариат, требовало углубления революционных преобразований. В декабре 1971 г. пленум ЦК СПЧ рекомендовал правительству меры, на которых давно настаивало Левое революционное движение (МИР): отказаться от выплаты долга США, немедленно национализировать все ведущие предприятия, экспортно-импортную и оптовую торговлю, ввести рабочий контроль в частном секторе. В аграрной провинции Линарес партии Народного единства и МИР вместе выступили на стороне крестьян, занявших земли латифундий, и потребовали от правительства снизить потолок землевладения с 80 до 40 га и экспроприировать у аграрной буржуазии сельхозтехнику, а также немедленно передать в общественный сектор все крупные промышленные предприятия, ввести рабочий контроль на средних и мелких. Выполнением этих требований МИР обусловило свое вхождение в блок Народное единство, когда по инициативе президента начались переговоры об этом.
Отдавая себе отчет в неразрешимости поставленных задач в рамках буржуазного закона, левые социалисты, как и МИР, исходили из неизбежности и близости фронтального столкновения с классовым врагом. В марте 1972 г. пленум ЦК СПЧ констатировал: «Противостояние — центральная и основная проблема всего нынешнего периода.., с 4 сентября 1970 г. классовая борьба вылилась в «перманентное противостояние классов», которое имеет тенденцию к обострению и кульминацией которого будет вооруженный конфликт… Нет возможности преобразования системы без ломки, без качественного скачка, без разрушения нынешней системы институтов и создания новой. … Для революционеров решение состоит не в том, чтобы отрицать или скрывать цели — взятие власти и социализм, а в том, чтобы обучать и готовить массы к их достижению; если революция предполагает на каком-то этапе насильственный переход, то правильным будет не отрицать революцию во имя «меньшей цены», а встретить насилие организованно, и только так можно сократить страдания народа и уменьшить социальную цену»3. Исходя из такой оценки ситуации, левые социалисты и МИР выступали против поисков компромисса с правой оппозицией.
Другое крыло Народного единства составляли часть социалистов, включая президента Альенде, а также КПЧ и РП. Коммунисты не видели в тот момент возможности изменить систему государственных институтов ни легальным, ни нелегальным путем, но полагали, что «можно изменить соотношение сил, потому что не все, кто не с правительством — фашисты… Фашисты составляют крайне незначительное меньшинство, и по ним в первую очередь следует наносить удар». По оценке КПЧ, наличная политическая система — «препятствие для развития революционного процесса, но это не непреодолимое препятствие… можно осуществлять меры в рамках законности и то, что можно сделать, зависит не столько от закона, сколько от борьбы, от организации, от мобилизации масс, от соотношения сил»4. Основой стратегии коммунисты по-прежнему считали компромисс со «средними слоями», а ее необходимым элементом — диалог с христианскими демократами, сохранявшими влияние не только на них, но и на часть рабочих, в том числе крупных государственных предприятий — главной опоры КПЧ. Линию своих оппонентов в рядах Народного единства коммунисты считали проявлением болезни «левизны», а к действиям МИР относились как к провокации, подставляющей народное правительство под удар. Именно так компартия расценила причины неудачи на дополнительных парламентских выборах в Линаресе и еще двух аграрных провинциях, где объединенной оппозиции удалось запугать мелких хозяйчиков захватами земель. Пленум ЦК КПЧ в марте 1972 г. сделал упор на поиск соглашения с ХДП и активизацию идеологической борьбы с «классовыми врагами и помогающими им ультралевыми элементами». Переговоры между Народным единством и МИР были сорваны, и отношения между ними вновь ухудшились.
Последствия разобщенности левых проявились при выборах ректора Чилийского университета. Этот пост был политически важен сам по себе, к тому же университету принадлежал крупнейший телеканал столичного региона. Полагая, что левый кандидат не наберет большинства, Народное единство поддержало кандидатуру бывшего председателя Межамериканского банка развития Ф. Эрреры. Левые студенты и преподаватели, для которых МАБР олицетворял империалистическое влияние, выдвинули мириста А. Паскаля Альенде, племянника президента; ультралевые — Л. Витале. Незначительным большинством был избран Э. Боэннингер, кандидат ХДП. Он первым делом изгнал с телеканала левых, превратив его в рупор оппозиции.
Подливая масла в огонь, правые выбрали для своего «Марша за свободу» Консепсьон — беднейший город юга страны, оплот МИР и левых социалистов. Заранее распустили слухи, что участие в марше боевиков ПЛ приведет к актам насилия и спровоцирует военный переворот. Левое крыло Народного единства и МИР потребовали запрета манифестаций оппозиции, компартия возражала, опасаясь раскола страны и гражданской войны. Когда президент разрешил «Марш за свободу», местные организации всех, кроме КПЧ, партий Народного единства совместно с МИР решили одновременно провести демонстрацию протеста против вылазки правых и «реформистского уклона» в деятельности правительства. Правительство призвало левых не выходить в этот день на улицы, но инструкция опоздала. Без столкновений, конечно, не обошлось. Губернатор-коммунист приказал полиции прекратить их, а та действовала, как привыкла при буржуазных правительствах: разогнала демонстрацию левых, причем многие были ранены, а 17-летний студент-мирист погиб.
Контрдемонстрация получила поддержку в рядах партий Народного единства вопреки заявлениям их руководства. Эта ситуация была расценена КПЧ как «очень серьезный кризис» Народного единства — «кризис политической ориентации, кризис политического руководства». Выступая по национальному радио 18 мая, Корвалан заявил: «Коммунистическая партия отвергает всякую тенденцию и действие, направленные на развязывание вооруженного противоборства как средство для разрешения таким путем классовых конфликтов. Вооруженное противоборство в национальном масштабе не является неизбежным, а тем более желаемым. Более того, мы решительно выступаем за сплочение сил, чтобы преградить путь такому противоборству». КПЧ выступила против любых переговоров с МИР, полагая, что его политика «играет на руку главному врагу»5. В свою очередь, МИР упрекало коммунистов в измене принципам: обещали выйти на улицы, чтобы помешать фашистам поднять голову, а поступили наоборот.
Многие сторонники Народного единства, не говоря уже о МИР, восприняли майский кризис как результат уступок правительства правым. Разуверившись в его способности изменить характер государственной власти в соответствии с Основной программой, они решили приступить к этому явочным порядком. 22 июля 1972 г. студенты Консепсьона со страниц местной прессы призвали народ «прямо и демократически обсудить, проанализировать и осудить функцию и характер парламента как контрреволюционные и в то же время по-боевому воздать честь Кубинской революции, когда исполнится очередная годовщина подвига 26 июля»6. Местные организации левых партий сформировали Народную ассамблею, которая должна была санкционировать создание снизу коммунальных советов. В этом они опирались на опыт некоторых передовых отрядов пролетариата, уже создавших такие советы.
Но инициатива встретила со стороны руководства революции не поддержку, а категорическое неприятие. «Я не представляю, — говорил президент, — как революционер, исполненный подлинной ответственности, может, будучи здравомыслящим человеком, пренебрегать на практике системой действующих у нас государственных институтов, частью которых является правительство Народного единства. Если кто-либо поступает подобным образом, мы не можем не считать его контрреволюционером». Не возражая против идеи народной ассамблеи, сосредоточивающей в себе, подобно Советам, «все формы власти», Альенде подчеркивал, что в других революциях подобные органы возникали «в качестве «второй власти», направленной против старорежимного реакционного правительства, не имеющего общественной поддержки и влияния», в Чили же ситуация совсем другая: «У нас есть только одно правительство, то, которое я возглавляю, правительство, которое создано законным путем и которое по своим целям и классовому содержанию служит общим интересам трудящихся. … Нынешняя система государственных институтов требует глубоких изменений, ибо она уже не соответствует существующей у нас социально-экономической действительности. Но она будет изменена согласно воле большинства народа, выраженной в соответствующей демократической форме»7. Конкретно имелись в виду предстоявшие в марте 1973 г. парламентские выборы. Аналогичную позицию — действовать только в рамках существующей законности — заняло в те дни и руководство КПЧ.
Можно согласиться, что предпринятая в Консепсьоне попытка создания органов народной власти слишком опережала динамику классовой борьбы в масштабах страны и вольно или невольно подменяла практику масс импровизацией меньшинства. Но гораздо большая ошибка — отождествлять классовый характер правительства и власти в целом, отрицать тем самым проблему слома буржуазной государственной машины, пытаться загнать революционную инициативу трудящихся в ее прокрустово ложе. К чему это приводит, показал уже печальный опыт Комитетов Народного единства, не получивших никаких полномочий, кроме права информировать государственные органы о злоупотреблениях, и тихо сходивших на нет: к маю 1972 г. из 14 000 КНЕ работало всего 2 000.8 Пролетарские массы, накопившие за два года большой опыт самоорганизации и защиты своих прав, не желали больше «спотыкаться о тот же камень», согласно испанской пословице. Об этом важнейшем социально-психологическом сдвиге и свидетельствовала консепсьонская акция при всей своей неоднозначности. Тенденциозная оценка ее как провокации, играющей на руку контрреволюции, вызвала трехдневные горячие прения в руководящих органах КПЧ и СПЧ, прежде чем они дезавуировали решения провинциальных организаций об участии в ассамблее.
Отмежевание от крайне левых сопровождалось, если не порождалось, новыми попытками договориться с ХДП. Идя навстречу ей в вопросах создания самоуправляемых «предприятий трудящихся» и участия трудящихся в прибылях, правительство предложило, чтобы все эти предприятия управлялись как единая корпорация совместно правительством и трудящимися, а большая часть прибылей передавалась в социальный фонд всех «предприятий трудящихся». С умеренным крылом ХДП удалось прийти к компромиссу. Однако, достаточно было телефонного звонка Фрея из-за границы, чтобы ХДП отказалась от договоренностей и проголосовала в Конгрессе вместе с крайне правыми за свои первоначальные предложения. Один из лидеров ХДП откровенно заявил, что в текстильной промышленности не может быть «предприятий трудящихся», поскольку все они остаются собственностью хозяев. Не менее жесткий конфликт разыгрался вокруг предложения ХДП передать банки под управление их служащих, что на деле позволяло бывшим хозяевам управлять ими из-за кулис. Особенно упорно дралась оппозиция за банк Эдвардса, связанный с газетным трестом «Эль Меркурио». В тупик зашли и переговоры о национализации бумажной монополии Матте-Алессандри, тесно связанной с «Эль Меркурио» и НП.
Оппозиция расширяла свою социальную базу, пользуясь недовольством трудящихся и открывшейся при народном правительстве возможностью без особого риска добиваться выполнения экономических требований. ХДП не гнушалась самым безответственным экономизмом, вынуждая левых конкурировать с нею на том же поле. За год среднее число участников забастовки выросло более чем вдвое, а ее средняя продолжительность уменьшилась с 8 дней до 3,79. Бастовали уже не только мелкие и средние, но и крупные предприятия практически всех отраслей, в том числе и решающей — горнорудной, где в первом полугодии 1972 г. бастующих было на 20% больше, чем за весь 1971 г. Так, руководимый ХДП профсоюз, требуя «рабочего самоуправления», остановил на два дня крупнейший рудник «Чукикамата», нанеся стране ущерб в 1,6 млн. долл.
Сразу после майского кризиса состоялись выборы руководства профцентра КУТ. Партии Народного единства вновь получили большинство голосов: коммунисты — 32%, социалисты — 27%. Однако, из-за политического раскола левые шли семью (!) списками. Выиграли от этого христианские демократы, увеличившие свой электорат с 10 до 26%. За них голосовали не только служащие, но и многие рабочие медных рудников. Руководство ХДП с полным основанием расценило такой результат как победу, предложив создать отдельную профсоюзную конфедерацию, если «марксисты останутся у власти».
Внутренняя и внешняя контрреволюция давно имела в профсоюзах своих людей: за 1958-1967 гг. только правительство США израсходовало на «укрепление и развитие групп профсоюзных лидеров, способных организовывать и руководить демократическим профсоюзным движением в Чили», 3 632 тыс. долл., что равнялось бюджету КУТ за 185 лет10. Правда, среди рабочих «пятой колонне» было особо не развернуться. Иное дело — высокооплачиваемые служащие и техники, почувствовавшие «со стороны набиравших силу рабочих организаций угрозу своему иерархическому положению как на предприятиях, так и в государственной администрации, а также своему социальному положению.»11 Они смыкались с мелкой и средней буржуазией не только социально и идейно, но и организационно: «гремиос», полуцеховые-полупрофсоюзные коллегии, объединяли средних и мелких предпринимателей, коммерсантов, госслужащих, врачей, адвокатов и техников12. Еще в мае 1971 г. оппозиции удалось сколотить из 9 гремиос Конфедерацию специалистов Чили, взявшую антиправительственный курс.
Самую враждебную Народному единству позицию заняла коллегия медиков. Почти все они хотя бы по несколько часов в день работали в государственных медицинских учреждениях, были связаны по работе и хорошо организованы; в то же время основным источником их доходов была частная практика, в решающей степени определявшая их социальное положение и сознание. «Угроза, нависшая над их иерархией, давление и требования жителей поселков и организованных трудящихся, добивавшихся удовлетворения своей нужды в медицинской службе, трудность сохранения своего начальствования в больницах и перебои в снабжении объясняют все большую их враждебность процессу. Наконец, возможность того, что правительство приступит к социализации медицины, сократив время, которое они могли отдавать частной практике, была зловещим предзнаменованием для их доходов, статуса и стиля жизни»13. Эскулапы не раз устраивали забастовки, с мая 1972 г. — в общенациональном масштабе.
Ударную силу контрреволюции составила мелкая буржуазия, прежде всего торговая (в 1972 г. насчитывалось 125 000 торговых предприятий, из них 2 000 оптовых и 90 000 таких, где работал один хозяин)14. С лета 1972 г. торговцы провели целый ряд забастовок, отстаивая свое право на неограниченное повышение цен. Когда один из них, пререкаясь с карабинерами на антиправительственной демонстрации, умер от инфаркта, последовала общенациональная забастовка торговцев, поддержанная всеми объединениями буржуазии.
Контрреволюция снова вывела на улицы буржуазных дам, объединившихся в группировку «Власть женщин». Не забыли студентов и особенно старшеклассников школ, сделав ставку на юнцов, не улавливающих различия между звонкой фразой и реальностью. Во время выборов руководства Федерации учащихся средних школ сторонники ХДП попросту захватили урны с бюллетенями, преподав подросткам наглядный урок буржуазной демократии.
Нарастание контрреволюционной активности ряда социальных групп, главным образом из числа «средних слоев», сказалось на политической линии крупнейшей оппозиционной партии — ХДП. Если раньше ее лидерам приходилось настраивать свою массовую базу на антиправительственную волну, то теперь ситуация изменилась. «Сами низы ХДП, на которые влияли, не имея противовеса, враждебность, страхи и предубеждения средних слоев в отношении революционного процесса, давили справа на своих колебавшихся лидеров»15. Наряду с умеренно-правым крылом, надеявшимся свернуть Народное единство с революционного на реформистский путь давлением и переговорами, в ХДП стало набирать силу крайне правое, которое сомкнулось с фашиствующими ультра и сознательно стремилось перекрыть правительству все легальные пути, чтобы обвинить его в антиконституционных действиях и создать условия для переворота. Руководство ХДП, имитируя центризм, на деле приняло линию крайне правых.
1 августа ХДП, НП, Радикально-демократическая партия (РДП) и «левые радикалы» объединились в Демократическую конфедерацию. В ее заявлении утверждалось, что в Чили «уже не существует подлинной демократии, потому что в нарушение конституции и закона страну во все ускоряющемся темпе ведут к тоталитарной диктатуре»16. Это было объявление войны. Через три недели конфедерация устроила пробу сил, воспользовавшись забастовкой торговцев. Улицы опять огласились грохотом кастрюль, затянулись удушливым дымом от подожженных автопокрышек. В столице снова пришлось вводить осадное положение.
Но социально-политические сдвиги, опасные для революции, имели и иные последствия. «Взбесившийся мелкий буржуа» наглядно показывал пролетариям, что ожидает их и страну в случае победы контрреволюции. Кроме того, неспособность или нежелание полиции и карабинеров пресечь бесчинства заставили даже умеренных лидеров правящего блока обратиться наконец за поддержкой к трудящимся и тем развязать их революционную инициативу. «Начался новый этап: прямое, без посредников, участие масс в политическом действии»17. Чилийские пролетарии обладали слишком высокой политической культурой, чтобы недовольство колебаниями правительства могло заслонить от них главное.
Опросы в Большом Сантьяго показывали, что к лету 1972 г. поддержка Народного единства рабочими выросла до 68,8%, служащими — до 52%; крайне правую НП поддерживали соответственно 5,6 и 12%, ХДП — 25,6 и 36%18. При этом влияние левых и правых имело качественно различный характер. Первое основывалось на коренных классовых интересах пролетариев, второе же — частью на краткосрочных мотивах экономизма, частью на потребности в проявлении общественной активности и инициативы, далеко не всегда удовлетворявшейся революцией в рамках буржуазной легальности и получавшей видимость удовлетворения в рядах антиправительственных сил. При серьезном классовом конфликте Народное единство имело среди рабочих и служащих большие резервы поддержки, правые же не могли быть уверены и в той, которой пока располагали. Время работало против них. Им оставалось одно: найти у левых, а значит, у страны такой уязвимый пункт, удар по которому как можно скорее дал бы победу.
